— Подпишите, госпожа Еремеева. Вы уж извините, но в официальном документе проставлено настоящее имя… Ну вот и славно. — Чичкофф сунул контракт назад в чемоданчик. — Начинаете прямо сейчас, в эту минуту. Этот господин вас проводит. — Он кивнул тихарю.
— Прямо так? — изумилась Маргарита. — Но мне надо… вещи… и позвонить…
— Не беспокойтесь, все необходимые вещи вы получите на месте, — замахал руками продюсер. — А вот позвонить — это уже через месяц. А может, и через неделю, если раньше отсеетесь. До свидания, госпожа Марго, до свидания…
Когда дверь за женщиной и сопровождавшим ее тихарем закрылась, я выключил камеры и стал бегло просматривать материал. Я изо всех сил старался думать только о съемке. Честно говоря, эта потасканная проститутка совсем не выглядела телегеничной. На всех тех, без ложной скромности, многочисленных кастингах, в которых мне приходилось участвовать, ее забраковали бы уже на самом первом этапе. Удивительно, что Чичкофф подписал эту Марго с ходу, не раздумывая. А если следующие претендентки окажутся лучше?
— Что вы там копаетесь, господин Селифанский? — окликнул меня Чичкофф. — Вы не собираетесь упаковывать ваши игрушки?
Я обернулся в полном недоумении.
— Упаковывать? А кастинг? Вы не собираетесь снимать остальных претендентов?
— Остальных? — в свою очередь удивился продюсер. — Остальные будут в других местах. Здесь мы закончили. Поторопитесь, господин Селифанский, наш самолет вылетает через полтора часа.
Он достал мобильник и отошел в угол, оставив меня с открытым ртом. Такого кастинга действительно свет не видывал! Прилететь на Кипр ради одной двадцатидолларовой шлюхи! Но я не стал задавать вопросов. В конце концов, я всего лишь оператор, не так ли? А коли так, то давай, дружок, развинчивай треногу и помалкивай… Самолет через полтора часа…
«Все через задницу, — думал я с закипающим раздражением. — Какая, спрашивается, логика лететь назад в Тель-Авив рейсовым, если сюда прилетели на арендованной ”Сессне”»?
Но логика как раз-таки была. Потому что летели мы отнюдь не назад в Тель-Авив, а вовсе даже в Алма-Ату и далее вертолетом — в пыльный безымянный российский гарнизон. Там, «на границе с Грузией, а может, с Казахстаном», как спел мне, сильно при этом фальшивя, господин Чичкофф, нас ожидало продолжение кастинга в лице некоего капитана Кузнецова. «Наши пограничники с нашим капитаном…» — пел Чичкофф, улыбаясь одним ртом, без какого бы то ни было участия горящих тоскливой одержимостью глаз. В этот момент я окончательно запретил себе не только удивляться, но и вообще думать. Оператору положено снимать, а не думать.
Раздолбанный казахский «Туполев» подпрыгивал на каждой небесной колдобине, меня мутило, а в пустой голове безостановочно крутились две бессмертные, с детства знакомые строчки: «А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты…»
4.
Мы прилетели в гарнизон уже заполночь. Как объяснил Чичкофф, снимать предстояло скрытой камерой. «Понятно, — подумал я. — Военный объект… Надеюсь, в случае ареста обойдется без пыток, потому что, к несчастью, мне совершенно нечего выдать».
Вертолет заглушил двигатель, но наземного транспорта нам пришлось ждать не менее получаса. С некоторым злорадством отметив про себя эту первую организационную накладку, я принялся гадать, далекая ли еще предстоит дорога. Посадочная площадка располагалась на холме, с которого была хорошо видна обнесенная забором армейская база с плацем, жилыми бараками и приземистыми административными зданиями. Туда мы могли бы с легкостью добраться пешком. Но продюсер ждал прибытия машин, следовательно…
Поеживаясь от ночного холода, я всматривался в непроглядную черноту степи. Наконец на горизонте мелькнул свет фар, и через некоторое время подъехали два автомобиля: серая дребезжащая газель и новенький гранд-чероки, сияющий даже сквозь дорожную пыль, как Божий ангел в казенной конторе чистилища. К моему удивлению, мы загрузились не на его кожаные, еще затянутые полиэтиленом сиденья, а в грязное нутро газели. Впрочем, путь оказался короток — до главного административного здания базы. Я снова ошибся в своих догадках.
Спрыгнув на землю, Чичкофф повернулся к тихарю.
— Протрите машину, — скомандовал он. — И ленту, ленту повяжите…
Пройдя мимо безмолвного часового, мы поднялись на второй этаж. Дверь в кабинет была открыта; я взял общий план приемной и вошел вслед за продюсером. Камера работала в рюкзачке за моей спиной: скажу, не хвастая, что вслепую я чувствую объектив не хуже, чем при обычной съемке. Практика, что вы хотите…
Навстречу нам поднялся из-за стола маленький востроносый полковник. Почему полковник? Вроде бы речь шла о капитане… Большинство застарелых алкоголиков краснорожи, но некоторые, наоборот, отличаются мертвенной бледностью. Хозяин кабинета явно принадлежал ко второй категории, а синеватый оттенок щек выдавал еще и определенную склонность к денатурату.
— Звонили ли вам из округа, Сергей Никодимыч? — осведомился Чичкофф после обмена рукопожатиями.
Начальник гарнизона кашлянул, насупился и зачем-то надел фуражку. Я и забыл, какие у них бывают высокие тульи…
— Из округа? — брюзгливо переспросил он. — Что они там понимают, в округе? Они, бля, командируют, а мне дежурства закрывать некем.
Чичкофф улыбнулся и показал на окно.
— Взгляните, Сергей Никодимыч… нынче, знаете, механизация. Железный конь идет на смену простому дежурному капитану. Неужели не закроете?
Я тоже подошел и, держа в руках рюкзачок, заглянул через полковничье плечо. Под окном неземным блеском сиял свежепротертый гранд-чероки. Чичкоффские тихари успели перевязать его крест-накрест атласной розовой лентой.
— Вот, — такого же цвета ленточка красовалась на автомобильном ключе, который Чичкофф мягко положил на стол. — Примите в знак спонсорского уважения к ратному труду… на благо… и вообще…
Казалось, что продюсер вот-вот прослезится от прилива чувств. Полковник опять кашлянул, немного подумал, затем снял фуражку и подумал снова, уже без нее. Мы терпеливо ждали. Наконец полковник вздохнул и осторожно положил фуражку на стол, прикрыв ею ключ.
— Что ж, — сказал он, берясь за телефон. — Приказ есть приказ. С округом не поспоришь… Алло! Кузнецова ко мне! Да-да, прямо сейчас! Выполнять!
Заспанный капитан Кузнецов отрапортовал прибытие минут через десять. Полковник мрачно кивнул.
— Слушай приказ, Кузнецов. Из округа, даже из Москвы. Страна и армия откомандировывают тебя в жаркие страны. В полное распоряжение вот этих товарищей. Как понял?
— Неужто на Кубу, товарищ полковник? Или в Анголу? А может, в эту, как ее… Венесуэлу? — капитан демонстрировал явную геополитическую подкованность, более характерную для давно уже минувших времен. — У меня жена скоро рожает, товарищ полковник.
— У всех рожает! Раньше думать надо было! — прикрикнул командир и тут же добавил, смягчившись. — Это ж на месяц всего. Успеешь еще роды принять… Эх, завидую я тебе, Кузнецов. Вырвешься на целый месяц из этой…
«Последние слова придется вырезать, — подумал я, выходя из кабинета. — Утречком займусь… а сейчас в постель, спать. Как я, оказывается, устал, Господи!»
Увы, лечь в постель не пришлось: вертолет уже ждал нас, молотя ночь лопастями. Но я отключился и так: просто свернулся калачиком на вибрирующем рифленом полу и… кто-то сильно тряс меня за плечо. Я приподнял гудящую голову и открыл глаза. Мы были уже на земле. По лугу стлался туман, в десятке метров от вертолета серело большое шоссе. Мимо, предостерегающе загудев, пронесся грузовой фургон. Надо мной склонился чертов Чичкофф, свежее стоявшего вокруг раннего степного утра.
— Вставайте, господин Селифанский, пора.
— Где мы?.. — хрипло выдавил из себя я.
— Калмыкия. Сто четырнадцатый километр республиканской автострады. А нам нужно на сто двадцатый. Вставайте, машина ждет… — он усмехнулся. — И захватите с собой камеру, господин оператор.
— Камеру? — кое-как собрав себя воедино, я выпрыгнул наружу. — Ну вы даете… кастинг в такую рань… А где капитан?
— По дороге к месту сбора, — отвечал Чичкофф с оттенком нетерпения в голосе. — Давайте, давайте… А рань — понятие относительное, господин Селифанский. Особенно для ночного придорожного кафе.
Название придорожного кафе «Укати» выглядело удачным, ибо отражало одновременно и характер клиентуры, и имя владелицы. Что же касается всего остального, то наверняка заведение знавало много лучшие времена. Когда мы на двух машинах подъехали к его воротам, нас встретила красноречивая картина разрушения — скорее всего, совсем недавнего. Сорванная с петель дверь валялась на земле; сквозь разбитые стекла окон виднелись опрокинутые столы, разломанные стулья и раскрошенные вдрызг бутылки бара. В воздухе стоял стойкий запах разлитого спиртного. На ступеньках, пригорюнившись, сидела женщина лет тридцати в разорванной кофте и с синяком под глазом.
