Мы выбираем сочетающиеся друг с другом чонсамы, чтобы подчеркнуть, как мы гармоничны и элегантны. Каждый, кто посмотрит на нас, ощутит нашу свежесть и непринужденность, обещающие счастье тем, кто купит рекламируемые нами товары. Я останавливаю свой выбор на персиковом шелковом чонсаме с красным кантом. Мое платье так облегает фигуру, что портной был вынужден сделать на юбке довольно смелый разрез, чтобы я могла двигаться. Ворот, грудь и правая сторона платья расшиты галунами из такого же красного канта. Мэй надевает бледно-желтый шелковый чонсам, разрисованный едва заметными белыми цветами с алыми сердцевинами. На ее платье такие же красные галуны и кант, как и на моем. Традиционный жесткий воротник на ее платье почти касается мочек ушей; короткие рукава подчеркивают тонкость рук. Пока Мэй подкрашивает брови, придавая им форму молодых ивовых листьев — длинных, тонких и изящных, — я втираю в лицо рисовую пудру, чтобы замаскировать румянец. Затем мы надеваем красные туфли на высоких каблуках и красим губы одинаковой красной помадой.
Недавно мы остригли свои длинные волосы и сделали завивку. Мэй разделяет мне волосы на пробор и гладко зачесывает их за уши, чтобы концы локонов топорщились, напоминая черные пионы. Затем я расчесываю волосы ей, укладывая кудри так, чтобы они обрамляли лицо. Мы вдеваем в уши розовые хрустальные капельки, надеваем нефритовые кольца и золотые браслеты, завершающие ансамбль. Наши взгляды встречаются в зеркале. Вместе с нами в нем отражаются плакаты с нашими изображениями. На мгновение мы задерживаемся у зеркала, любуясь собой. Мне двадцать один год, а Мэй восемнадцать. Мы молоды, мы прелестны и живем в азиатском Париже.
Мы шумно сбегаем по лестнице, торопливо прощаемся с родителями и выходим в шанхайскую ночь. Наш дом располагается в районе Хункоу, за речкой Сучжоу. Это не на территории Международного сеттльмента, но мы верим, что в случае враждебного вторжения нас защитят. Нас нельзя назвать очень богатыми людьми, но тут ведь смотря с чем сравнивать. По британским, американским или японским меркам мы едва сводим концы с концами. Однако, несмотря на то что некоторые из наших соотечественников богаче, чем многие иностранцы, вместе взятые, по шанхайским меркам мы считаемся обладателями целого состояния. Мы принадлежим к гаодэн хуажэнь — высшему слою китайского общества, которому свойственно чжун ян, поклонение всему иностранному. Это выражается как в нашей любви к кинематографу, сыру и бекону, так и в том, что мы переделываем свои имена на западный манер. Для представителей буржуазного класса — бу-эр-цяо-я — мы достаточно богаты, и семеро наших слуг по очереди обедают на крыльце, чтобы проходящие мимо рикши и попрошайки видели, что у тех, кто работает на семью Цинь, всегда есть кусок хлеба и надежная крыша над головой.
На углу улицы мы торгуемся с полуодетыми босоногими рикшами. Сговорившись о цене, мы забираемся в повозку и устраиваемся бок о бок.
— К Французской концессии, — приказывает Мэй.
Мускулы юноши напрягаются от усилия, которое требуется, чтобы сдвинуть повозку с места. Вскоре он находит удобный для себя темп, и его плечи и спина немного расслабляются. Он тянет нашу повозку, словно лошадь, я же чувствую необычайную легкость. Днем я не могу никуда выйти без солнечного зонта. Но по ночам нет нужды беспокоиться о цвете кожи. Я расправляю плечи, делаю глубокий вдох и гляжу на Мэй. Она так беспечна, что позволяет своему чонсаму развеваться по ветру, обнажая бедро. В целом мире достоинствам этой кокетки — ее смеху, чудесной коже и завораживающему голосу — не нашлось бы лучшего применения, чем в Шанхае.
Мы переходим по мосту через Сучжоу и поворачиваем направо, удаляясь от реки Хуанпу, пахнущей нефтью, водорослями, углем и нечистотами. Я люблю Шанхай. Он не похож на другие китайские города. Здесь вместо глазурованных черепичных крыш в виде ласточкиных хвостов в небеса устремляются тянь да лоу — «дома высотой до неба». Вместо круглых лунных ворот, прихотливых решетчатых окон, экранов, охраняющих от злых духов, и красных лаковых столбов здесь высятся строгие здания в неоклассическом стиле с матовым стеклом и чугунными украшениями в стиле ар-деко. Вместо бамбуковых рощ, ручьев и ивовых ветвей, опускающихся в пруды, здесь повсюду стоят европейского вида особняки с чистыми фасадами и элегантными балконами — вокруг них ровными рядами растут кипарисы, а аккуратно подстриженные газоны пестрят клумбами. В Старом городе все еще сохранились храмы и сады, но весь остальной Шанхай поклоняется богам торговли, достатка, промышленности и греха. В городе есть огромные товарные склады, беговые круги для гончих собак и лошадей, бесконечные кинематографы и клубы, где танцуют, пьют и занимаются сексом. В Шанхае уживаются миллионеры, попрошайки, гангстеры, игроки, патриоты, революционеры, художники, военачальники и семья Цинь.
Перед тем как свернуть на Бабблинг-Велл-роуд, рикша везет нас по узким переулкам, которые, однако, достаточно широки, чтобы вместить пешеходов, рикш и повозки, снабженные скамейками для перевозки пассажиров за соответствующую плату. Возчик трусит по элегантному бульвару, не страшась «шевроле», «даймлеров» и «изота-фраскини», с рычанием проносящихся мимо. Когда мы, повинуясь сигналу светофора, останавливаемся, на дорогу высыпают маленькие попрошайки, окружают повозку и дергают нас за одежду. От них пахнет смертью и упадком, имбирем и жареной уткой, французскими духами и ладаном. Громкие голоса урожденных шанхайцев, проворное щелканье счетов и грохот, с которым движутся повозки, сливаются в единую мелодию, которая говорит мне, что я дома.
На границе между Международным сеттльментом и Французской концессией рикша останавливается. Мы платим ему, переходим улицу, перешагиваем через мертвого ребенка, брошенного на обочине, находим другого рикшу, у которого есть разрешение на въезд в концессию, и говорим ему адрес З. Ч. на авеню Лафайет.
Этот возчик еще более грязный и потный, чем предыдущий. Лохмотья едва прикрывают его тело, которое все состоит из выпирающих костей. Перед тем как шагнуть на авеню Жоффр, он медлит. Это французское название, но сама улица — средоточие жизни белых русских. Над нашими головами — вывески на кириллице. Мы вдыхаем ароматы свежего хлеба и пирожков, доносящиеся из русских булочных. В клубах уже звучит музыка. По мере того как мы приближаемся к дому З. Ч., пейзаж снова меняется. Мы проезжаем мимо улицы Искателей счастья, где располагается более полутора сотен борделей. Каждый год множество Знаменитых Цветов Шанхая — самых талантливых городских проституток — попадают отсюда на обложки журналов.
Мы выходим из повозки и расплачиваемся с рикшей. Поднимаясь по шаткой лестнице на третий этаж дома, в котором живет З. Ч., я взбиваю локоны, плотно сжимаю губы, чтобы распределить помаду, и поправляю чонсам, чтобы шелк идеально струился по бедрам. Когда он открывает дверь, я в очередной раз поражаюсь тому, как он хорош: густая шапка неукротимых черных волос, худощавая фигура, большие круглые очки в оправе тонкого металла, проницательный взгляд и повадка, говорящая о полуночной жизни, артистическом темпераменте и страсти к политике. Я высокого роста, но он выше меня. Это — одна из многих вещей, которые мне в нем нравятся.
— Вы прекрасно одеты! — восклицает он. — Входите скорее!
Мы никогда не знаем заранее, для чего будем позировать. В последнее время в моду вошли женщины, готовые в любой момент нырнуть в бассейн, сыграть в мини-гольф или натянуть тетиву лука, чтобы послать в небо стрелу. Идеал — быть здоровой и спортивной. Кто лучше всех воспитает сынов Китая? Ответ: женщина, которая играет в теннис, водит машину, курит и при этом остается бесконечно доступной, изысканной и соблазнительной. Может быть, З. Ч. захочет, чтобы мы изображали, будто собираемся на полдник или на танцы? Или же он задумает написать что-нибудь вымышленное и нам придется надевать взятые напрокат костюмы? Может быть, Мэй будет Мулань, великой женщиной-воительницей, которую вернули к жизни, чтобы рекламировать вино «Пэррот»? Буду ли я изображена в виде вымышленной девы Ду Линьян, героини пьесы «Пионовая беседка», прославляющей достоинства туалетного мыла «Люкс»?
З. Ч. ведет нас к сооруженным им декорациям: это уютный уголок, в котором стоят мягкое кресло, китайская ширма искусной резьбы и керамический сосуд, украшенный бесконечным узором из узлов и побегов цветущей сливы, напоминающих о природной свежести.
— Сегодня мы продаем сигареты My Dear, — объявляет нам З. Ч. — Мэй, я бы хотел, чтобы ты села в кресло.
Когда она садится, он отступает и внимательно на нее смотрит. Мне нравится, как мягко и деликатно З. Ч. обращается с моей сестрой. В конце концов, она еще совсем юна, а ведь наше занятие не совсем подходит для девушек из хорошей семьи.
