Однажды братьев-напарников посетило-таки высшее руководство на их боевом посту. Дело было вечером, Мишка как раз не спеша чаек попивал, так что встречать приехавшего на расхристанной «Волге» подполковника запаса — зама по режиму, что ли — пришлось выскакивать Аркашке. Мишка же из-за стола даже не встал.
А подполковник, которого, наверное, слишком рано отставили от казармы, шибко армейский ритуал любил. И требовал его исполнения от престарелых подчиненных. Чтоб докладывали, как воинским уставом предписано, чтоб стояли при этом, «как положено». Строевым шагом ходить, правда, не заставлял.
И Мишка, про подполковничьи прихоти наслышанный, но лично с ним пока не сталкивавшийся, разумеется, выправку и рвение, о которых в служебной инструкции ни слова не было, демонстрировать не пожелал. Только, слегка обернувшись в сторону зашедшего уже в балок начальника, приветливо, как равному, кивнул и невозмутимо засунул в рот очередную печенинку.
Того чуть кондрашка не хватила. Аркашку, пожалуй, тоже.
— Вста-а-ть!
— С какой стати? Инструкцией не предусмотрено.
— Па-че-му не вышли мне на встречу?
— Один же вышел. Хотя и одного — лишка. Инструкцией не предусмотрено. И никаких докладов тоже не предусмотрено. Приехали проверять — проверяйте, смотрите, вопросы возникли — пожалуйста. А так… Мы ж не нижние чины, мы вообще — невоеннообязанные.
Аркашка стоял позади подполковника ни жив, ни мертв. Подполковник тоже дара речи временно лишился. А потом молча написал в специальной тетрадке про то, что обнаружил на посту черт-те что, и стремительно умчал в своем дребезжащем экипаже.
И Мишка сразу с грустью сообразил, что карьера его, похоже, опять преждевременно заканчивается. Хотя и зарок он себе давал, но, по обыкновению, не выдержал. Горбатого могила исправит…
Разумеется, то же самое сообразил и Аркашка. Поскольку в тетрадке про его личное примерное поведение не было ни слова. И впал в форменное отчаяние.
— Ты!!! Ты… Ты — не брат мне, ты — наглец, каких свет не видел, из-за тебя нас теперь обоих прогонят! Такая служба…
— Умолкни, раб! И заруби себе на носу: наглецов среди рядовых исполнителей вообще не бывает. Они только среди начальства в изобилии водятся. Им, волчарам, видите ли, не достаточно, что ты справляешь службу безупречно. Им еще нужно за те же деньги о тебя ноги вытирать. Но — хрен им! Я старый человек, у меня внуки, я лучше с голоду сдохну, чем буду прогибаться перед каждым г…
— Да кто ты такой, кто ты такой?!
— А кем, по-твоему, надо быть, чтобы человеком себя ощущать?
— Хам — ты!!!
— А ты, Аркашка, просто дерьмо. И вся твоя жизнь — полное дерьмо. И ты настырно учишь меня жить. Но чего ты добился в своей поганой жизни, чтобы других учить, кто тебя любит в этом мире, кому ты на хрен нужен, кретин инженерно-технический?
— Да, может, кто-нибудь и любит…
— Только ты сам.
— …Все — если не выгонят, с тобой больше — ни одной смены. С кем-нибудь поменяюсь. А не выйдет — уволюсь сам. Невмоготу уже.
Однако не выгнали, и не пришлось увольняться Аркашке. Потому что Мишка на следующий день, распуская на рейки украденную с работы доску-сороковку при помощи самодельной циркулярки, отхерачил себе правую клешню. Или — левую?.. Да, точно левую. От зубьев циркулярки всегда левая страдает рука…
Впрочем, не всю клешню отхерачил — три пальца только. Большой с указательным остались, правда, в растопыренном нерабочем состоянии. Мешались только. А вообще, натуральная клешня и вышла…
Как угораздило-то Мишку? Так, наверное, поболе Аркашки переживал. Только не из-за работы, что прогонят, а из-за своей бестактности в отношении брата. Или, может, второй раз в жизни Сам Господь вмешался. Может, на сей раз, наоборот, покарал. За Аркадия Федоровича бедненького.
И больше Мишке охранником работать не позволили. Поскольку — инвалид. Но он все-таки через некоторое время некую работенку опять умудрился сыскать. Зарплата, конечно, меньше, однако государство за инвалидность пенсию немного подняло. Вполне биться можно. Тем более что ты — не один на свете. И несколько, по крайней мере, человек, несмотря ни на что, любят тебя по-настоящему…
А братану нового, вполне безобидного и почитающего начальство напарника прислали. И однажды, находясь на посту, Аркадий Федорович чудной сон увидал. Будто он, даже в детских снах никогда не летавший, вдруг прямо над охраняемым объектом взял и полетел. Глядь — а за спиной крылья! Правда, не из белых перьев, как у ангелов, а ядовито-желтые и вроде бы дерматиновые. Из такого материала в кожгалантерейной артели отца когда-то школьные портфели шили.
Неоткуда ведь было знать Аркашке, что летающие во сне люди предпочитают делать это вообще без всяких крыльев. И парят себе лишь благодаря подъемной силе переполняющего душу восторга.
Но, однако, к чему был этот удивительно приятный сон? Да, пожалуй, что, как почти все и почти всегда в жизни Аркадия Федоровича, — ни к чему.
