Когда отец с сыном свернули в переулок делла Паче, Маттео полегчало. Толпа схлынула. Территория рынка закончилась, больше помех на их пути не будет. Именно в этот момент малыш расплакался. Сказал, что устал, что ему больно, когда отец дергает его, что у него развязался шнурок и он хочет передохнуть. Маттео ничего не хотел слышать. Он продолжал тянуть Пиппо за руку и раздраженно бросил ему «поторопись», чтобы Пиппо понял: до школьных ворот все просьбы бесполезны, пусть и не пытается, а стиснет зубы и идет за ним.
На какую-то долю секунды он заколебался, не перейти ли на другую сторону улицы. Там тень, но это опять потеря времени. Плевать, пойдет по солнцу. Все равно он уже весь в мыле.
Именно тут, на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, все покатилось в тартарары. Сначала он вообще ничего не заметил. Продолжал упрямо дергать Пиппо за руку. Потом раздались крики, и он остановился. Нет, он не испугался. Он еще ничего не понял. Огляделся. Ощущение было странным. Застывшие, удивленные лица людей. Крики. Какая-то женщина с корзинкой в нескольких метрах от нас, стоя на четвереньках, привалилась к машине, и ноги у нее дрожали, словно по ним полз паук. Маттео замер на мгновение, показавшееся ему вечностью, скорее телом почувствовал опасность и упал на тротуар. Его словно парализовало от страха: и тело, и голову, и дыхание. Он услышал выстрелы. Перестрелку. Прижал сына к тротуару, прикрыв собой. Вдыхал раскаленный асфальт, солнце уже успело нагреть его. Крики повсюду. Вернее стоны — долгие, пронзительные, вместе с ними уходил страх и возвращалось дыхание.
Изо всех сил он сжимал Пиппо. Обнимая мальчика, он чувствовал себя спокойнее. Ощущать его рядом сейчас было самым важным. Так он наконец может успокоиться. И попытаться понять, что происходит. Они с Пиппо попали в перестрелку. В нескольких метрах от него валялись осколки стекла. У машин включилась сигнализация. Лучше всего лежать и не шевелиться, пока все это не прекратится. Дождаться, когда появятся полицейские, спасатели и вернется тишина. Вот тогда можно будет встать на ноги. Дышал он с трудом. Чувствовал во всем теле пульсацию крови. Так и лежал, распластавшись по тротуару, прикрывая ладонью голову сына. Секунды проходили с роковой медлительностью. Он больше не обращал внимания на шум вокруг него. Просто молился, и губы его все время шевелились: «Ave, Maria».
Потом постепенно все стихло.
В одном из номеров третьего этажа зазвонил телефон. Звон заполнил все коридоры отеля-люкс «Санта-Лючия». Сначала она не обратила на телефон никакого внимания. Она была в номере 309. Ранним утром уехали сразу с десяток клиентов, и ей предстояло убрать все освободившиеся номера. Сейчас она убирала № 309, оставив открытой дверь. Согнувшись, мыла тряпкой пол в ванной и не хотела отрываться от работы. Телефон все звонил. Через какое-то время она все же распрямилась, вытерла руки, вышла из номера и зашагала по коридору. Она не могла определить точно, из какой комнаты доносится звонок. Просто шла по коридору на его звук. Телефон продолжал звонить, и внезапно она поняла, что звонят ей. И испугалась. Неизвестно почему. Что-то не давало ей покоя. Что-то следовало за ней по пятам, что-то насмешливое и угрожающее. Телефон все звонил. Наконец она вошла в комнату и подошла к телефону, чувствуя слабость во всем теле, как человек, который уже знает, что на него свалилось несчастье.
Маттео не смог бы сказать, сколько времени прошло. Улица наполнилась голосами, которые уже не звучали так панически. Эти голоса спрашивали, все ли в порядке, не ранен ли кто, вызвали ли полицию. Услышав наконец сначала далекий, но все приближающийся звук полицейской сирены, он испытал облегчение.
Опасность миновала. Он разжал руки, сжимавшие Пиппо. И задрожал всем телом, не в силах совладать с собой. Из него выходил страх. На сколько же они опоздают, в конце концов? Эта мысль мелькнула в его голове, и он чуть было не рассмеялся. Теперь это не имело никакого значения. Он погладил мальчика по спине и прошептал, что все закончилось, что можно вставать, что теперь уже не страшно. Малыш не шелохнулся.
Пиппо! Мальчик не ответил. Внезапно он почувствовал, что бледнеет. Встал на колени. Его рубашка была испачкана в крови. Пиппо! У него перехватило дыхание. Его сын не шевелился, лежал ничком, неподвижно. Пиппо! Он закричал. Он не знал, что делать. Снова закричал. Как сделать так, чтобы кровь его любимого сына не растекалась по тротуару? Его руки ощупывали тело ребенка, словно он пытался и не мог найти рану, остановить кровотечение. Руки у него все больше окрашивались в красный цвет, скользя или плавая в крови. Его руки словно отказались служить ему, ничего путного они сделать не могли.
Люди с опаской подошли к нему. Стояли в нескольких метрах и все твердили, что «скорая помощь» сейчас приедет, но он почти их не слышал. Он изо всех сил старался не заплакать. Зевак становилось все больше, и они ничего не делали. Он снова закричал. Пусть бегут за врачом. Пусть поторопятся. Никто не двинулся. Почему же они медлят?
Она положила трубку. И осталась сидеть на только что убранной ею постели, одна посреди безупречно чистой комнаты. Какая пустота внутри. Она не понимала, где она, и ничего больше не чувствовала. День разломился надвое. Она ничего не могла. Ни плакать. Ни встать и бежать куда-то. Она сидела на кровати, не делая ничего. Мир все так же был наполнен звуками. Люди на нижних этажах, в соседних комнатах — повсюду продолжали жить своей жизнью, ничего не зная о несчастье, приковавшем ее к этой чересчур роскошной кровати. Она так и сидела на ней, уверенная, что теперь с ее жизнью покончено, вот здесь, на этом самом месте, и все остальное виделось ей, как в тумане.
На улице Форчелла мужчины в униформе наконец пробились сквозь толпу и встали на колени рядом с Маттео. Он попросил, чтобы сыну оказали помощь. Поддерживал его голову, которая висела мертвым грузом. Быть того не может. Только не он. Только не в этот день. Полицейские подняли Маттео с земли. Принесли носилки, расчистили путь санитарам, чтобы те могли делать свою работу.
Они стали задавать ему вопросы. Спросили его фамилию, адрес. Он пытался слушать, что они ему говорят, но мало что понимал. Судя по лицам людей, окружавших его, с ними случилось что-то очень серьезное. Он не хотел отпускать руку Пиппо. Даже холодную и неподвижную. Он просил только об этом. Позволить ему держать сына за руку. Пусть они увозят его куда хотят, руку сына он все равно не выпустит. Видимо, они поняли, что он не уступит, и не стали настаивать. Распахнули обе створки задней двери, и он смог подняться вслед за носилками.
Они с Пиппо теснились среди одеял и ящиков с бинтами. «Скорая» тронулась с места. Сколько же раз он видел, как она мчится по улицам Неаполя? Сколько раз он съезжал на обочину, чтобы пропустить ее вперед? А теперь находился прямо в ней. Он не знал, куда они едут. Главное — найти место, где Пиппо сумеют помочь. Все остальное не имеет значения. В машине они вставили мальчику в рот трубку. Почему-то это его немного успокоило. Значит, не все потеряно, они делают, что положено, они помогут. Наверно, это будет долго и трудно, ему предстоят тревожные часы, даже целые дни, но это не важно, он не дрогнет. Он был полон решимости вызволить своего сына и забыть об этом дне, об этой улице, о толпе, с ее нездоровым любопытством, об этой «скорой», пропахшей кровью и бинтами.
«Скорая» остановилась. Через несколько секунд задние двери открылись, и его ослепил свет.
Он поднялся и вышел из машины. «Скорая» стояла во внутреннем дворике какой-то больницы. Он повернул голову, стал искать глазами вход, и вдруг увидел Джулиану. Она шла к ним. Он не сразу понял, что она здесь делает.
— Джулиана!
Она не ответила. Он хотел спросить, как она узнала, кто сказал ей, что они приедут именно сюда. Он не помнил, что сам же назвал полицейским имя своей жены и дал номер телефона, по которому ее можно найти.
— Джулиана. Послушай…
Он хотел обнять ее, но она шла не к нему.
— Джулиана!
Она не слышала его. Шла прямо к «скорой». Он посмотрел на нее. Помертвевшее лицо, хлюпающий нос, искривленные губы. Джулиана молчала. Когда она проходила мимо него, он сделал шаг навстречу, чтобы остановить ее. Хотел, чтобы она подошла, хотел обнять ее. Успокоить. Рассказать ей, как все случилось. Еще он хотел, чтобы они объяснили им, что будут делать с Пиппо. Но Джулиана не обратила на него внимания. Она вообще его не заметила. Никто из мужчин, что стояли возле машины «скорой», санитары, полицейские, не посмел остановить ее. Она поднялась в заднюю дверь «скорой», и тогда все услышали, как она застонала.
Опять это странное чувство. Он хотел было пойти за ней, но застыл там, где стоял, силясь понять, что вокруг него не так. А потом потихоньку в его голову закралась догадка, которая все больше и больше крепла, превращаясь в уверенность: Джулиана знает то, чего не знает он. Джулиана знает, в чем дело. Может, санитары что-то ей сказали, когда звонили по телефону и просили приехать как можно быстрее, а может, она поняла сама в тот самый момент, когда все и случилось, сработало материнское чутье. Но теперь все, наконец, очевидно: Пиппо умер. И он тоже это знает. Понял, взглянув на Джулиану. Иначе почему все эти люди словно оцепенели? Почему не перенесли Пиппо в больницу, не суетились, отдавая распоряжения, медлили? Почему они оставили Джулиану стонать в «скорой» и не успокоили, не сказали, что они сделают все, чтобы спасти ее сына?
