8
Как ты мог меня здесь оставить? Разве так поступают с человеческим сердцем? Неужели и ты не понимаешь, что чувства – это… такая действительность. Они живые, наши чувства, живые, как существа, они рождаются, развиваются, растут, взрослеют, умнеют. А могут занемочь, погибнуть, опошлиться… Наше с тобой чувство – совсем дитя, но такое дивное и весёлое. Оно сейчас заболевает. Я начинаю не доверять тебе.
Хорошо, я допускаю, что-то могло случиться – предупреди, объясни, не доводи до беды. Если ты сейчас меня не слышишь, когда я вся обращена к тебе, что же дальше будет?
Ничего не будет. Будет твой Андрюша в сторону смотреть и заходить в твой кабинет перестанет. А потом как-нибудь напьётся, заплачет и скажет – прости, ради бога, прости меня. Оттого у них и инфаркты в сорок пять лет.
Надо бы уехать, а сил нет. И поздно, и бутылку я приговорила. Спеть что-нибудь потихоньку? В хуторочке таём уж никто не живёт, лишь один соловей громко пе-есню поёт… Мутит ужасно. Ну всё – прощай, борщ…
Это распад. Не понимаю, что мне делать. В воду, в воду скорее, холодную, трезвую воду. Сижу в гостинице «Дружба», в городе Энске, в облупившейся ванной с жёлтыми потёками, под ледяным душем, пьяная, голая и в полном отчаянии. Может, пойти к людям, попросить помощи, не гордиться? Тот Вася, что сидел сегодня в ресторане, он бы, наверное, выслушал, посочувствовал…
Ага, выслушал, посочувствовал и трахнул. Это без вариантов, милочка.
Ну, а собственно, и что страшного? Не всё ли равно теперь? Надену платье, туфельки и пойду в ресторан. Там музычка, там мужички сидят-скучают. Я прелестна, пре-е-лестна. Только глазки красные у нас, зарёванные. И штормит, ой-ё. Надо осторожно идти. Не понимаю, почему стены на меня бросаются, я им ничего не сделала. Тоже мне, «Дружба» называется. Какой-то отель из Стивена Кинга.
Ни хера, однако, не дойти никуда. Помню: спуститься на первый этаж и налево. Спустилась, а тут коридор и подвал. Где-то музыка играет. Поднялась наверх – опять ничего нет. Смотри-ка, Вася идёт. Вася, где ресторан? Геннадий Валентинович ты, а не Вася? Ну, Господь с тобой, иди, я тебя не держу. С мужчинами по имени Гена я разговаривать не могу.
Почему, ты спрашиваешь? Потому что, Гена, это твой мир, хотя ты в этом мире и козявка. Но ты козявка в законе! Это ваш мир, и вы тут ходите раскоряками и жрёте ваши бефстрогановы, и пьёте водку, и жарите шашлыки, и рулите, и бьёте морды друг другу, и ездите в командировки, и играете в «ты начальник – я дурак», и трахаете девок, и тут всё для этого приспособлено, чтоб вы рулили, били, трахали. А для меня тут, Гена, ничего нет. Чтоб здесь выжить, я должна быть такой, как вы, сукой, – а я вас ненавижу. Вы погубили землю, Гена, вы, вы, со своей жадностью, глупостью, агрессией. Мою землю, мою мамочку, мою царицу, мою золотую Россию отравили
Не трогай меня, я опасный человек. Я и убить могу – запросто. Помочь хочешь? В чём? Дойти до номера, где мне надо уснуть. Двадцать первый номер. Я, Гена, одного человека ждала, а он не приехал. Да, очень ждала. Вот скажи мне, Гена, если ты женщине – да я вижу, что ступеньки, – если ты клятвенно обещаешь приехать, ты как поступаешь? Всякое бывает? Я вас ненавижу. Да уж и блевала, да, извини за выражение, и под душем стояла, а что-то худо мне…
Господи, как плохо! Господи, забери меня отсюда! Господи, я не хочу больше жить!
Не понимаю, что этот мужичок мечется, почему я должна это пить. Промывание? Не хочу я никакого промывания. Не ори на меня. Грозный какой… Слушай, ты что? Спокойно. Я всё сделаю. Да. Лучше, да. Лежу смирно, всё. Знобит что-то.
Я красивая? Я красивая, но несчастная. Видишь, нарядилась, а никто не пришёл. Потерпеть, подождать, в другой раз. Замечательно, Гена, что ты сватаешь мне «другой раз», только его не будет. Хватит. Что-то оборвалось сейчас в душе.
Пила я, знаешь, гадость ужасную, клюквенную…
Сидит, по руке меня гладит и рассказывает. Любил одну девчонку, значит. Ушёл в армию, там, на Дальнем Востоке, и женился. Вернулся обратно, девчонка та с горя замуж вышла. Городок маленький… У неё двое, у тебя аж трое? Плодовитые вы, Гены. Скандалы, сплетни, пришлось уехать. И где она теперь? Здесь? Гена, ты что, к своей бывшей любви приехал? Это совершенно меняет дело. Ну и что? Виделся и завтра она к тебе придёт? Боже ж ты мой, Гена, да ты счастливчик. Дай тебе Бог, может, у тебя получится. Хоть бы у кого-нибудь что-нибудь вышло. Господи, хоть бы у кого-нибудь!
Хочешь, я за тебя помолюсь? Завтра прекрасный день – воскресенье. Ты молодец, столько народа живёт кое-как абы с кем, а ты целый поступок совершил. Ты, значит, мужчина правого пути. Мужчины правого пути – они от Отца, они помнят Завет, чтут Закон, благодарят Любовь. Они строят в пустыне… а те, левые, – они паразиты… Иди, Гена, к себе, мечтай про неё, про девчонку про свою. А я буду спать без снов, а потом проснусь и поеду домой жить дальше, заполнять время. Больше ведь на земле никаких ценностей нет – только время и любовь. Смешной ты. Хороший. Спасибо тебе…
Отличное, превосходное путешествие, поздравляю вас, гражданочка, проснумшись. Хуже всего, что нет солнца. Воскресенье – день Солнца, и этим всё сказано, если в день солнца его в небе нет – лучше бы этот день и не проживать вовсе.
Значит, я сегодня не воскресну. Кто это написал: но в ту весну Христос не воскресал – кажется, Максимилиан Волошин. Платье погибло, плоть отравлена, в голове шипят злые голоса. Но ведь я никому не причинила вреда, кроме себя. Правильно? Правильно.
Оставим наши кошмары субботе и поедем домой. Ловушка сработала, я спокойна, как мёртвая ворона. Мы для богов – что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они… Это помню – Шекспир, из «Короля Лира»…
До свидания, Клавдия Виленовна. Да, все дела сделала. Триста двадцать рублей? И вот они. А это что? Три гвоздички розовые. Геннадий Валентинович из сорок пятого номера передал… Скажите ему, что я его благодарю.
Интересно, она подумала небось, что я к этому Гене и приезжала. Посмотрела на меня лукаво, с пониманием. Наверное, зажигала эта Клава в молодости что надо – у неё и сейчас вид как у опереточной примадонны. С утра – отчёты по коллективу в инстанции, вечерком – тет-а-тет с хорошим товарищем, скорей всего, из этих же инстанций. Всюду жизнь… Уверена, что старых злых сук, коли они не лишены ума, надо приспосабливать к службе, притом к государственной службе и на видных местах. Что-нибудь по линии войны, порядка, безопасности. Там энергетический ресурс хорош и практически неистощим. В Америке это понимают…
Опять не могу вспомнить, кто сказал: на краю отчаяния есть избушка, и это похоже на счастье. Я сейчас нашла внутри себя такую избушку.
Странно, я иногда ловлю себя на чувстве, что мне всё нравится, то есть не то чтобы сильно, по-настоящему, а так, как нравится старое засмурканное одеяло, под которое ныряешь зимним вечером. Вот и наша заплатанная, поношенная российская жизнь, с этими людьми, про которых я всё понимаю с одного взгляда, мне вдруг становится мила. Даже идиотский подражательный новодел – грандиозный, сияющий посреди миргородской лужи Его Величество Ларёк! – и тот кажется забавным, родным. Там, в ларьке-то, тоже не марсиане сидят, а наши люди. Сказку про царя Салтана читали, и кто такой Ленин помнят, и Аллу Пугачёву знают, и когда мы, русские, свой День Победы празднуем… А кому ещё в целом мире всё это нужно? Национальность – это любимый старый халат и тапочки, то, что даже не чуешь, когда носишь, до того в них удобно.
Вообще, если рассуждать о человеческом, чисто человеческом, то трудно не заметить явственный привкус глупости и вздора в том мире, который людишки себе упорно выгораживают посреди космоса. Но это и трогает всерьёз, а порой вызывает нешуточное уважение. Тут Бог борется с Диаволом, а поле битвы – сердца людей, сказал великий дух, известный нам как Фёдор Достоевский. Оно, может, и так. Но мы как-то всё-таки сами по себе, и сердец своих в аренду вам не давали. Чтоб вы из них устраивали поле битвы. У нас жизни – всего ничего. А тут вы со своими разборками. У вас вечность в запасе и ума палата, а мы бедны, глупы и краткосрочны. И потому мы посреди вашего поля заведём себе огородик, пустим козу пастись и посадим люпины и ноготки. И будем чай хлебать, и водку глушить, и драться будем, и трахаться, и баню построим – обязательно. А вы бегайте по полям с топорами, выясняйте, кто круче.
А что тут выяснять, когда любая баба вам скажет – что Бог, что Диавол, мужики они и есть мужики, пока друг друга не порешат, не успокоятся. Разнимать пора! Хватит, братцы, уймитесь!
Смешно. Надо будет куда-нибудь это вставить, только не от себя, а якобы я это где-то читала… Солнце едва явилось, печальное, слабое, блёклое, как жемчужина, маячило в тумане и не могло прорваться ко мне.
