Паршиво то, что обычно я симпатизирую именно таким персонажам, второстепенным. И ведь достаточно было бы уже и того, что автор непременно придаст им какие-то нелепые черты: один из второстепенных — громила-хулиган, второй — безумная барышня-меганекко(5), третий — непременно очкарик-заучка, которому, как и остальным второстепенным, уж конечно ничего не светит. Иногда таких авторы сводят в отдельные пары; но, Боже, как же жалко они выглядят! Просто сил нет на это смотреть.
Почему, спросите вы. Почему я сижу на балконе после просмотра очередного аниме и сочувствую очередному второстепенному неудачнику, — я, обычный московский хикки(6) по прозвищу Лохматый, тридцати четырёх лет от роду?
Всё очень просто: я — такой же второстепенный персонаж этой жизни, как и они. Персонаж, чьё существование столь же бессмысленно и безрадостно (да простят меня все второстепенные аниме-персонажи).
Вы, возможно, предположите, что так было не всегда. Что ж, быть может, в этом есть доля истины, пусть и трудноуловимая. Давайте посмотрим на это вместе.
Итак, в детстве я был… нормальным ребёнком. Глупая фраза, согласен, но уж как есть. Так вот. Я был нормальным ребёнком: тихоней, любящим читать, мечтать и фантазировать. Причина была проста: родители строили самолёт. Они начали его строить, ещё будучи студентами, и продолжили после моего рождения, когда мама несколько оправилась от родов и тягот ухода за младенцем. Они с отцом всегда были увлечены своей мечтой настолько, насколько это вообще было возможно, и даже немного больше.
Меня пробовали подсунуть бабушке, но та наотрез отказалась, ибо вовсю устраивала свою личную жизнь. Так что я остался в однокомнатной квартирке, где и единственная комната, и полкухни, и всевозможные антресоли были забиты чертежами, деталями и инструментом. В такой атмосфере, казалось бы, вырасти мне таким же одержимым авиаманьяком — но нет. Больше всего на свете я ненавидел этот их самолёт. Их мечту. Мне казалось, что на его фоне я — всего лишь помеха, которая отнимает лишнее место и время своих родителей (вечно дефицитные субстанции). Сделав подобный вывод, я принял единственно верное, как мне казалось, решение. Я стал невидимкой. У меня был угол — за постоянно открытой дверью, — и в этом углу я поначалу играл с деталями, а потом переключился на чтение. Читать меня научил дед, который у нас практически не бывал, но когда бывал, то обязательно привозил мне книжку в подарок. Сначала это были просто книжки с картинками и раскраски, потом детские книжки, потом более серьёзные. Пробовал я читать и литературу по авиастроению, но она всегда казалась мне исключительно скучной. Самолёт для меня был прежде всего машиной, набором деталей; я никогда не воспринимал его так, как воспринимали родители: овеществлением извечной мечты человечества о полётах…
Как видите, я с детства был второстепенным персонажем, — потому что главным героем был самолёт.
Потом родился Матрица, и родители, осознав, что места на всех не хватит, обменяли свою однокомнатную квартиру на Кутузовском проспекте на двухкомнатную бабушкину, в Останкино. Так у нас с Матрицей появилась своя комната, а у родителей — «мастерская». Конечно, было бы наивно предположить, что в нашей комнате не найдётся места вездесущим деталям. Коробки с ними громоздились возле одной из стен, но нас с братом это не беспокоило, ведь теперь у нас было наше личное пространство! Я наконец-то перенёс свою небольшую библиотеку в более подходящие для неё условия, тем более что она не переставала пополняться. Правда, читать мне удавалось всё реже, потому что мама часто просила меня приглядеть за Матрицей, который, не в пример мне, проявлял недюжинный интерес к самолёту. Впрочем, для него, как и для меня, самолёт был прежде всего механизмом; разница заключалась в том, что ему этот механизм был интересен. Отец радовался: он мечтал о том, как Матрица вырастет и станет для них с мамой кем-то вроде подмастерья. Но этой мечте, как вы понимаете, не суждено было сбыться.
Я продолжал вести жизнь второстепенного персонажа; правда, в то время я ещё надеялся, что однажды смогу стать кем-то более важным. Своими мыслями я делился с братом, но его такие вещи, кажется, не волновали вовсе; он был слишком поглощён механизмами и их возможностями. Отец научил его делать деревянный самолёт с верёвочным приводом, а мама объяснила основы аэродинамики на примере бумажных самолётиков. Матрица впитывал информацию, как губка. Он постоянно что-то мастерил, но, к огорчению родителей, это были не самолёты.
Тем временем я ухитрился попасть в кинотеатр (куда меня пригласил одноклассник) и увидеть первый в своей жизни анимационный фильм — «Босоногий Ген», после которого я совершенно чётко осознал себя пусть и не анимешником (это случилось позже), но убеждённым пацифистом…
Словом, жизнь продолжалась.
А потом родилась Кот.
Так уж вышло: родители никогда особо не задумывались над тем, какого пола будет их очередной ребёнок, но тогда, именно в тот момент они думали, что родится очередной пацан, а потому заготовили для него имя — Василий. Но — судьба иронична — «пацан» оказался солнечным существом определённо женского пола, а потому родители, не мудрствуя лукаво, назвали девочку Василисой.
Она была волшебным ребёнком с самых первых дней своей жизни. Волшебным — и болезненным. Я не знаю подробностей, но если в случае с Матрицей мы с отцом ждали маму и мелкого из роддома всего несколько дней, то с Котом она пролежала там три недели.
Кот, когда я впервые её увидел, была совсем крошечной и большую часть времени спала. Но однажды, когда я подошёл к её кроватке, она вдруг открыла глаза, — огромные голубые глаза — и посмотрела на меня с таким интересом и радостью, что я даже растерялся. А она заулыбалась, загукала, потянула ко мне крохотные ладошки, — и мама сказала: протяни ей палец, не бойся. Я протянул Коту палец, — она обхватила его двумя руками и радостно зажмурилась. Эти махонькие ручонки крепко сжимали мой палец, а я испытывал ни на что не похожее чувство. В тот момент я понял, что люблю эту кроху больше всего на свете.
Сейчас я думаю о том, что рядом с ней я, похоже, напрочь забывал о своём комплексе второстепенного персонажа. И даже не потому, что для неё я был старшим братом, — Матрица тоже им был. Просто в те моменты, когда она приходила ко мне, я забывал о своём недоэгоцентризме, — ведь центром моего маленького мира становилась моя любимая младшая сестра, Васька.
Но, как я уже сказал, она была болезненным ребёнком, и потому родители вновь озаботились поисками подходящей жилплощади. Вскоре они выменяли нашу «двушку» в Останкино на «трёшку» с доплатой в Тушино, — ту самую, в которой мы живём сейчас. Так у Кота появилась отдельная комната, ставшая впоследствии «комнатой девочек». Мама боялась, что запчасти для самолёта, пыль и опилки, масла и краски, и прочие «радости» авиаконструкторской деятельности могут негативно сказаться на здоровье Кота, а этим она жертвовать не могла. Тем более родители (как ни странно) не хотели останавливаться на трёх детях. Было ли это продиктовано практическими соображениями (больше народу — больше помощи?) или же какими-то другими, я не знаю, но не могу сказать, что меня это беспокоило, наоборот, — вместе было веселее.
Мы с братом постоянно торчали у Кота в комнате. Нас переполняла гордость, и ещё неизвестно, кого больше: ведь с появлением сестры Матрица перестал быть младшим ребёнком в семье. Ну а я… Для меня Кот всегда была особенной.
Я читал ей книжки, Матрица мастерил для неё игрушки. Мы по очереди дежурили возле неё, на два голоса пели ей колыбельные перед сном, и маме стоило немалых усилий убедить нас в том, что мы не должны так утомлять сестру. Тем более, мне всегда казалось, что это внимание идёт Коту на пользу. Она всегда улыбалась, смеялась. С интересом слушала сказки, которые я ей читал, и с восторгом наблюдала за Матрицей, который демонстрировал ей преимущества новой, доработанной игрушки по сравнению со старой. Если ей случалось заболеть, то прогнать нас не было никакой возможности: мы сбегали к Коту, пока родители не видели, развлекали её, как могли, и мама часто обнаруживала нас поутру, крепко спящих на полу возле её кровати.
Мы учили Кота и ходить, и говорить: первым словом, которое она сказала, было слово «брат». Мы с Матрицей были страшно рады и безмерно горды!..
…Я бережно храню, наверное, единственную фотографию той поры, сделанную отцом. На ней мы втроём: справа я присел на корточки, слева Матрица стоит, чуть нагнувшись, а в центре, эдаким связующим звеном, взяв нас за руки стоит радостно улыбающаяся Васька. Ей тогда было 4, Матрице 9, мне 14.
