Людка молча поглощала еду в плохом настроении, потом шла в туалет и возвращалась в хорошем — легкая, лукавая, оживленная.
— Мам… — обращалась она к Ирине.
Ирину коробила простонародная манера называть свекровь мамой. Ну да ладно.
— У нас на первом этаже есть сосед — алкаш Димка Прозоров.
Ирина отметила, что Прозоров — аристократическая фамилия. Может быть, Димка — опустившийся аристократ.
— Так вот, у него трехкомнатная квартира, он ее может обменять на двушку с доплатой.
— Какую двушку? — не поняла Ирина.
— Ну на нашу. У нас же две комнаты. А будет три. У каждого по комнате. Вам с Алей — одна. Нам с Сашей — спальня. Максиму — третья.
— А телевизор где? — спросила Ирина.
— У вас. Не в спальне же.
— Значит, мы будем ждать, когда вы отсмотрите свои сериалы? У ребенка режим.
— Да ладно, мам, — миролюбиво сказала Людка. — Разберемся, ей-богу. В трех же лучше, чем в двух…
Людка поднялась и опять пошла в туалет. Оттуда вышла разрумянившаяся, раскованная, как будто сняла себя с тормоза.
Ирина представила себе квартиру алкоголика. Туда просто не войдешь.
— А какая доплата? — спросила Ирина.
— Пять тысяч. — Людка вытащила из сумочки дорогие сигареты.
— Чего?
— Чего-чего… Ну не рублей же.
— Долларов? — уточнила Ирина.
— Ну… — Людка закурила. Это был непорядок, в доме дети, но Ирина смолчала.
— А он что, один в трех комнатах? — удивилась Ирина.
— У него семья, но они сбежали. — Людка красиво курила, заложив ногу на ногу. Ноги в капроне поблескивали.
— Сбежали, но ведь прописаны, — резонно заметила Ирина.
— Пропишутся в нашей. Мы же их не на улицу выселяем. Мы им двухкомнатную квартиру даем. В том же подъезде. Привычка тоже много значит…
Пять тысяч доплата — размышляла Ирина. Тысяча — на ремонт. Итого шесть. Значит, она с ребенком остается без единой копейки. Заболеть — и то нельзя. А впереди — одинокая больная старость. Старость — всегда одинокая и больная, даже в окружении детей.
— Нет у меня денег, — отрезала Ирина.
— Да ладно, мам… Вы квартиру продали. У вас больше есть.
Откуда она знает? Наверное, Алечка проговорилась. Алечка, как старушка, везде сует свой нос. А что знают двое, знает свинья. То есть Людка.
— Не дам, — отрезала Ирина. — Мне пятьдесят лет. И оставаться с голым задом я не хочу.
— Мам… Ну вы ж приехали… Вы ж живете. Я ведь вас не гоню. Почему не вложиться? Внести свою долю в семью.
Ирина вырастила сына, Людкиного мужа. Это и есть ее доля.
— Слово «нет» знаешь? — спросила Ирина.
— Ну ладно… На нет и суда нет, — философски заметила Людка и удалилась в туалет.
Оттуда она не вышла, а выпала. Головой вперед.
Ирина стояла над ней, не понимая, что же делать. Людка была громоздкая, как лошадь. Ирина затащила ее на половик и на половике, как на санях, отвезла в спальню. Дети бежали рядом, им было весело. Думали, что это игра.
Потом они втроем громоздили Людку на кровать. Максим снимал с нее обувь. Алечка накрывала одеялом.
Дети по-своему любили Людку и не боялись ее.
Ирина решила проверить туалет и нашла в сливном бачке бутылку водки. Ей стало все ясно: вот откуда Людка черпает хорошее настроение.
Вечером, дождавшись Сашу, Ирина спросила:
— Ты знаешь, что Людка пьет?
— А как ты думаешь? — отозвался Саша. — Ты знаешь, а я нет?
Он устал и был голоден. Ирина с любовью смотрела, как он ест. Нет большего наслаждения, чем кормить голодного ребенка. Ирина старалась не отвлекать его вопросами, но не выдержала.
— А что, не было нормальных порядочных девушек? Обязательно пьянь и рвань?
— Поздно было, — спокойно ответил Саша. — Максим родился.
— А почему ты мне не писал?
— О чем? — не понял Саша. — Я написал, когда Максим родился.
— О том, что твоя жена алкоголичка.
— Я не хотел, чтобы ты знала. Теперь знаешь.
— А что же делать? — спросила Ирина.
— Понятия не имею. Я не могу бросить ребенка на пьющую мать. И Людку я тоже бросить не могу.
— Почему?
— Мне ее жалко. Что с ней будет, посуди сама…
— Надо жалеть себя. Во что превратится твоя жизнь…
— Значит, такая судьба…
У Саши было спокойное, бесстрастное лицо. Как у Володьки. Но эту черту — жалеть другого вместо себя — он перенял у матери. Однако Ирина совмещала в себе бизоний напор и сострадание. А у Саши — никакого напора и честолюбия. Одно только сострадание и покорность судьбе.
Ирина стала вить гнездо. Она всегда гнездилась, даже если оказывалась в купе поезда, — раскладывала чашечки, салфеточки, наводила уют. Прирожденная женщина. Недаром Кямал околачивался возле нее столько лет…
Первым делом Ирина выбросила старый холодильник «Минск». Ему было лет сорок. Резина уже не держала дверцу, пропускала теплый воздух. Еда портилась. Ирина отдала «Минск» Диме Прозорову, а в дом купила холодильник немецкой фирмы «Бош». Ирина влезла в святая святых — в свои доллары, вытащила громадную сумму, шестьсот долларов, и завезла в дом холодильник — белый, сверкающий, с тремя морозильными камерами, саморазмораживающийся. Лучше не бывает.
Людка увидела и аж села. Не устояла на ногах.
— У… я… — протянула она. — Сколько же стоит этот лебедь-птица?
— Не важно, — сдержанно и великодушно ответила Ирина. Это было ее вложение. Ее доля.
Людка отправилась в туалет. Ирина решила, что сейчас — подходящее время для генерального разговора.
— Я пропишусь, — объявила Ирина, когда Людка вернулась и села закурить. Закрепить состояние. — Я пропишусь, — повторила Ирина. Это была ее манера: не спрашивать разрешения, а ставить перед фактом.
— Где? — насторожилась Людка и даже протрезвела. Взгляд ее стал осмысленным.
— Где-где… — передразнила Ирина. — У своего сына, где же еще…
— Значит, так, — трезво отрубила Людка. — Ваш сын к этой квартире не имеет никакого отношения. Эту квартиру купил мне мой папа. Они с матерью копили себе на старость, а отдали мне на кооператив. Потому что я вышла замуж за иногороднего. Это раз.
— Но ведь Саша здесь прописан… — вставила Ирина.
— Второе, — продолжала Людка. — Если вы пропишетесь, то будете иметь право на площадь, и при размене мне достанется одна третья часть. Разменяетесь и засунете меня в коммуналку.
Стало ясно: Людка не доверяла Ирине и ждала от нее любого подвоха.
— Если бы вы хотели, чтобы мы с Сашей нормально жили, вы бы вложили свои деньги. А вы не хотите…
Ирина отметила, что Людка не такая уж дура, как может показаться.
— Люда… — мягко вклинилась Ирина.
Она хотела сказать, что человек без прописки — вне общества. Бомж. Она не сможет устроиться на работу и даже встать на учет в районную поликлинику… Но Людка ничего не хотела слушать.
— Нет! — крикнула Людка. — Слово «нет» знаете?
Вся конструкция жизни, выстроенная Ириной, рушилась на глазах, как взорванный дом.
Она могла бы сказать: «На нет и суда нет», но суд есть. И этот суд — Саша.
Саша торговал на базаре, но не выдерживал конкуренции. Азеры — так называли азербайджанцев — имеют особый талант в овощном деле, в выращивании и в продаже. Они ловко зазывали покупателей, умели всучить товар, как фокусники. Молодым блондинкам делали скидку. Пожилых теток вытягивали на дополнительные деньги, манипулируя с весами. Килограмм произносили «чилограмм». И сколько бы их ни поправляли, не хотели переучиваться, и несчастный килограмм оставался с буквой «ч».
А Саша стоял себе и стоял. Покупатели обходили его стороной, от Саши не исходила энергия заинтересованности.
Покупатели спрашивали: «Виноград импортный?» Конкуренты рядом таращили глаза и били себя в грудь: виноград краснодарский… Хотя откуда в апреле виноград?
А Саша соглашался: да, импортный. А значит, выращенный на гидропонике и витамины там не ночевали. Так… декорация. Вода и есть вода. И пахнет водой.
Дорогой товар портился. Хозяин штрафовал. Саша постоянно оказывался в минусе. Он не любил зависеть, а приходилось зависеть дважды: от покупателя и от хозяина.
Саша возвращался домой усталый, опустошенный.
Ирина кормила его, вникала душой, ласкала глазами. Спрашивала:
— А раньше ты приходить не можешь?
— Если бы у меня была своя палатка, я поставил бы туда Ахмеда, а сам сидел дома, с тобой и с ребенком.
— Ахмед — это кто? — не поняла Ирина.
— Наемный работник. Таджик.
— Ты его знаешь?
— Да нет. Они все Ахмеды. Таджики скромнее, чем азеры. Меньше воруют.
— Так поставь.
— Нужен начальный капитал. Знаешь, сколько стоит палатка? Три тысячи долларов.
Ирина сидела, придавленная суммой. Три тысячи — половина ее квартиры.
— Я бы поставил палатку возле метро, зарегистрировался. Заплатил за место — и вперед. Десять процентов Ахмеду, остальное — мое. Чистая прибыль. Маленький капитализм.
