Егеря скользили в густом подлеске, почти неразличимые среди листвы, скрываясь за кустами, перебегали от дерева к дереву. Двигались так, что не вздрагивала ни одна веточка. Безмолвие уверенного движения делало его особенно страшным.
Наташа понимала, что ей не защититься единственным автоматом от цепочки егерей, отлично знающих солдатское ремесло.
И все-таки ударила по ним заливистой, на весь магазин, очередью. Наугад швырнула лимонку и кинулась к высотке, до которой оставалось сотни две метров. Вдогонку припоздало зачиркали по деревьям пули.
Уже после боев в Сермягских болотах Наташа случайно узнала, что ей тогда отчаянно повезло. Пленный рассказал на допросе, что очередью, выпущенной почти наугад, Сиверцева наповал срезала командира отряда. Егеря на мгновение растерялись и дали Наташе возможность уйти.
— Ты? — хрипло спросил лейтенант Волохов, прибежавший с тремя бойцами на звуки неожиданной стрельбы. — Ты стреляла?
— Егеря заходят!.. Совсем близко. Ну что ты стоишь как пень! С тыла же заходят.
— Ясно! Куликов, сюда с «дегтярем»… Быстро! Чтобы муха не пролетела!.. А остальные со мной к гати. Ты, старший сержант, скорей к раненым. Пятеро тебя дожидаются.
Когда егеря разобрались, что к чему, путь к высотке им преградили очереди ручного пулемета. Но жиденькую, наскоро сделанную гать они успели оседлать и отрезали роту.
Не всем повезло, как сводной роте Волохова, сумевшей организовать круговую оборону. Просочившись в стыки полков, егеря смяли передний край. Сермягские болота загрохотали суматошной стрельбой, очередями и гранатными взрывами. Бой раскололся, перешел в рукопашную, и среди кочек, в торфяной грязи началась отчаянная схватка.
К вечеру на высотку, где дралась сводная рота, пробилось два десятка солдат из соседнего батальона. Это помогло продержаться до утра. Лейтенант Волохов сам лег за пулемет. Он был хорошим пулеметчиком. Бил прицельно, кинжальным огнем, не сплошной строкой, а с расчетливыми паузами. Но на «максим» осталась одна лента, а егеря, очередной раз отброшенные от высотки, снова стали накапливаться для атаки в кустах возле гати.
Санинструктор Сиверцева возилась с ранеными. У нее не осталось ни одного бинта, ни одного индивидуального пакета. Она ножом кромсала подолы нижних рубах и кое-как обматывала раны, экономно расходуя вату, которая тоже подходила к концу. Бродила от одного раненого к другому, поила водой из фляги и уверяла, что все будет хорошо.
Потом высотку стали обстреливать из минометов, и у лейтенанта Волохова кончилась лента. Наташа тоже легла в цепь. Оставшуюся лимонку она сунула под ватник и решила, что вырвет чеку, когда набежат егеря.
Когда на высотке осталось девять человек, егеря кинулись в атаку.
Они медленно брели по ржавому болоту, заросшему осокой, хвощами и елочками с бородатыми лишаями на ветках, просыпающих слабую хвою. Ноги по щиколотку уходили в мох. Блестели лужи застоявшейся воды, подернутой тусклой пленкой с осыпавшимся сором, мертвыми жуками и паутиной. Кочки неверно колыхались под ногами и норовили уйти в стороны. Звоном звенели комары, обрадованные невиданным пиршеством на живой человеческой крови. Текучий посвист пуль над головами стихал. Рыкающие очереди пулеметов оставались позади.
От высотки уходило четверо. Впереди, ощупывая осиновой жердиной каждый метр перед собой, шел лейтенант Волохов. Грязный, в шинели с разорванной полой, с автоматом, в магазине которого остался десяток патронов. Спасаясь от комаров, он натянул на уши отвороты суконной пилотки. Пилотка была выцветшая, белесая, с косой дырой, заштопанной неровными мужскими стежками. Воротник шинели был поднят. Лейтенант вполголоса чертыхался и лупил ладонями по щекам, по шее, оставляя после каждого хлопка размазанную кровь.
За ним тащилась санинструктор Сиверцева. У нее подкашивались ноги, но она старалась ступать след в след.
Потом шел незнакомый чернявый солдат в разбалахоненной, без хлястика, шинели. Он был ранен в шею и наклонял голову к левому плечу. Казалось, он все время всматривается под ноги и ничего там не может разглядеть. Щекастый, с беспокойными, притаивавшими злость глазами, он шумно дышал за спиной Наташи.
— Пропадем, сестричка, к чертям собачьим в этом гнилом месте, — свистящим шепотом бубнил он и трогал, будто проверяя, грязную повязку на шее. — Разве здесь пройдешь? Егеря не достанут, так комарье сожрет заживо… Слышь, сестричка!
Наташа молчала. Ей было невмоготу без плаксивых слов солдата, а она почему-то не доверяла ему.
Последним шагал вразвалку, по-медвежьи загребая крупными ногами, огромный и сутулый ефрейтор с проволочной щетиной на подбородке. Шинель он где-то потерял и оставался в одной грязной, залубенелой гимнастерке. Костлявые лопатки тяжело ходили под залоснившейся тканью. У ефрейтора было противотанковое ружье и подсумок, набитый ненужными в Сермягских болотах бронебойными патронами. Ружье он нес на плече, как стрелецкую пищаль. Цеплялся стволом за деревья и ломал ветки. Чернявый оборачивался на шум и уговаривал ефрейтора кинуть к бесовой бабушке ненужную бандуру.
— Какой тут танк пойдет! Тут и человеку дороги нет… Кидай ты свою железяку.
Ефрейтор отмалчивался. Потом терпение его, видно, кончилось. Он крупными шагами нагнал чернявого и тяжело положил ему руку на плечо.
— Заткни хайло! А то как двину, и будешь на том свете царю небесному советы подавать… Ружье не брошу — и точка!
У Наташи кончались силы. Сердце колотилось паровым, ухающим молотом, и перед глазами реяла паутинка, которую она принимала за настоящую и пыталась отмахнуть ладонью. Больше всего она страшилась, что из глаз исчезнет знакомая спина, обтянутая шинельным сукном, и хлястик с двумя новенькими пуговицами, видно пришитыми лейтенантом Волоховым перед наступлением. Механически, как заводная, она поднимала облепленные грязью кирзачи и делала очередной шаг, каждый раз удивляясь, что у нее нашлись для этого силы.
Жиденькая кочка ушла в сторону под неверным шагом. За ней открылась безобидная лужа. Наташа неловко взмахнула автоматом, ойкнула и боком упала в лужу. В лицо плеснула вонючая вода. Вспучились и лопнули затхло брызнувшие пузыри.
Тело не ощутило опоры. Торфяная грязь студнем облепив ноги, потянула в глубину. Наташа рванулась. Пальцы царапнули по кочке, ухватили слабый податливый мох и несколько ломких стебельков гонобобеля. Кочка отплыла к краю лужи, скрывавшей предательское «окно» в торфяной болотине.
— Наташа! — сдавленно крикнул Волохов и крутнулся, чтобы прыгнуть в лужу.
— Назад! — ощерив рот, заорал бронебойщик, сдернул с плеча длинное ружье и выставил его, как рогатину, перед лейтенантом.
— Обоих засосет! Палку, палку давай… И ремни! Скорее же ремни, черти! Ремни!
Он выхватил у Волохова осиновую жердину и рвал с себя ремень. Дергал и не мог расстегнуть пряжку.
Наташа погружалась в холодную грязь. Гнилая жижа дошла до поясницы. Намочила полы ватника и еще круче потянула вниз. Раскинув руки, Наташа ощущала, как тело сантиметр за сантиметром погружается в скользкую трясину.
Бронебойщик невероятно медленно пристраивал к жердине поясные ремни. Казалось, он никогда не привяжет их, не поспеет, и болото опередит его. Наташа с ужасом представляла, что захлебнется грязью. К горлу подступала тошнота, хотелось кричать дико, отчаянно, биться изо всех сил, спасаясь от объятий страшной болотной смерти.
— Не шевелись, сестричка! — словно угадывая ее мысли, просил ефрейтор. — Только не шевелись, Христа ради… Сейчас… Сейчас!
Митя снимал шинель. Лицо у него было бледное и решительное. Наташа понимала, что стоит крикнуть — и Митя кинется к ней. Это помогало удерживать рвущийся из груди крик. Она до крови кусала губы, и из глаз сами собой катились молчаливые слезы.
— Сейчас, сестричка, сейчас! — бормотал ефрейтор, пристегивая ремни один к другому и рывками пробуя их на разрыв. — Сейчас… Вот и все, кажись.
Наташе пришлось поднять руки, чтобы они оставались свободными до последнего момента. Автомат она уже не могла вытащить из болотной жижи.
— Бросай! — крикнул Митя. — Бросай его!
Наташа выпустила скользкий ремень, и грязь, обрадовавшись добыче, с жирным всхлипом проглотила оружие.
— Держи, сестра!
Бронебойщик расчетливо кинул жердину к груди Наташи.
— Крепче хватайся!
И теперь Наталья Александровна не может сообразить, сколько времени пристраивал тогда ефрейтор ремни к суковатой жерди. Может, это продолжалось всего минуту. Но если это была минута, она была самой долгой в ее жизни.
Грязь смачно чавкала и не хотела отпускать добычу. Намертво вцепившись в жердину Наташа думала, что лопнут солдатские ремни, и тогда уже ничто не спасет ее.
