Олег Борушко - Продаются щенки

Он позвонил в последний день.

— Таня, — сказал он. — Да, это я. Таня, выходи-за-меня-замуж.

— А? Алло! — Татьяна смутилась. — А а-ха-почему по телефону, Гоша? — тихо спросила она. — Ты когда улетаешь?

— Да? Или нет?

— Я…

— Да или нет?

До Георгия долетело ее взволнованное дыхание.

— Ты… Да… — неслышно сдалась она.

— Да… — Георгий словно попробовал слово на вкус. — А ты разве любишь меня?

— Что? — Она очень удивилась. — Как ты сказал?

Георгий помолчал, подождал и повесил трубку.

В местечке Пхан Мун Чжом, что на границе с Южной Кореей, есть приземистый прямоугольный дом — последнее общее достояние расколотой нации. Он расположен в демилитаризованной зоне, демаркационная линия делит дом пополам.

Почти все пространство внутри занимает стол, он не избежал участи дома: белая линия равнодушно рассекает плоскость на две части — стол переговоров. В углах — четыре вооруженных воина. Тихо.

Снаружи в обе стороны от дома бежит бетонный бордюр — с полметра высотою. Перед домом — каменистый майдан, куда высаживают туристов. Дальше — волнистые плантации женьшеня, крытые от солнца низкими тростниковыми навесами, и еще дальше — понурые крестьянские чиби, колючая проволока и вышки погранзаставы.

А на той стороне, через буераки и низкорослый кустарник, метрах в трехстах — первые доты.

Жаркой весною 1987 года здесь случилось событие, коротко переданное агентством ЦТАК так:

«Восьмого марта в районе Пхан Мун Чжом иностранный турист случайно пересек демаркационную линию, что послужило южнокорейской стороне поводом для вооруженного инцидента. Марионеточный режим Ро Дэ У, при пособничестве американского империализма…»

Передав Шнурко фотоаппарат, Георгий снова посмотрел на чужую землю и поежился, как однажды осенней порою, глядя в зловещую воду Москва-реки. Поле, бугрившееся за парапетом, глядело недобрыми глазницами дотов, змеилась, блестя на солнце, бетонная между ними тропа, а дальше — дорога вглубь, к сопкам, похожая на взлетную полосу.

Прикрыв рукой от солнца глаза и все равно отчаянно щурясь, Георгий с любопытством искал там живое существо.

— Граница! — громко сказал Шнурко, с удовольствием обозревая пространство.

Георгий опустил руку, в глазах стояли радужные круги, наклонился, сорвал одуванчик.

Они поразили его еще в Пхеньяне. Созревая, одуванчики обретали тут огромные головы, с кулак величиною, обдувать их было одно удовольствие — хватит воздуху или нет?

— А-а! — оживленно сказал Шнурко. — А на нейтральной полосе-е та-там, во Высоцкий, да? — Он выхватил у Георгия цветок. — Тьфу, зараза! — стер об штаны молочко, попавшее на руку.

Георгий забрал одуванчик, двинулся к бортику для съемки. «Странно, — ни к чему думал он, — зачем такая порожняя трубочка для ствола? Глупость: внутри пусто — а растет. Глупость».

Сдавил пальцами податливое тело стебля, прокрутил туда-сюда, оно телесно потрескивало, скатываясь меж пальцев в тонкий витой хомутик.

Подошел к барьеру, ощутил коленями сквозь брюки шершавое вещество бетона. В воздухе томилось знойное, пьянящее марево.

Георгий принялся дуть и следил, как, прежде чем сесть, подхваченные у земли невидным током, пушинки совершали напоследок проворный зигзаг, а тогда уже мирно опускались в траву.

Сашулька пожирал глазами бумагу на доске:

«ПРИКАЗЫВАЮ:

За невыход на экзаменационную сессию Середу Г. П. из института ОТЧИСЛИТЬ».

Изучив все до кавычек, прочитав еще в целом, что было на доске, и с трепетом возвратившись, Сашулька подумал:

«Ну, мужик!»

Спустившись на улицу, пересек реку по Крымскому мосту и свернул налево. Выйдя на Кадашевскую набережную, доплелся до толпы у винного магазина, полез в карман сосчитать деньги.

Тут заметил, что толпа стоит спиной к магазину и глядит в пространство через реку. Он последил направление: на Спасской башне стрелки тяжело, с одышкой, приближались к двум. Толпа затаила дыхание. Сашулька невольно поддался общему благоговению — и вдруг вздох, словно из самых недр замоскворецкой земли, вынесся из толпы на реку, на вольный московский воздух, и, смешавшись с первым ударом курантов, вернулся, оплодотворенный, рассыпался и обернулся в звучный гвалт и набатные удары в глухонемую дверь.