Вот Виля снова ораторствует против этой формулировки, в которой говорилось о людях как о винтиках. И все же человеческое общество представляет собой какой-то сложный организм, где каждый человек, ну, пусть не винтик, если это слово кажется Виле таким унизительным… Но все равно человек часть этого организма, деталь этой машины.
А Анатолий Петрович часто повторяет: «Простой человек то, простой человек это». Но кто он, «простой человек»? Почему он «простой»? Потому что не занимает важного положения? Но по Конституции все равны. Потому что недостаточно образован? Это совсем чушь. Учатся все, кому охота. И рабочих или колхозников, которые по уровню своего развития ничуть не ниже инженеров или врачей, сколько угодно. Это понятно всякому… Потому что небогат? Или не имеет знатного происхождения? Но в наших условиях богатство и тем более происхождение немногого стоят.
Так кто же он, этот «простой человек»? «Простой советский человек», ради которого столько людей трудились и умирали? Сгорали на кострах и падали от пуль, писали книги и сочиняли симфонии, чтобы он, этот человек, жил в мире справедливом и добром, в мире, за которым будущее…
По телевизору показывали швейную фабрику. Корреспондентка — модно одетая и красиво причесанная девушка — говорила пожилой швее, которая почему-то была в белом халате, как у врача:
— Вы, Марта Семеновна, известны как многолетний участник художественной самодеятельности. Сколько лет вы участвуете в художественной самодеятельности? — И протянула микрофон.
— В художественной самодеятельности я участвую с одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, — отвечала натужным голосом Марта Семеновна. — Наш драматический кружок в своем репертуаре имеет пьесы Лопе де Вега, Шекспира, Мольера, а из современных авторов — А. Софронова, А. Коломийца и Е. Снегирева. Пьесы последнего пользуются…
Мама выключила телевизор. Батя играл с Вилей в шашки, и они даже не заметили этого.
Любое современное радиопринимающее устройство, любой совершеннейший приемник или телевизор состоит из двух частей. Одна — радиолампы или полупроводники, конденсаторы, трансформаторы, всевозможные блоки и прочее. А другая — кнопка.
Первая часть за последние годы достигла большого совершенства, с каждым днем улучшается, и специалисты разбираются в этом деле так, что дай бог всякому. А вот вторую часть — эту самую кнопку, по-моему, никто не изучает, никого она всерьез не волнует. А ведь это устройство, если разобраться, не менее важно, чем все транзисторы, трансформаторы и конденсаторы, вместе взятые. Достаточно надавить на нее пальцем — и будь здоров.
У нас на заводе в конце смены — ни гудков, ни звонков. Сам смотришь на часы. Если чего не успел — можешь остаться хоть на час — никто возражать не будет. Но если захочешь уйти до конца смены, в проходной задержат: почему, зачем, куда.
На днях я возвращался домой. Был конец месяца, сумасшедший дом, штурм, комплектация станков. Я отышачил полторы смены и устал как собака. Я договорился с Николаем, что подожду его и подвезу на своем мотоцикле. На его машине мы решили повысить компрессию. В проходной стоит небольшой динамик. Он всегда включен — дежурные повышают свой уровень и всегда знают, какая сегодня погода в Сыктывкаре, Москве и Сочи.
У проходной стояли две девушки-штукатура в заляпанных раствором комбинезонах. У нас строят новый литейный цех.
— Ну чего ты стала? Пойдем, — сказала одна из них.
— Подожди, — ответила другая. — Дослушаем Грига.
Я не слишком разбираюсь в серьезной музыке и сначала вообще не обратил внимания, что там бренчат в динамике, но после этих слов прислушался и узнал концерт Грига. Его прежде часто передавали по радио. Я тоже остановился и вместе с девушками дослушал до конца. А затем диктор объявил: «Теперь послушайте передачу для молодых рабочих». И вдруг девушки, как сговорились, быстро пошли к выходу.
Григ был предназначен для всех, а передача для молодых рабочих проводилась, так сказать, персонально для этих девушек. И все-таки они сбежали.
Правда, и я скоро ушел. На улицу. К мотоциклу. Подальше от этого динамика. Передача состояла из коротеньких сообщений о молодых рабочих — передовиках производства с разных заводов Украины, и в каждом сообщении говорилось о «вдохновенном труде», и слово «вдохновение» употреблялось во всех падежах. Но люди, которые сочиняли об этом вдохновении, сами никакого вдохновения, по-видимому, не чувствовали, и даже ребятам, о которых они говорили, если только эти ребята слушали передачу, должно было показаться, что они просто врут.
Я представил себе, как в отчетах или докладах — я не знаю, как называются бумаги, которые пишут начальству после таких передач, — сообщалось, что среди молодых рабочих проведена пропаганда передовых людей и передового опыта. А по сути, никакой пропаганды не было. Молодые рабочие нажали на кнопку.
Нет, кнопку нужно изучать. Нужно точно знать, когда на нее нажимают.
Кто-то неуверенно нажал кнопку звонка у нашей входной двери, так что звонок звякнул несколько раз. Я вышел в переднюю и открыл дверь. На лестничной площадке стояла высокая дебелая тетя в темном платье с кружевным воротником, с черными, разделенными на пробор волосами, с румянцем во всю щеку. В руках у нее был большой пакет в оберточной бумаге, перевязанный шпагатом,
«Не туда попала», — решил я.
— Извините, — растерянно сказала тетя. — Мне дали адрес… Тут должна жить одна женщина… Она еще до войны, вернее, в войну… Она занималась… Ну как бы это сказать?…
— Кто вам нужен?
— Понимаете… Галина Игнатьевна тут живет?
— Тут. Входите.
Тетя вошла в комнату, не выпуская из рук своего пакета.
— Здравствуйте, — сказала она, глядя только на маму. — Вы меня не узнаете?
— Нет, — сказала мама и встала ей навстречу.
— Я Шульженко. Неужели не помните? У меня сына эвакуировали с детским садом, а про мужа пришло извещение… Но вы мне сказали, что они живы и я с ними скоро встречусь.
— Я это всем говорила, — ответила мама.
— Понимаю, — еще больше смутилась Шульженко. — Но вы мне не только будущее правильно предсказали. Вы мне рассказали все мое прошлое, да с такими подробностями, что некоторые я до сих пор от мужа скрываю.
Мама поджала губы. Она даже не предложила сесть этой Шульженко.
— Значит, меня предупредили о вашем приходе.
— Кто это мог знать? — с сомнением сказала Шульженко. — А как вы мне туфли и пальто подарили, помните?
— Нет. Не припоминаю.
Мамин голос звучал сухо и, как мне показалось, неприязненно.
— А я ничего не забыла. И как вы меня чаем все угощали. С патокой. На Куреневке. И в каком платье вы были. И как ваш муж вышел на веранду и отозвал вас в дом.
Батя искоса посмотрел на Шульженко и снова вернулся к шашкам.
— Мой муж в это время был на фронте, — сказала мама.
— На фронте? — обескураженно повторила Шульженко. — Ну… может быть. Только я одно хочу сказать: трудно мне было тогда. Вы одели меня, поддержали, надежду вдохнули. И я дала себе слово. Я живу в Москве. Много лет вас разыскиваю. Дважды в Киев приезжала. И все не могла найти. Дом тот снесли. А я дала себе слово подарить вам шубу. За ваше пальто.
Она развязала свой пакет и развернула шубу. Из какой-то серой полосатой синтетики. Мы все молчали.
— Что вы? — сказала мама. — Как можно. Спасибо, конечно, — поблагодарила она наконец неожиданную гостью, — но заберите сейчас же.
— Как хотите, — растерялась Шульженко. — Но вы меня очень обидите. Я ведь взяла у вас пальто. И туфли.
— А чем вы теперь занимаетесь? — с неистребимым любопытством спросил Виля.
— Я врач, — ответила Шульженко. — Кандидат медицинских наук. Доцент.
— И верите, что гадалка может предсказать будущее?
— Нет, — смешалась Шульженко. — Но все же… Нам еще многое неизвестно. Даже такой знаменитый физик, как этот… ну, лауреат Нобелевской премии… Джордж Томсон писал о даре предвидения и телепатии. Я сама читала.
— Но я здесь при чем, — сказала мама. — Я только выдавала себя за гадалку. Я занималась совсем другим делом. Так что заберите свою шубу.
Шульженко всерьез обиделась:
— Что ж, дело ваше.
Она наспех завернула шубу в бумагу, подобрала веревочку и, не прощаясь, вышла в переднюю. Я пошел было за ней, но она резко повернулась, возвратилась в комнату и швырнула шубу на пол.
— Вы как хотите, — сказала она, — а я кошачьих подарков не делаю. И ушла.
— Что значит «кошачьи подарки»? — спросил Виля. У него остался только один неясный вопрос.
— Когда что-нибудь дают, а потом забирают. Я так думаю, — напряженно и медленно сказал батя.
— Еще древнегреческий философ-идеалист Платон говорил… — начал Виля, но я его перебил. Я боялся, что этот идеалист Платон мог сказать что-нибудь уж слишком невпопад.
