Рива Гуткина
Мужчины в ее доме не переводились. Причем не какие-то там замухрышки, а видные, представительные, чем-то даже на киноартистов похожие. От них всегда пахло дорогим одеколоном. А то, что он дорогой, я от матери как-то услышал. Были мы однажды с ней в магазине ТЭЖЭ на Литейном, я ей и скажи:
— Тут пахнет, прямо как от тех мужиков, что к тете Риве ходят.
А мать мне:
— Этот одеколон знаешь сколько стоит? — а потом как дернет меня за руку: — А ты бы болтал поменьше!
Комната тети Ривы была первой от входа в квартиру, так что мужчины эти, одетые кто в драповые пальто, кто в кожаные регланы, не должны были дефилировать мимо настороженных замочных скважин через весь коридор нашей коммуналки, а сразу проходили прямо в ее комнату вместе с ней и скрывались за дверью. Иногда эти мужчины сталкивались в дверях друг с другом, и тут все соседи буквально замирали: скандала ожидали или даже драки. Но все ограничивалось легкими полуулыбками и поклонами на ходу. Что там происходило за закрытыми дверями, меня ужасно интересовало.
Тетя Риву нельзя было назвать интересной или тем более красивой. Скорее наоборот. Сухонькая, чуть сутуловатая, волосы темные, вьющиеся “мелким бесом”, чуть подслеповатый взгляд. Все знали, что она медицинский работник, но что конкретно она лечит, никто даже не догадывался. Днем все жильцы квартиры были на работе, и я, только начав ходить в баскетбольную секцию, устроил в первой прихожей домашний тренировочный зал. Вытащил из кладовки венский стул без сиденья и подвесил его высоко на стенку. Благо потолки у нас в квартире на Чайковского были почти под пять метров. Я этот стул, пока никого дома не было, использовал как баскетбольную корзину. Но как только наступал вечер, родители меня сразу загоняли в комнату.
И вот как-то раз ближе к вечеру во входную дверь позвонили. Я играл с мячом в двух шагах от двери и пошел открывать. За дверью стояли два мужика. Один из них обратился ко мне:
— Мальчик, а Ревекка Аркадьевна дома?
Я не сразу сообразил, о ком идет речь. Мужики эти были совсем не из тех, что к тете Риве ходили. Пахло от них табачным дымом и гуталином. И вид у них был вовсе не благодушный. Странно вообще, что они позвонили не в звонок тети Ривы, а в общий.
— Нет, никого нет дома.
— Ладно, тогда мы на лестнице покурим, — они спустились на нижнюю площадку.
Прошло минут сорок. С работы вернулась мать. Она, недовольно снимая пальто в комнате, повернулась ко мне:
— А что это за мужчины там на лестнице стоят, не знаешь?
— Они тетю Риву спрашивали, и я им открыл, — я виновато посмотрел на нее.
— Сиди в комнате, — тихо сказала она, приложив палец к губам, а потом пробормотала про себя: — От них Большим домом за километр разит.
Кстати, слова “Большой дом” всегда произносились шепотом, тем более когда мы мимо него проходили. Мрачной громадой нависал он на Литейном в двух шагах от нас.
В тот вечер тетя Рива так домой и не вернулась. Не появилась она и всю следующую неделю. Взрослые между собой шушукались, но при моем появлении сразу замолкали. На двери комнаты тети Ривы вскоре появилась бумажка с печатью, соединившая край двери с дверным косяком. А через пару месяцев мы переехали в отдельную квартиру на Малой Охте, которую отцу выделил его НИИ.
Прошло лет десять, и за это время я нередко, особенно первые годы после переезда на Охту, проходил мимо своего старого дома, но в квартиру зайти не решался. Прогуливаясь, выходил на набережную и шел по привычке гулять в Летний сад. И вот как-то мне понадобилась справка для бассейна от кожного врача. Я пошел в ближайший к нам диспансер. Взял номерок к дежурному врачу Гуткиной. Дождавшись своей очереди, вошел в кабинет. Врач, сидевшая боком ко входу, что-то дописывала, потом повернулась ко мне. Я сразу узнал заметно постаревшую тетю Риву. Она вряд ли меня могла узнать — прошел десяток лет. Из десятилетнего пацана я превратился в здорового двадцатилетнего парня. Она осмотрела меня очень внимательно. Хорошо, что это не была молодая врачиха. Ведь нужно было, не снимая пиджака, спустить брюки и трусы, поманипулировать с теми предметами, что открывались взору, а потом еще, нагнувшись, повернуться спиной. Но осмотром она осталась довольна и выдала мне справку. И тут я заметил, что в глазах ее что-то промелькнуло. Ведь мою фамилию она увидела в карточке.
Однако от разговора она все-таки уклонилась. Что-то ее, видно, останавливало. Передавая мне справку, она сказала:
— Печать в регистратуре поставь, и… привет родителям.
— Тетя Рива…— начал я.
— Все, все, — оборвала она. — Следующий!
Когда я через пару месяцев снова оказался у нашего старого дома на Чайковского, то все-таки не выдержал и зашел в нашу прежнюю квартиру. Из старых жильцов остались только две семьи. Мы поболтали, и во время разговора я рассказал им, что встретил тетю Риву в кожном диспансере. От них я и узнал, что визит тех протокольных мужиков был неслучайным. Ее посадили за то, что она на дому лечила пострадавших от “французского насморка” любвеобильных мужчин. Этой болезнью время о времени “награждали” их темпераментные и не слишком разборчивые дамочки.
