— Вы, судья, только в одном ошибаетесь, — сказал он ему. — У нас в стране еще заварится каша.
Встав из кресла, судья Аркадио огляделся и убедился: в парикмахерской они по-прежнему одни. Казалось, пылающее солнце, стрекот швейной машинки в тишине утра, неумолимо наступивший понедельник подтверждают: они совершенно одни в этом городке. Тогда он вынул из кармана листок и прочитал. Повернувшись к нему спиной, парикмахер наводил порядок на столике.
— Два года говорильни, — процитировал он по памяти. — И по-прежнему все то же военное положение, та же цензура, те же чиновники. — Увидев в зеркале, что судья Аркадио закончил читать, сказал: — Передайте другому.
Судья снова спрятал листок в карман.
— Ты смелый человек, — сказал он.
— Если бы я хоть раз в ком-нибудь ошибся, — сказал парикмахер, — уже давным-давно был бы дырявым как сито. — Потом серьезным голосом добавил: — И не забывайте, судья: это должно остаться между нами.
Выйдя из парикмахерской, судья Аркадио почувствовал: во рту у него пересохло. Зайдя в бильярдную, он заказал две порции спиртного, а потом, когда выпил обе стопки подряд одну за другой, до него дошло, что впереди еще много времени. Ему вспомнилось, как еще в университете однажды в Страстную пятницу он попытался вылечить себя от дурной болезни: совершенно трезвый зашел в туалет какого-то бара, насыпал пороха себе на шанкр и поджег.
На четвертой порции дон Роке дозу уменьшил.
— При таком темпе, — сказал он с улыбкой, — вас вынесут отсюда, как тореадора, на плечах.
Судья растянул губы в ответной улыбке, но глаза его оставались по-прежнему потухшими. Полчаса спустя он направился в туалет, помочился и, прежде чем выйти, выбросил листовку в унитаз.
Когда он вернулся к стойке, увидел: рядом со стаканом стоит бутылка с чернильной отметиной.
— Это я сделал для вас, — сказал ему, медленно обмахиваясь, дон Роке.
В бильярдной они были одни. Судья Аркадио налил себе полстакана и не спеша стал пить.
— Знаете что? — спросил он. Но дон Роке, казалось, его не слышал. Тогда судья сказал: — Каша в стране еще заварится.
* * *
Когда дону Сабасу сообщили, что снова пришел сеньор Кармайкл, он взвешивал свой завтрак.
— Скажи ему, что я сплю, — прошептал он на ухо жене.
И в самом деле, десятью минутами позже он уже спал. Когда проснулся, воздух был знойным, жара парализовала весь дом. Было уже за полдень.
— Что тебе снилось? — спросила его жена.
— Ничего.
Она не будила мужа, ждала, пока он не проснется сам. Вскоре она уже кипятила шприц, и дон Сабас сам себе сделал укол инсулина в бедро.
— Уже три года тебе ничего не снится, — сказала жена с несколько запоздалым разочарованием.
— Дура! — воскликнул дон Сабас. — Что тебе от меня надо? Ведь нельзя видеть сны по заказу!
Несколько лет тому назад во время короткого полуденного отдыха приснился дону Сабасу дуб, но вместо листьев были на нем бритвенные лезвия. Жена правильно истолковала этот сон — и действительно выиграла в лотерее.
— Ну, если не приснилось сегодня, приснится завтра, — успокоила она.
— Ни сегодня, ни завтра, — раздраженно возразил дон Сабас. — Не думай себе, что я буду видеть сны специально для того, чтобы только ублажить тебя.
Он снова растянулся на кровати, а жена принялась наводить порядок в комнате. Из комнаты уже давно были вынесены все колющие и режущие инструменты. Через полчаса, стараясь не раздражаться, дон Сабас медленно поднялся и стал одеваться.
— Ну, — спросил он, — так что же сказал Кармайкл?
— Что придет попозже.
Они замолчали и вновь заговорили только тогда, когда сели за стол. Дон Сабас клевал по крошке свой более чем скромный завтрак. А у жены завтрак был обильным; если учесть ее хрупкую фигуру и томное выражение лица, можно сказать — слишком обильным. Она долго собиралась с духом, прежде чем решилась задать вопрос:
— Чего хочет Кармайкл?
Дон Сабас даже не поднял головы:
— А чего он может хотеть?! Разумеется, денег.
— Я так и думала, — вздохнула жена. И жалостливо продолжала: — Бедняга Кармайкл! За долгие годы столько денег прошло через его руки, а ему приходится у всех просить!
Она так разволновалась, что потеряла всякий аппетит.
— Не откажи ему, Сабитас, [18] — попросила она. — Бог тебе воздаст. — Она сложила на тарелку крест-накрест вилку и нож и поинтересовалась: — А сколько он просит?
— Двести песо, — невозмутимо ответил дон Сабас.
— Двести песо!
— Представь себе!
В отличие от воскресений — а в воскресенья у дона Сабаса всегда было полно работы — понедельники у него обычно были спокойными. Он мог часами, усевшись перед вентилятором, дремать в конторе, а в это время скот в его стадах рос, нагуливал жир и размножался. В этот день, однако, он не смог отдохнуть ни минуты.
— Это из-за жары, — сказала жена.
В выцветших зрачках дона Сабаса вспыхнула искра сильного раздражения. В тесной конторе, где стояли старый деревянный письменный стол, четыре кожаных кресла, а в углах были свалены сбруи, жалюзи на окнах были закрыты и воздух был душным и вязким.
— Может быть, — сказал он. — В октябре никогда не было такого пекла.
— Пятнадцать лет тому назад, когда стояла такая же жара, случилось землетрясение, — сказала его жена. — Помнишь?
— Не помню, — рассеянно ответил дон Сабас, — ты ведь знаешь: я никогда ничего не помню. И кроме того, — добавил он раздраженно, — я сегодня не намерен вести разговоры о всяких бедах.
Закрыв глаза и скрестив руки на животе, он сделал вид, будто засыпает.
— Если придет Кармайкл, — пробормотал он, — скажи, что меня нет.
Лицо жены сделалось умоляющим.
— Зачем ты так?!
Но он не сказал больше ни слова. Она вышла из конторы, бесшумно прикрыв за собой забранную проволочной сеткой дверь. Уже наступил вечер, когда, и на самом деле поспав, дон Сабас открыл глаза и увидел перед собой, словно продолжение сна, алькальда, сидящего в кресле и дожидающегося его пробуждения.
— Такому человеку, как вы, — улыбнулся алькальд, — не следует спать с открытой дверью.
Дон Сабас, чтобы не выдать свою растерянность, и бровью не повел.
— Для вас, — нашелся он, — двери моего дома всегда открыты.
Он протянул руку, чтобы позвонить в колокольчик, но алькальд жестом остановил его.
— Кофе будете?
— Не сейчас, — сказал алькальд, обводя комнату печальным взглядом. — Пока вы спали, мне было здесь хорошо. Словно оказался я в другом городе.
Дон Сабас потер глаза тыльной стороной руки:
— Который час?
Алькальд глянул на часы.
— Скоро пять, — сказал он. Потом, усевшись в кресле поудобнее, спросил вкрадчивым голосом: — Ну что же, поговорим?
— Разумеется, — ответил дон Сабас. — А что мне еще остается?!
— Да и был бы смысл держать язык за зубами, — сказал алькальд. — В конце концов, все это известно уже всем. — И все так же спокойно, не повышая голоса, не жестикулируя, добавил: — Скажите мне, пожалуйста, дон Сабас, сколько голов скота, принадлежащих вдове де Монтьель, вам удалось выкрасть и переклеймить с тех пор, как она предложила вам их купить?
Дон Сабас пожал плечами:
— Не имею ни малейшего понятия.
— Вы, наверное, не забыли, — сказал алькальд, — как это называется?
— Кража скота, — ответил дон Сабас.
— Именно так, — подтвердил алькальд. — Предположим, — продолжал алькальд, не меняя тона, — что угнали двести голов за три дня.
— Если бы! — хмыкнул дон Сабас.
— Итак, двести, — сказал алькальд. — А условия вы знаете: пятьдесят песо муниципального налога с каждой головы.
— Сорок.
— Пятьдесят.
Молчание дона Сабаса было знаком согласия. Откинувшись на спинку кресла, он вертел на пальце кольцо с черным отполированным камнем, глаза его смотрели пристально, словно он всматривался в шахматную доску.
Алькальд без тени малейшей жалости внимательно наблюдал за ним.
— Однако точку ставить рано, — продолжал он. — С сегодняшнего дня весь скот Хосе Монтьеля, независимо от его местонахождения, — под защитой муниципалитета. — И, не дожидаясь ответа, пояснил: — Как вам известно, эта бедная женщина совершенно не в своем уме.
— А Кармайкл?
— Кармайкл, — сказал алькальд, — уже два часа как арестован.
Дон Сабас посмотрел на алькальда долгим взглядом, который можно было бы назвать и восхищенным и недоуменным. И неожиданно, уже и не пытаясь сдержать рвущийся наружу смех, дон Сабас лег всем своим мягким и большим телом на письменный стол.
— Ну, лейтенант! — сказал он. — Такое только в сказках бывает!
* * *
Под вечер доктор Хиральдо окончательно уверовал, что ему удалось вернуть свою молодость. Миндальные деревья на площади снова были покрыты пылью. Уходила еще одна зима, и ее неслышная поступь оставила глубокий след в памяти. Возвращаясь со своей вечерней прогулки, падре Анхель увидел, как врач пытается вставить ключ в скважину замка своего кабинета.
