— А с увольненьем как, Иван? — чуть не жалобно сказала она; если до такого дошло, то что же с ней сделают, крайней, без всякой защиты теперь?.. — Посоветуй, топтать же начнут…
— Ах да, это ещё… Нет-нет, я понимаю, серьёзно это. — Он и вправду понимал — или только что понял, весёлости как не бывало; но и сам смотрел на неё с вопросом будто, как бы примеривая её к тому, что могло там ждать её, произойти… — Тут одно только: держаться твёрдо, стойким оловянным солдатиком… С позиции силы, да; пригрозить, что и с американским зерном не кончено ещё…
— Ну, мука ушла, ищи её теперь…
— Да это не задача, и не в том дело… — Опять посмотрел на неё, подольше, всё думая; и резко поднялся: — Нет, к черту рецептуры! Одну я туда тебя не отпущу… чересчур много им. Заявленье где? Ну, едем тогда. Да, позвонить — на месте ли? Чтоб не маячить там почём зря. Телефон?
Она назвала — с облегченьем наконец, всё не одной… Как бы ни было там — не одной в этом никак уж не бабьем, действительно, деле, где себя травой чувствовала, на какой сшиблись в схватке великаны, и только странно было думать, что это и она тому причиной тоже…
— Совещанье у него? А надолго? Почему — не должны отвечать, я ж по делу… Ну, это, извините, я ему сам скажу. — Брякнул трубкой, посмотрел с весёлым удивленьем. — Что там за карга у вас сидит?
И эта весёлость, опять вернувшаяся к нему, уверенность его передалась и ей — пусть малой лишь частью, тут и части рада будешь; да и как, в чём уверенным можно быть здесь, до конца?
— Кто, секретарша? Ох и сволочь!.. — искренне сказала она.
По дороге обговорили кое-что: только трудовую, больше ничего? — и церемониться в приёмной Базанов не стал:
— День добрый, девушка! У себя? Один?
— Да, но… — попыталась что-то сказать та, малость опешившая, видно, от «девушки», от появленья опальной тоже; но Иван уже затейливо обитую дерматином дверь открыл, пропуская её вперёд, а секретаршу уверил:
— По делу, девушка, по делу…
«Немедленно вернитесь… освободите!..» — взывала та, ещё из-за машинки, должно быть, не выпроставшись, на коей печатала что-то; а она тем временем прошла вперёд, поздоровалась и, секундой помедлив, села к приставному столу. Кваснев поднял голову от бумаг и не ответил, мутно глядя; и вместо боязни, какая минуту ещё назад была всё-таки в ней, раздраженье накатило, подумала опять: а кто ты, собственно, такой?..
— Я с заявленьем, Николай Иваныч, — сказала она, положила на стол ему бумагу. — На увольнение.
Но уже не на неё — на Базанова он смотрел, всё так же мутно, лишь опытом подсказанное подозренье промелькнуло в глазах, что суть визита не в ней — куда она денется? — а в этом молодом, свободно державшем себя человеке в костюме под модный, несколько распущенный в узле галстук. И вяло махнул короткопалой лапой секретарше, бдительно торчавшей, сверкавшей очками в дверях, и та скрылась тотчас.
— А вы кто? — без выраженья сказал он, удержавшись на всякий случай от грубоватого «такой»… вот так и спрашиваем в этой чужени один другого, и смысла в том никакого, всё равно не узнаем.
— Я?.. Иваном Егоровичем зовут меня. — Ногой отодвинув стул, он тоже присел к столу. — Базановым.
— А, так это вы…
— Я, а что здесь такого? — пожал плечами Иван. — По работе вот у вас, скажем так. По работе, согласитесь, где только не приходится бывать… А дело моё, если без околичностей, касается Любови Ивановны. — Он кивнул на неё, паузу выдержал, глядя бесстрастно, холодно в лоб ему. — Она имеет некоторое, подчеркиваю — некоторое и не главное отношение к хорошо вам изученной, надеюсь, статье. И мы сочли своей обязанностью помочь ей. Чтобы расстались без лишних проблем — и для неё, и для вас.
— А вы кто ей… муж?
— А при чём тут, вообще, личное — муж, деверь? Нет, не муж и не жених, а лицо совершенно официальное. И вы у меня в разработке… и не только у меня, кстати. Найдётся нам, думаю, на чём договориться.
— И на чём же?
— Вы подписываете ей это, по собственному, и приказ, трудовую отдаёте — без чинений, так сказать, а я… Не трогаю, скажем, тему американского зерна, в статье заявленную как особая. И перспективная, добавлю, — для меня как газетчика, да и для вас тоже, в другом смысле, правда… И вот что, — ладонью упредил он, потому что Кваснев губами злобно дёрнул, намереваясь что-то резкое сказать, даже заорать, может быть, известна была манера эта его базар подымать, когда он чего-либо не понимал, понимать не хотел или в безвыходное попадал… Бабья, да, и как они этого не стесняются, смешными не боятся быть — непонятно… — Сразу давайте уговоримся: я вам отнюдь не угрожаю, просто паскудные эти реалии обходить не собираюсь, говорю, как думаю; а вы мне, уж будьте любезны, одолженья не делайте… вы-то в этом деле куда больше нас заинтересованы. Несравненно больше!.. — Лицо Базанова, отчуждённое до сих пор, теперь жёстким стало, каким она даже представить себе не могла бы, и глядел он уже не в лоб, а в глаза тому, избегающие. — И уж договорю: мучица, какую военным вы сгешефтмахерили на неизвестных пока условиях, она ж не в космос улетела и солдатики её в один присест не съели. И здесь возможны интересные варианты, вплоть до депутатского запроса министру обороны — а наших депутатов-коммуняк вы знаете… Прибавлять им популярности — за ваш счёт — тоже не в ваших интересах. Связи у меня с ними, кстати, старые, не одно дело сделали. А до суда если дело дойдёт, по статье увольненья, — тут и вовсе гласности будет… полные штаны. Уж мы позаботимся.
— А где… гарантии? — Взгляд Кваснева, зорко проглянувший было на него, поверх голов их пошёл, за люстру зацепился, по окнам скользнул и остановился на противоположной стене, ожидающий, и она оглянулась невольно: на чём? На портрете цветном, на президентском. — Не вижу.
— Гарантия — это я, — небрежно ткнул себя в галстук Базанов. — Если хотите, и принципы мои. Иначе б ни этим делом, ни другими какими подобными не занимался… я что, работы поспокойней себе не нашёл бы, почище? — И вздохнул: — Нашёл бы. Так что обойдёмся как-нибудь без честного слова.
— А что ж тогда, — промелькнула тень интереса в голосе Кваснева, — на уговор идёте?
— А где вы реальную жизнь без компромиссов видали? Хотя бывает, правда: Ованесова помните, дело горпромстроя? А как не хотели сдавать его!.. Подписывайте, у вас и без того сейчас проблем…
— Она в отпуске ещё, — буркнул Кваснев, опять уводя глаза. — Завтра подпишу.
Значит, ждут её, поняла она, дни считают — до бабьей мести.
— Ну-у, знаете, это как-то и… несерьёзно. Вы сами, первый, ставите под сомненье договорённость нашу — зачем? Не вижу смысла. Вы что, добавите или убавите что к ней, без меня? Второй раз я не приду. Да и крайним быть кому, советчикам вашим? — Привстал, дотянулся, подтолкнул к нему бумагу. — Подписывайте. Вы ж не Ованесов.
Кваснев на миг замер; потом быстро и наискось, не читая, начеркал резолюцию, откинул от себя её заявленье, проронив: «В кадры», и глянул на неё — так пусто и одновременно тяжело, что ей почти муторно стало… что, он так с тяжестью этой и живёт? Ещё как живёт…
Базанов перехватил бумагу, цепко глянул.
— Уж извините — дату, — сказал, отдавая назад её. — Нынешнюю.
Она не знает, как из тюрьмы люди выходят, — но, видно, вот так, ей казалось, как она сейчас, за ворота раздвижные, механические провожая Базанова…
— Ох, Иван, если б не ты…
— Да не пойди с тобой, Лёшка меня схарчил бы! — посмеивался тот, ещё возбуждённый малость. — Одного мужика — свидетеля, вроде тебя, — с полгода волынили с увольнением, истрепали всего, с прединсультом уже выдрался… не-ет, таким лучше не подставляться. — И покривился тут же, переменился, он порой быстро менялся и в настроении, она заметила, и в мысли. — Кваснев ваш — так, шушера даже и в областном масштабе, нагнуть его — не задача. Тут такие монстры есть — не подступишься… не знаешь, с чем и как. Умудряться приходится, кусать, чтоб раскрылись, места уязвимые показали… А, ладно.
— И что, исполнишь… ну, эту свою гарантию? — Ей это даже интересно стало теперь. — Квасневу?
— Конечно, — не задумываясь, как бы даже и беззаботно бросил он. — Не уподобляться же… Считай, жертва фигуры, другого не было нам. И потом, — усмехнулся, глянул быстро он, — хоть отчасти, а блефовал я… Ну, поднял бы шум, с депутатами контакт есть, тут и шеф никуда не делся бы; а кроме шума — что?.. Замотают дело вояки — под видом секретности и прочего, там жулья тоже… Отдали честь, так сказать. В военных сейчас всё тонет, Люб, в том числе все наши надежды на них последние. Да и был бы действительно министр, хоть какой-никакой, а то так, полудурок, ему эти запросы… Шарага воровская, а не власть. А с турецким — тут шанс есть ещё, повоюем… Ты что, остаёшься?
— Да оформлять же, дела сдавать…
— Ах, да… Ну, если что — звони. И улыбку, Люба, — улыбку! — Приказывает и сам ей улыбается ясно, что-что, а это-то идёт ему. — У них нету такой, не будет!..
