Яцеку Коскевичу было бы жаль даже картофелины ради жизни ребёнка. Он не был по натуре чёрствым человеком, но это был не его мальчик, а ещё один рот, который надо кормить, он только усложнял проблему. Но, если этому суждено случиться, то не его дело вопрошать Всемогущего, и, не думая больше о малыше, он погрузился в глубокий сон у огня.
По мере того как шли дни, даже Яцек Коскевич начал верить, что ребёнок может выжить, и если бы он был спорщиком, то проиграл бы картофелину. Его старший сын-охотник с помощью младших братьев смастерил малышу колыбель. Флорентина сшила ему бельё, нарезав заготовки из собственных старых платьев и сшив их вместе. Выбор имени для малыша вызвал в семье такие споры, каких не случалось в течение многих месяцев до этого, только отец не высказывал по этому поводу никакого мнения. Наконец все сошлись на Владеке, и в следующее воскресенье в часовне обширного баронского поместья ребёнка окрестили Владеком Коскевичем. Мать возблагодарила Бога за его жизнь, а отец, как всегда, самоустранился от какого-либо участия.
Вечером был устроен небольшой пир, чтобы отметить крещение, – украшением его стал гусь, присланный в подарок из баронского имения. Все наелись от души.
С того дня Флорентина выучилась делить на девять.
Анна Каин мирно проспала всю ночь. Когда медсестра вернула ей сына Уильяма после завтрака, ей уже не терпелось снова взять его на руки.
– А теперь, миссис Каин, – весело сказала сестра, – не пора ли позавтракать и малышу?
Она усадила Анну, внезапно почувствовавшую, как распухла у неё грудь, в кровати и помогла двум новичкам в незнакомой им дотоле процедуре. Анна, понимавшая, что проявление недоумения будет рассматриваться как отсутствие материнского чувства, уставилась в синие глазки малыша, гораздо более тёмно-синие, чем у отца. Постепенно она осваивалась со своим новым состоянием, и оно ей нравилось. В свои двадцать два года она и не догадывалась, что ничего не знает. Урождённая Кэббот, вышедшая замуж за наследника семьи Лоуэллов, а теперь родившая ему первенца, она была воплощением традиции, которая в двух словах была изложена в стишках на карточке, присланной старым школьным другом:
А это город Бостон
Край бобов и трески,
Здесь Кэбботы говорят только с Лоуэллами,
А Лоуэллы говорят только с Богом.
Анна провела полчаса в разговоре с Уильямом, но тот не очень реагировал на неё. Затем его унесли спать.
Анна доблестно отвернулась от фруктов и конфет, которыми был завален столик рядом с её кроватью: она была исполнена решимости влезть во все свои старые платья к летнему сезону и вновь занять своё заслуженное место во всех модных журналах. Разве принц Гаронны не сказал, что она – единственное, что есть красивого в Бостоне? Её длинные золотистые волосы, тонкие черты лица и стройная фигура вызывали восхищение даже в тех городах, где она никогда не была. Она придирчиво посмотрела на себя в зеркало. На лице – ни единого следа родов, люди с трудом поверят, что она – мать крепкого мальчика. Слава Богу, мальчик оказался крепким.
Она съела лёгкий обед и приготовилась к приёму посетителей, которых уже отобрал её личный секретарь на вторую половину дня. Видеться с ней в первые дни было разрешено только членам семьи и самым близким друзьям, остальным будут говорить, что она пока не готова принимать. Но поскольку Бостон – это последний из оставшихся в Америке городов, где каждый житель с величайшей точностью знает своё место в социальной иерархии, неожиданные гости были маловероятны.
Палата, в которой она лежала в одиночестве, могла бы вместить ещё пять кроватей, если бы не была заставлена цветами. Анна включила электрический свет, для неё он всё ещё был в новинку. Ричард и она ждали, пока Кэбботы не провели его у себя, что весь Бостон воспринял как свидетельство допустимости электромагнитной индукции в приличном обществе.
Первым посетителем была свекровь Анны миссис Томас Лоуэлл Каин, глава семьи после смерти мужа, случившейся за год до этого. В свои немалые уже годы она в совершенстве владела техникой величавого вторжения в комнату – к своему полному удовлетворению и несомненному смущению присутствующих. Она была одета в длинное платье, которое скрывало её лодыжки, – единственный человек, видевший их, был теперь мёртв. Она всегда была худощава. На её взгляд, толстые женщины символизировали дурную диету и ещё более дурную породу.
Она была теперь самой старшей из всех живых Лоуэллов, старшей из Каинов. Поэтому и она сама, и другие считали, что она должна первой посмотреть на своего новорождённого внука. И потом, разве не она устроила встречу Анны и Ричарда? Любовь мало значила для миссис Каин. Она всегда могла найти общий язык с богатством, положением и престижем. Любовь – это замечательно, но, как правило, она оказывается скоропортящимся товаром, в отличие от первых трёх. Она одобрительно поцеловала невестку в лоб. Анна нажала кнопку на стене, и раздался тихий сигнал. Звук застал миссис Каин врасплох, она не верила в то, что электричество войдёт в обиход. Появилась медсестра с наследником. Миссис Каин осмотрела его, фыркнула от удовлетворения и жестом попросила их удалиться.
– Молодец, Анна, – сказала старая дама, как будто её невестка выиграла школьные спортивные состязания. – Мы все очень гордимся тобой.
Собственная мать Анны, миссис Эдвард Кэббот, прибыла несколькими минутами позже. Она, как и миссис Каин, последние годы вдовела и так мало отличалась от неё внешне, что издалека их часто путали друг с другом. Но, надо отдать ей должное, она проявила куда больше внимания к внуку и дочери. Далее инспекция переместилась к цветам.
– Как мило, что Джексоны не забыли, – проговорила миссис Кэббот.
Миссис Каин подошла к этому занятию гораздо тщательнее. Она окинула взглядом нежные бутоны, а затем сосредоточилась на карточках с именами дарителей. Она шептала про себя имена, и сердце её успокаивалось: Адамсы, Лоуренсы, Лоджи, Хиггинсоны. Ни одна из бабушек не комментировала имён, которых не знала, они уже давно вышли из того возраста, когда хочется знакомиться с новыми вещами или людьми. Они обе чувствовали себя довольными, ведь родился наследник, и, похоже, вполне здоровый. Они обе теперь считали, что их последний семейный долг успешно – хотя и не ими лично – выполнен и они теперь могут перейти с авансцены в хор.
Они обе ошибались.
Близкие друзья Анны и Ричарда пошли потоком во второй половине дня с подарками и наилучшими пожеланиями, причём первые были из золота или серебра, а вторые произносились с утончённым акцентом бостонского высшего света.
Когда после окончания рабочего дня к ней приехал муж, Анна была уже слегка утомлена. Ричард впервые в своей жизни выпил шампанского за обедом, – на этом настаивал старый Амос Кербс, и молодой отец не мог отказаться в присутствии всех членов Соммерсет-клуба. Он показался своей жене менее строгим, чем обычно. В длинном сюртуке и брюках в тонкую полоску он выглядел солидно, – чему способствовал рост в 186 сантиметров, – а его чёрные волосы с пробором посередине ярко блестели в свете огромной электрической лампы. Немногие смогли бы точно определить его возраст, догадаться, что ему всего тридцать три, ведь молодость никогда ничего не значила для него, важна была лишь внутренняя сущность.
Уильяма Лоуэлла Каина вновь внесли в палату, и отец осмотрел его так, будто сводил баланс в конце банковского дня. Всё, похоже, в порядке. У мальчика две ноги, две руки, десять пальцев на руках, десять – на ногах. Ричард не увидел ничего, что удивило бы его, и взмахом руки попросил унести ребёнка.
– Вчера вечером я дал телеграмму директору школы Святого Павла. Уильям зачислен на сентябрь 1918 года.
Анна ничего не сказала. Было ясно, что Ричард начал работать над карьерой Уильяма.
– Ну и как, дорогая, ты уже полностью оправилась? – продолжил он расспросы. Сам Ричард не провёл в больнице ни единого дня за все свои тридцать три года.
– Да, то есть нет, я думаю, что да, – робко ответила ему жена, подавляя подступающие слёзы, которые, как она знала, будут неприятны мужу. Ответ на его вопрос был не таким, какой Ричард мог бы понять. Он поцеловал жену в щёку и вернулся в своём прекрасном экипаже в Красный дом, их фамильный особняк на площади Луисбург. С прислугой, малышом и его няней здесь теперь придётся кормить девять ртов, но Ричард не задумывался над этим.
Уильям Лоуэлл Каин получил церковное благословение и имя, которое ему дал отец ещё до рождения, в протестантской епископальной церкви Святого Павла в присутствии всех значительных особ Бостона. Архиепископ Лоуренс лично вёл службу, а Дж. П. Морган и Алан Ллойд, банкиры с безупречной репутацией, вместе с Милли Престон, лучшей подругой Анны, были избраны на роль крёстных родителей. Его преосвященство окропил святой водой головку Уильяма, и ребёнок не пикнул. Он уже усвоил подход настоящего аристократа к жизни.
