А вот это по мне, — говорит про себя Меналько, пробегая глазами пункты программы, вложенной в согнутый пополам бюллетень. — Религия, дисциплина, уважение к власти, уважение собственности, частные школы, толерантность по отношению к нонконфессиональным профсоюзам… Это по мне, то, что надо. (Он пробегает список имен, вычеркнув попутно Бертуччи). Но тут же его начинают одолевать серьезные сомнения. Что же все-таки кричали газетчики? Какой артикль был после «подавляющего большинства» — мужского или женского рода? Разница есть — союз, фронт или партия, лига… Возможно ли, чтобы партия таких, как Бертуччи, получила подавляющее большинство? Разве ее проповедники не прожужжали Меналько все уши, пугая, что силы «реакции» начеку? Так ли уж трудно примирить порядок и беспорядок? Неужели нет какой-нибудь анархистской группы, какого-нибудь революционера крайне правого толка?.. Он судорожно перебирает бюллетени, не находя того, что ищет, упирается в дверь будки, случайно открывая ее… Председатель участка встречает его хмурым взглядом.
— Так и не выбрали? Ничего страшного, идите домой, мы закрываем. Главное, пятьсот лир вы сэкономили. Как, вы не знаете? Не читали вчерашнего «Примирителя»? Штрафу подвергаются только голосующие, он идет в казну. У нас проголосовали двенадцать процентов, это большой успех. Идите спокойно, проголосуете в следующий раз.
Пошатываясь, Меналько ковыляет к выходу. На улице он не узнает домов, вокруг ни души, ему кажется, что ноги утопают в снегу, и он падает, проваливается вниз, все ниже и ниже, тщетно пытаясь ухватиться за что-нибудь твердое, устойчивое…
Когда он открыл глаза, то увидел себя в своей спальне, а жена расталкивала его. Что произошло? Было холодно, воздух за окном казался белым. Может быть, в самом деле шел снег. Где-то играло радио, это были фрагменты «Рапсодии» Гершвина.
— Сколько раз я тебе говорила, что днем спать вредно? — ворчала синьора Меналько. — Вставай. Что тебе приснилось? У нас гости — Бригенти и Цангарини, если я правильно поняла, они хотят обсудить с тобой создание новой партии. Ты с ними поосторожней, не дай себя дурачить. До следующих выборов еще далеко. Вот, посмотри, что пишет вечерний «Автономист»… Да так оно и лучше.
От чернильного неба отделилось светящееся кольцо и, плавно кружась, как лепесток розы, бесшумно опустилось на пустынную площадь. В тишине слышен только скрежет далекого трамвая. Время позднее, за полночь, так что никто ничего не заметил. Неужели никто? Или есть люди, которые не спят и все видели? У освещенного окна стоят две тени — смотрят на диковинную раковину. Из нее выходят странные существа — нечто среднее между полипами и манекенами Де Кирико, многоголовые, многоглазые, многоногие, с торчащими во все стороны трубами. Они разговаривают, чихая, прыгают, порхают вокруг раковины, но до них метров двести, так что о чем они говорят, разобрать нельзя. Говорят между собой и двое наблюдателей у окна.
— Это летающая тарелка, голову на отсечение даю. Скорее всего, марсиане. Сейчас, наверно, обратно улетят.
— Если улетят, лучше никому про них не рассказывать. Скажут, что у нас галлюцинации, что мы оба спятили.
— А вдруг они не смогут улететь?
— Как прилетели, так и улетят. Думаю, они все просчитали.
— А что, если у них авария и они направлялись не на Землю, а в другое место?
— Какая разница? Если они не улетят, надо будет выйти к ним, спросить что да как. Поднять тревогу.
— Интересно, на каком языке они говорят? Если они не люди, они не поймут нас, а мы их. Кончится тем, что их запрут в зоопарке. А то решат, что лучше убить и забальзамировать.
— С какой стати? Может, они цивилизованнее нас. В чем в чем, а в техническом отношении они ушли далеко вперед. Мы-то к ним в гости полететь не можем.
— Что ни говори, а их прилет — скандал космического, вселенского масштаба. Человек не может отказаться от антропоморфического понимания жизни. Здесь у нас все рассчитано на Человека. Если это не человек, значит, античеловек, он должен исчезнуть или победить в борьбе с человеком, уничтожить его.
— Но их только трое. Неужели они могут завладеть Землей? Нет, все-таки лучше поднять тревогу. Позвоним в полицию?
— Кажется, они собираются улетать. Один поднялся на борт. Я боюсь, что нас засадят в тюрьму или отправят в сумасшедший дом.
— Смотри! Раковина перестает светиться. Уже почти ничего не видно. Ты их еще видишь? Я различаю только тень одного из них. Теперь и она исчезла.
— Как думаешь, они незаметно улетели или превратились в невидимок и остались здесь?
— С этими трубами? Тогда это люди, замаскированные под марсиан. Может, советские шпионы?
— А может, хористы из «Мефистофеля» в новых костюмах. Сделали кружок на планере.
— А что, если другие прилетят? Надо бы вблизи посмотреть.
— Говорю тебе, там больше никого нет. Я вижу в темноте как кошка.
— Тогда лучше лечь спать. Прошу тебя, никому не рассказывай. А то нам жизни не будет.
— О'кей.
— Вот и хорошо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Здесь: зарисовок, заставок (франц.). Прим. ред.
Цитата (скорее всего, неточная, «собирательная») из произведений Габриеле Д'Аннунцио (1863–1938) или одного из его подражателей. Здесь и далее — прим. перев.
Уго Фосколо (1778–1827) — итальянский поэт, прозаик, филолог, в творчестве которого видное место занимают поэмы «Гробницы» и «Грации».
«Возделанные земли Дионисия» и «Холмы Дионисия» (итал.).
Жан-Франсуа Милле (1814–1875) — французский художник, автор, в частности, картин на сельские темы («Отдых жнецов», «Сборщицы колосьев» и др.). Джованни Фаттори (1825–1908) — итальянский художник, один из самых известных представителей движения «маккьяйоли».
«Моя тайна сокрыта во мне» (итал.).
Центурион — в Древнем Риме начальник части легиона, центурии. Здесь: начальник фашистской центурии.
