— Здорово, — согласился я. — Но я-то хотел спросить о другом…
Девушка отпустила свои прелести и уперла руки в боки.
— А о другом и деньги другие. Да ты скажи, миленький, не стесняйся. Я ведь все умею…
— Где тут танго танцуют? — неловко спросил я, понимая, что не оправдываю ее профессиональных ожиданий. — Мне говорили, что в этом районе есть милонга…
— Ах, ты из этих… — презрительно сказала она, разом поскучнев и как бы даже сдувшись. — Танцуешь и поешь? Тогда дуй отсюда… тут люди работают…
— Я ж не бесплатно, — заторопился я. — Вы мне только расскажите, а я заплачу. Вот, смотрите…
Увидев пятидесятишекелевую банкноту, проститутка кивнула, хотя презрения и скуки по-прежнему не скрывала.
— Пойдешь во-он туда… — она сложила банкноту в длину и, скрипнув ремнями, сунула ее за голенище высокого сапога. — Свернешь на Бецалель, там слева большой серый дом. Вход со двора. И зачем вас только рожают, таких уродов…
Во дворе дома на улице Бецалель стояла кромешная темнота, и мне пришлось остановиться, чтобы хоть немного адаптировать глаза. Вокруг воняло горелым мусором и слышалось какое-то нервное копошение — не то кошачье, не то крысиное. Глаза мои отказывались привыкать к отсутствию освещения, да и сомнительно было, стоит ли упорствовать: уж больно место не соответствовало. Я уже решил, что сбруйная девушка обманула, как вдруг на стене зажегся тусклый фонарь — как выяснилось, над входом в полуподвальное помещение, и тут же в приоткрывшуюся дверь хлынули одновременно и свет, и звуки танго. Вышедший мужчина включил карманный фонарик и двинулся в мою сторону. Я не видел его лица. Вот будет смешно, если это окажется Гиршуни…
Но надо было торопиться, пока свет вновь не погас. Я поспешил ко входу в милонгу. Наверное, я шагнул из темноты слишком неожиданно для мужчины с фонариком. Сначала он даже отшатнулся и лишь потом, мазнув меня лучиком по лицу, приветливо кивнул. Нет, он был слишком высок для Гиршуни.
— Уф, как я перепугался… — сказал мужчина, явно принимая меня за кого-то другого. — Здравствуйте. Свет, как видите, еще не починили. Давайте я вам посвечу…
В дверь я входил с сильно бьющимся сердцем: ведь тут, внутри, могли оказаться и Гиршуни, и его Милонгера. Человек, сидевший за столиком у самого входа, махнул мне рукой как старому знакомому.
— Нужно платить? — спросил я.
Он улыбнулся немного устало, как улыбаются старой, многократно проверенной шутке.
— Ваш абонемент еще в действии.
В полнейшем недоумении я прошел в зал: то ли я и впрямь сильно смахивал на одного из завсегдатаев, то ли новичков здесь всегда принимали именно так. Последнее выглядело не лишенным смысла: начальные порции наркотика обычно даются бесплатно.
Помещение оказалось на удивление большим; места хватало не только для пяти-шести пар, выделывавших кренделя на паркете, но и для небольшого буфета с напитками и печеньем. За столиками, глядя на танцующих, сидели еще несколько мужчин: партнерш тут явно не хватало на всех. Я взял пиво, выбрал самого безобидного на вид паренька лет двадцати и подсел к нему. Судя по глуповато-восторженному выражению лица, он был здесь новичком, хотя и наверняка намного более информированным, чем я. Для начала лучше не придумаешь. Музыка взмыла вверх, потрепетала, как жаворонок в зените, и растаяла. Пары остановились, продолжая держаться друг за друга и, по всей видимости, ожидая продолжения. Паренек перевел на меня сияющие глаза, словно приглашая разделить с ним восторг, который казался ему чрезмерным для одной человеческой души.
— О, да… — кивнул я, изображая понимание. — Вы давно сюда ходите?
— Нет-нет, что вы! — воскликнул он, пораженный самой возможностью такого дикого предположения. — Меньше месяца. Я начал брать уроки совсем недавно. Понимаете, до этого я пробовал только сальсу. Сальса и танго! Это даже и сравнивать нечего, просто небо и земля, небо и земля… ну, вы-то знаете…
Я снисходительно улыбнулся. Так улыбается немолодой многоопытный бонвиван, выслушивая сбивчивый рассказ своего шестнадцатилетнего племянника о первом поцелуе.
— Конечно, мой друг, конечно…
Снова грянула музыка, и пары немедленно припали к ней, как жаждущий к кружке с водой. Мне стало скучно и неприятно. В любом танце есть что-то непристойное, как в публичном обнажении… Что же? — Наверное, самозабвение. Человек не должен забывать о своей самости, о том, что он человек. Ведь человек — это животное плюс набор ограничений. Уберите от нас этот набор ограничений — и не останется ничего, что отличало бы нас от мартышки, онанирующей перед посетителями зоопарка. Вот и танец — разновидность такого мартышечьего бесстыдства.
На сей раз, закончив онанировать, пары не остались на паркете, а разошлись — кто к столикам, кто к буфету. Перерыв, понял я.
— Не правда ли, она великолепна? — выдохнул паренек и с энтузиазмом дернул меня за рукав.
— Неплоха, неплоха, — без заминки подтвердил я, не имея при этом ни малейшего понятия, о ком идет речь. — Э-э, молодой человек, не могу ли я попросить вас об одном одолжении?
— Да-да, конечно!
— Видите ли, я прилетел сегодня утром из Бостона и совсем не знаю здешние милонги. Эту мне рекомендовали еще там, хотя рекомендовавший и не скрывал, что руководствуется… э-э… воспоминаниями пятилетней давности. А мне хотелось бы получить… э-э… более свежий взгляд на вещи. Начиная, например, с вас…
— С меня? — переспросил он с искренним удивлением. — Но не лучше ли вам спросить у местных завсегдатаев? Уверяю вас, их опыт…
Я остановил его движением руки.
— Я ведь сказал «свежий взгляд на вещи», не так ли? Согласитесь, трудно отыскать на этой милонге взгляд свежее вашего.
Паренек широко улыбнулся. Мои резоны звучали для него лестно. В конце концов, свежесть была пока что его единственным тангуэрским достоинством.
— Тут вы правы. Мой учитель тоже говорит, что многому учится у новичков… — он немного помолчал, барабаня по столу пальцами в ритме только что закончившегося танца и, видимо, собираясь с мыслями. — Ну, что сказать… это довольно старая милонга, лет пятнадцать минимум. Очень хороший состав, есть настоящие тангуэрос из Буэнос-Айреса. Да, да, представляете себе?! Из самого Буэнос-Айреса! Вот… ну, что еще? Десятки постоянных абонементов…
— Десятки? — перебил я и с подчеркнутым недоумением оглядел полупустой зал. — Вот уж не подумал бы… здесь не больше двадцати человек, включая нас с вами.
— Ах, нет! — воскликнул паренек. — Тут дело в другом…
Он наклонился к столу и заговорил негромко, постреливая глазами по сторонам, как говорят о чем-то если и не совсем запретном, то уж во всяком случае — не совсем рекомендованном.
— Понимаете, тут недавно произошла ужасная трагедия. Действительно ужасная. И это ужасно на всех подействовало. Просто ужасно.
Паренек откинулся на спинку стула и смерил меня многозначительным взглядом. Я недовольно покачал головой.
— Знаете, дорогой мой, на Востоке говорят, что даже от стократного повторения слова «халва» во рту не становится сладко. Вот и вы произнесли свое «ужасно» по меньшей мере пять раз, но, поверьте, я не понял из этого ровным счетом ничего.
Он испуганно зыркнул по сторонам. Мне было почти жаль его. Бедняга… Тайна похожа на кишечные газы — бурлит, болит и рвется наружу, а, вырвавшись, оказывается всего лишь кратковременной вонью.
Интересно, что за скелет прячется в здешнем шкафу? Я снова подумал о Гиршуни. Вот будет забавно, если я услышу сейчас что-нибудь вроде: «Понимаете, был тут один такой ушастый очкарик. И, представляете…»
Гм… что бы такое представить?
Ну, например: «И, представляете, зарубил топором старушку-процентщицу, многолетнюю спонсоршу милонги…»
Или еще того круче: «И, представляете, вдруг превратился в бешеного суслика, всех перекусал, и с тех пор мы все — вампиры…» И, обнажив клыки, — прямиком к моей шее: «А-а-а!..»
Паренек вздохнул, поборов, наконец, сомнения. Вот так. Газы всегда побеждают.
— Ладно, — сказал он. — Вам расскажу, только, пожалуйста…
— Конечно, конечно… — сказал я, зевнув прямо в его взволнованное лицо. — Могила. Причем не простая, а свинцовая. На крови клясться не стану, но вы ведь и так поверите, правда?
Он торжественно кивнул, но продолжал молчать. Непосредственно перед выхлопом тайна всегда делает вид, что успокаивается.
— Итак… — напомнил я.
— Итак… — отозвался он. — Был тут один такой парень. Обычный, ничем не примечательный.
— В очках? — не выдержал я.
Паренек с недоумением взглянул на меня.
— Понятия не имею. Но не в очках дело. Дело в том, что он ходил сюда полтора года и ничем не выделялся. А потом…
— А потом?..
— А потом вдруг взял да и покончил с собой… — еле слышно прошелестел он. — И не просто так, а ночью, непосредственно после милонги. Прыгнул с моста прямо под грузовик.
