– А если мы захотим один и тот же раздел? – поинтересовалась Пип с долей враждебности.
– Вы начали ходить сюда раньше, – ответил парень, – поэтому первый выбор будет за вами.
После чего он раскритиковал своих родителей, жителей города Колледж-Стейшн, Техас, за неэкологичную привычку покупать два номера воскресной “Таймс”, чтобы не спорить, кому какой раздел.
Пип, которая порой была как собака, способная понять в потоке человеческой речи лишь свою кличку да пять простых слов, услыхала одно: парень вырос в нормальной семье с двумя родителями и без денежных проблем.
– Но это вообще-то единственное время за всю неделю, когда я могу побыть сама по себе.
– Извините, – сказал парень, отступая. – Мне просто показалось, вы что-то хотели сказать.
На интерес к ней со стороны парней ее возраста Пип не умела реагировать без враждебности. Отчасти дело было в том, что она никому в мире, кроме матери, не доверяла. В старших классах и колледже горький опыт научил ее: чем парень милее, тем хуже придется им обоим, когда он увидит, что у Пип внутри куда больший бардак, чем можно подумать, судя по ее милой внешности. Чему она пока еще не научилась – это не хотеть общения с кем-нибудь милым. Это прекрасно чуяли парни иного сорта, которых милыми вряд ли можно назвать, и умело этим пользовались. В итоге она перестала доверять всем молодым людям вообще, тем более что не очень-то умела понять, милый он или нет, пока дело не дойдет до постели.
– Может быть, выпьем кофе в какой-нибудь другой день? – предложила она парню. – Будним утром.
– Конечно, – неуверенно отозвался он.
– Потому что раз мы поговорили, значит, переглядываться уже не надо. Можем спокойно читать каждый свою газету, как ваши родители.
– Меня, между прочим, Джейсон зовут.
– А меня Пип. Ну вот, теперь мы еще и по имени друг друга знаем – тем более нет нужды переглядываться. Я могу думать: а, это Джейсон, ну и что? Вы можете думать: а, это Пип, ну и что?
Он рассмеялся. Далее в разговоре выяснилось, что он выпускник Стэнфорда, математик и – мечта для человека с его дипломом – работает в организации, которая занимается развитием математической грамотности в стране. Учебником, который пишет, он надеется произвести переворот в преподавании статистики. После двух свиданий он уже нравился Пип достаточно, чтобы она подумала: надо лечь с ним в постель. Если долго откладывать, можно ему, себе или обоим сделать больно. Джейсон увидит всю ее мешанину денежных и эмоциональных задолженностей и обратится в бегство. Или же придется ему сказать, что более глубокие ее чувства принадлежат мужчине намного старше, который мало того что не верит в деньги – ни в американскую валюту, ни в саму необходимость их иметь, – но еще и женат.
Чтобы не вовсе о себе умалчивать, она рассказала Джейсону, что в свободное время занимается волонтерством в области ядерного разоружения, но оказалось, что он знает на эту тему куда больше нее, хотя это ее “работа”, а не его, и потому она опять ощутила к нему некоторую враждебность. К счастью, он был большой говорун, любитель фантастических романов Филипа Дика, сериала “Во все тяжкие”, каланов и пум, энтузиаст применения математики к повседневной жизни и автор нового геометрического метода преподавания статистики, который он так здорово сумел разъяснить, что Пип почти поняла. На третьем свидании в ресторанчике, где Пип вынуждена была изображать отсутствие аппетита, поскольку с обналичиванием зарплатного чека у нее вышла задержка, она оказалась перед выбором: рискнуть утратой нового друга – или решиться на необременительный секс.
Выйдя из ресторана в легкий туман на тихую воскресным вечером Телеграф-авеню, она выдала Джейсону кое-какие авансы, и он не остался в долгу. Прижимаясь к нему, она чувствовала, как урчит у нее в животе; оставалось надеяться, что Джейсон не слышит.
– Пойдем к тебе? – шепнула она ему на ухо.
Увы, ответил Джейсон, к нему нельзя, приехала в гости сестра.
При слове “сестра” сердце Пип враждебно сжалось. Не имея братьев и сестер, она не могла удерживаться от раздражения при мысли о чужих братьях и сестрах, об их требовательности и в то же время готовности помочь, об этой нормальности семейного устройства, об унаследованном капитале близости.
– Можем ко мне, – сказала она не слишком ласково. И так была погружена в недобрые мысли о сестре Джейсона, которая преградила ей путь в его спальню (и, если уж на то пошло, в его сердце, хотя на сердце она, честно говоря, не очень-то претендовала), так была озабочена обстоятельствами своей жизни, пока они с Джейсоном, держась за руки, шли по Телеграф-авеню, что лишь у двери дома вспомнила: сюда-то ведь тоже нельзя.
– Ох! – выдохнула она. – Ох! Подождешь тут минутку, пока я кое-что улажу?
– Конечно, – откликнулся Джейсон.
Она поблагодарила его поцелуем, и они еще минут десять тискались и обжимались на пороге; Пип целиком погрузилась в удовольствие, которое доставляли ласки опрятного и очень умелого парня, но потом отчетливо слышное урчание в животе вернуло ее к действительности.
– Минутку, хорошо? – повторила она.
– Ты хочешь есть?
– Нет! То есть вдруг, наверно, да, немножко. А в ресторане не хотелось.
Она вставила ключ в замок и вошла. В гостиной ее соседи – шизофреник Дрейфус и умственно отсталый инвалид Рамон – смотрели баскетбол по добытому на помойке телевизору, к которому третий сосед Стивен, тот самый, в кого Пип была, можно сказать, влюблена, выменял на улице с рук цифровой преобразователь. Тело Дрейфуса, опухшее от лекарств, которые он пока что добросовестно принимал, целиком наполняло приземистое кресло, тоже с помойки.
– Пип, Пип! – закричал Рамон. – Пип, чего ты сейчас делаешь, ты говорила, ты поможешь мне с моим запасом, поможешь мне со слувар-рным запасом прямо сейчас?
Пип прижала палец к губам, и Рамон обеими руками закрыл себе рот.
– Вот-вот, – негромко прокомментировал Дрейфус. – Она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что она тут. А почему бы это? Не потому ли, что в кухне засели немецкие шпионы? Слово “шпионы” я использую, разумеется, в самом широком смысле слова, но оно может оказаться вполне уместным, учитывая, что в Оклендской исследовательской группе по ядерному разоружению состоит приблизительно тридцать пять человек, из которых Пип и Стивен отнюдь не самые немаловажные, и тем не менее германцы со всей своей типично германской педантичностью и пронырливостью одарили своим вниманием именно наш дом. Любопытный факт, стоит призадуматься.
– Дрейфус! – прошипела Пип, приближаясь к нему вплотную, чтобы не повышать голос.
Дрейфус преспокойно переплел на животе толстые пальцы и продолжал обращаться к Рамону, которому никогда не надоедало слушать Дрейфуса.
– Не в том ли дело, что Пип предпочитает не общаться с немецкими шпионами? Вероятно, сегодня в особенности предпочитает? Поскольку она привела с собой юного поклонника, с коим лобызалась у нас на крыльце добрых пятнадцать минут.
– Это ты – шпион! – яростно шепнула Пип. – Ненавижу твое шпионство!
– Не любит, когда я подмечаю факты, мимо которых не прошел бы ни один разумный человек, – пояснил Дрейфус Рамону. – Подмечать то, что находится прямо у тебя перед носом, отнюдь не значит шпионить, Рамон. И возможно, наши германцы тоже всего лишь подмечают. Но шпиона делает шпионом мотив, и тут, Пип, – наконец он обернулся к ней, – тут я бы посоветовал задать самой себе вопрос: что эти пронырливые и педантичные немцы делают в нашем доме?
– Ты лекарства принимать не забываешь? – шепнула Пип.
– Лобызалась, Рамон. Отличное словарное словцо для тебя.
– А чего значит?
– Значит тискаться. Уста прижать к устам. “Поцелуи с корнями вырвать с губ”[3].
– Пип, ты поможешь мне со слувар-рным запасом?
– Мне кажется, на этот вечер у нее иные планы, мой друг.
– Не сейчас, милый, позже, – шепнула Пип Рамону, а Дрейфусу напомнила: – Немцы живут у нас, потому что мы их пригласили, ведь у нас была пустая комната. Но ты прав: пожалуйста, не говори им, что я вернулась.
– Что скажешь, Рамон? – спросил Дрейфус. – Будем ей помогать? Или нет? Тебе-то со словарем она помочь не хочет.
– Бога ради, помоги ему сам! У тебя словарный запас ого-го.
Дрейфус опять повернулся к Пип и пристально в нее вгляделся – сплошной интеллект в его глазах, ни грамма чувства. Похоже, лекарствам удалось подавить его безумие настолько, чтобы он не крошил первого встречного в капусту, но из глаз оно ушло не полностью. Стивен уверял Пип, что Дрейфус на всех смотрит одинаково, но она была убеждена, что стоит ему забросить таблетки, и она окажется первой, за кем он погонится с мечом или еще с чем-нибудь, окажется той самой, кого он обвинит во всех мировых бедах, во всеобщем заговоре против него; более того, Пип думалось, что отчасти он прав, видя в ней что-то фальшивое.
