Глава 36
К удивлению Змея, Штрум спокойно принял известие о том, что Лимона закрыли. Так же как и то, что избитый азер не выжил (в их дворе был пропален микроавтобус с черной полосой вдоль борта – не зря старались!), а его соплеменники через два дня после похорон пропали с того адреса.
Штрум мыслил куда более широкими категориями. Что ему до временно выбывшего из строя солдата и до одного убитого врага, когда перед его мысленным взором шагала целая армия арийских воинов, а количество поверженных гуков исчислялось тысячами! Система должна быть застрахована от случайностей, и такой форс-мажор, как посадка одного-двух ответственных людей не должна сказаться на работе. Если выпадет звено из общей цепи, оно тотчас должно замениться новым. Штрум принял в основу новых людей из числа наиболее способных бойцов, проявивших себя в массовых акциях. Им было поручено проводить рекрутинг, вербовать новых членов движа, и разрешено самостоятельно проводить акции. А добычу тащить в общий котёл.
Участники Фольксштурма, люди различные по происхождению и по характеру, одни образованные, другие невежественные, подлые или великодушные, лицемерные или искренние – все они перед лицом опасности, о которой говорил командир, опасности, угрожавшей отечеству со стороны нахлынувших чурко-гуков, испытывали или притворялись, будто испытывают, одну и ту же тревогу, одно и то же пламенное горение; все они, жестокие из добродетели или из страха, составляли одно существо, одну глухую, разъярённую голову, одну душу, одного апокалиптического зверя, который, выполняя своё естественное назначение, обильно сеял вокруг себя смерть.
Не нравилось Штруму это чурбанье бистро «Анталья», несмотря на то, что в интерьере винтажных бордовых обоев и европейской мебели не было ничего турецкого, так же как в играющих нон-стоп англоязычных карамельно-сладких балладах, расллабленных до обморока, эйфоричных и расплывающихся во все стороны. Его раздражала и кухня, хотя в ней тоже не было ничего специфично-чурбанского, – сам он кушал плов и баранину-гриль с овощными салатами, так же как и его сотрапезники, Андрей Разгон, Винцас Блайвас и Богдан Радько; а у девушек же, Марины и Марианны, было свидание с форелью под укропным соусом.
В противоположность Штруму, Андрея и Марину это заведение полностью устраивало по соотношению цены и качества, а также по расположению – угол Большой Морской улицы и Невского проспекта. Вот уже три года они были тут завсегдатаями и их абсолютно не угнетали ни японо-бурятские официанты, ни общее засилье жостко-парфюмированных и пригламуренных чурбанов. Что касается Блайваса и Радько – им было безразлично, где питаться, лишь бы побесплатнее. Так выпала карта, что сегодняшний счет оплачивает Андрей, и надо быть идиотом, чтобы кочевряжиться насчет выбранной точки общепита.
Блайвас, чтобы не ходить самому к прилавку со снедью, отправил мальчика-турчонка принести новую тарелку плова и продолжил начатую тему:
– Бармалей заливает, как девятый вал, ёпта, тёр вчера, будто летал с младшим сыном на Гавайи и океанские волны перекатывались через крыло самолёта и били в иллюминатор.
(Бармалеем за глаза называли Хозяина – Владислава Коршунова).
Андрей хмыкнул:
– А я верю. Есть такие аэропорты, как в Ларнаке на Кипре, которые расположены рядом с морем. Самолёт заходит на посадку невысоко над водой, пассажирам видны лодки и купальщики на расстоянии вытянутой руки, и такое впечатление, что самолёт садится на воду. Кто не знает эту фишку, начинает верещать. Я сам первый раз был напуган – борт снижается и пикирует на море! Бац – через секунду самолёт бежит по твердой взлетно-посадочной полосе! Ну а если Бармалей летал между островами на гидросамолёте – тут вообще все вопросы снимаются.
– Бармалей купил бронированный Рено, который принадлежал Шарлю де Голлю, – сообщил Радько. – Я позавчера сопровождал до хазы. Я хуею сколько миллионов он стоит, это пиздец и в рот его ебать.
Марина повела плечами:
– Он коллекционирует машины, его можно понять.
Официант-турок протянул руку к бутылке, чтобы разлить по бокалам, но Штрум его отогнал: «Пшёл вон, вино само будет литься!»
– Расскажи про музыканта, Бог, – рассмеялся Блайвас.
Радько заметно оживился.
– А, йобаный пагалаве у Бармалея на днюхе выступал английский музыкант Брайан Ино, он коллекционирует запахи – невьебенно-уникальные запахи. Он хранит их в огромных коробках, которыми уставлена вся его комната. Кроме него, в Англии этим занимается королева, и вот они собираются вместе, и если у Елизаветы не оказывается какого-то образца, он его в коробочке во дворец везёт. Брайан Ино привез Бармалею аромат полевых цветов – и Бармалей так усердно нюхал, что ночью у него температура сорок установилась.
За Блайвасом никогда не заржавеет – посыпались ласкающие слух сравнения:
– … или запах говна пожилой негритянки, накануне обожравшейся тухлой рыбой, выловленной в низовье Миссисиппи в девятую фазу лунного противостояния.
Штрум с грохотом поставил бокал на стол:
– Приезжал Бармалей?
Блайвас кивнул и важно засопел. Штрум уточнил, когда. На что Блайвас ответил:
– Сегодня мы его проводили в аэропорт.
Радько мельком посмотрел на девушек и сказал:
– А чокак, правда штоле что некрасивых тёлок ебут чаще чем красивых? В чём подвох? Только девчат, не берите на себя, то не про вас ваще. ОК?
Марина, устремив свой пылающий взгляд на Андрея, скромно заметила:
– По теме не знаю, я красотка и ебут меня ежедневно.
– Кто бы сомневался, – промурлыкал Радько.
– Ну хз. кто дает – тех ебут, – предположил Андрей.
Марина звонко рассмеялась, на её шее зазвенело монисто, в ушах беспокойно качнулись серьги.
– Кто грамотно просит, тем дают.
– В итоге выбор за девушкой, – сказал Радько. – Но некрасивые дают без выебонов. Или наверное сосут лучше.
Блайвас возразил.
– Ой не факт! Некоторые себя такими королевами считают, что мама дорогая!
И расхохотался:
– Гыгыгы. Бог никак крокодила выебать собрался и никак не решится, совета хочет.
Заметив недовольство на лице Марианны, Радько поднял бокал:
– Поднимаю тост за двух прекрасных жемчужин, которые украшают наш стол!
Марианна чокнулась бокалом вместе со всеми, но не притронулась к вину. Сверкнув синими глазами, она поставила бокал и вышла из-за стола. Она рассматривала любовь как серьёзный жизненный выбор, который требует иной обстановки, чем эта простота нравов.
Могучее туловище Штрума накренилось. Он сказал, обращаясь к Радько:
– Видимо тебе не хватает любви, не иначе.
– Вообщем-то мы здесь с вами собрались только потому, что кто-то кого-то когда-то полюбил и поимел.
– Я думал, мы здесь по другим причинам.
– По другим причинам ты был бы в унитазе с миллионом твоих братьев, – живописал Радько. – Так что ты – победитель. Давайте выпьем за любовь!
– Всегда уважал тебя за стойкость характера и мастерство тонкости юмора. – Штрум поднялся и пошёл вслед за своей подругой. Она выбирала десерты.
– Марьян, что случилось?
По её взгляду он понял, что ей тут надоело. Как и ему. Незаметно подобрался Блайвас.
– Бармалей приедет на той неделе. Я скажу ему насчет тебя. Может, организую встречу.
Штрум неоднократно слышал от неповоротливого, как правосудие, Блайваса, подобные обещания «решить вопрос», «поработать на перспективу», они утратили прелесть новизны и пахли как то негритянское говно, о котором говорили за столом. Но в этот раз обещание прозвучало убедительно, тем более что сейчас Блайваса никто за язык не тянул.
Радько продолжал свой трёп:
– Вот интересно: людей можно ебать, но нельзя есть, и наоборот – животных можно есть, но нельзя ебать…
Штрум был утомлён и никак не мог отдохнуть: ночью он раз по двадцать внезапно просыпался, преследуемый кошмарами. Ему удавалось забыться в объятиях Марианны, но ненадолго. Во сне он разговаривал, кричал и будил её, но она не понимала его слов.
Однажды утром, после того, как ночью ему приснились убитые чурки, он пробудился, измученный страшными видениями и слабый, как ребёнок. Бледные стрелы зари уже пронизывали оконные занавеси. Марианна, сидя у изголовья, массировала ему виски. Она смотрела на него с сестринской нежностью и платком вытирала ему со лба холодный пот. В ней была вся свежесть ранней юности. Он любил её больше, чем кого бы то ни было, и, конечно, больше, чем себя, и вот, раз в жизни, в силу этого жадного чувства он приблизился бы к евангельскому идеалу – если бы Евангелие говорило о такой любви. «Вспомните, что Христос был неизменно печален». Всё то, что составляет её сущность, принадлежит ему, только он знает всё то душевное и физическое богатство, которое он получил от неё, как дар – и так будет всегда.
Надо сделать так много, чтобы обеспечить их безоблачное будущее. Главное затруднение, вставшее на пути Штрума, заключалось в сложности совмещения материальной и идейной составляющих его деятельности. Он ощущал потребность в обсуждении этих вопросов с успешными людьми, которые чего-то добились в жизни и могут дать практический совет. Хороший человек – не профессия, и он был готов обсуждать свои проблемы даже с…
