Сергей Самсонов - Ноги

— Если «вдруг», если «вдруг». Когда это я проваливал целый сезон? Ну и что?

— А то, что в таком случае их гребаные чипсы будут гнить на полках супермаркетов, а их доходы сильно сократятся. А они, разумеется, этого не хотят. И поэтому помогают тебе искусственно. Защитники не перехватывают твоих передач и позволяют тебе проходить к воротам. Они нарочно, специально сдают тебе игру, понимаешь, чтобы ты мог показать себя во всей красе.

— Ты понимаешь, что говоришь? Это попросту нереально. По-твоему, кто-то перед игрой подходит к защитнику и говорит ему: «Тут такое дело, не мог бы ты подложиться под Роналдинью, чтобы он показал себя во всей красе и мы смогли бы продать огромную кучу "Лэйс"? Я, конечно, понимаю, как тебе это будет противно, — твоя футбольная честь, гордость и все такое, но ты ее пошли подальше, свою гордость, потому что мы заплатим тебе хренову кучу денег. Ты хочешь пополнить свой банковский счет? Пара сотен тысяч тебе не помешает, сейчас ты в отличной форме, но, как это ни печально, здоровье и карьера не вечны.

И поэтому перестань ломаться, положи на свой банковский счет лишний миллион, а потом он тебе пригодится». И ты думаешь, что кто-то поведется на это?

— А почему бы и нет? Человеческую алчность никто не отменял.

— Да я знаю людей, которые скорее удавятся, чем займутся подобной херней, и ты их тоже знаешь. Те ребята, с которыми мы играем, на такое неспособны.

— А если их запутать? Представь, у этих воротил такая власть, что они любого могут выкинуть из команды. Сказать одно только слово, и человека больше нет.

— Черт, Семен, это полная мутота, ты не можешь этого не понимать. Дерьмовый бред. Ты хочешь сказать, что парни, которые производят «Лэйс», контролируют боссов наших команд, а те, в свою очередь, контролируют защитников? Но это же полная херня. Тут десятки, сотни людей, что же ты хочешь сказать, что все они занимаются подобной лажей? Нет, ты совершенно съехал с катушек!

— Это ты съехал с катушек, раз ничего не видишь! Посмотри на чемпионов последних лет, они не стареют. Они не слабеют со временем, у них нет спадов и падений. Почему у меня все легко получается? Я чувствую тут явную подлянку, я чувствую, что меня просто-напросто отымели. Какого хрена из меня сделали куклу, когда я никого об этом не просил!

— Черт, Семен, ты говорил об этом с кем-нибудь, кроме меня?

— Нет, не говорил.

— И правильно сделал. А то бы тебя точно признали психом. Ты, конечно, и так, и без всей этой лажи псих, но ты правильный псих. Ты такой же больной на всю голову, как и я. И я могу тебя понять. Я понимаю, что тебя просто переклинило. Когда работаешь на таком пределе, шарики за ролики заскакивают. У меня, если хочешь знать, лет в шестнадцать тоже было такое. Мне показалось, что все, с кем я играю, нарочно устраивают мои голы. Меня реально глючило из-за того, что у меня все так легко получается. А потом я приехал в Европу, и все одним мигом встало на свои места — никакой обманчивой легкости, я увидел, что меня прессуют по-настоящему.

— А я говорю тебе, что это не лажа. Не иллюзия. Возможно, у тебя тогда была иллюзия, но это — не иллюзия. Из нас делают управляемых роботов! Я не хочу быть управляемым роботом. Я не хочу быть всесильным и непогрешимым. Я хочу ошибаться. Я хочу проигрывать, да, я хочу проигрывать, если кто-то на самом деле окажется сильнее меня. А получается совсем другая хрень. Получается, весь процесс направлен не на то, чтобы кто-то взял кубок или чемпионство, а на то, чтобы давать большим игрокам показать себя во всей красе. И мы с тобой попали в эту касту неприкасаемых, которой на поле предоставляют неограниченную свободу. А я этой свободы, представь себе, не хочу. Не хочу никакой другой свободы, кроме той, которую я могу взять сам.

— Ты и берешь ее сам, и я тоже беру ее. Какая собака тебя укусила?

— Ты не веришь мне?

— Я верю, что тебя посетил один хорошо знакомый мне глюк, и тебе поскорее нужно от него избавиться.

— Ни хрена! Это вас всех посетил один большой глюк, и вы все уверены в своей свободе, которой у вас на самом деле нет. Просто нужно найти в себе мужество и сказать себе: да, меня используют. Ты хочешь, чтобы тебя использовали? Ты хочешь, чтобы тебе давали возможности, о которых ты не просил? Я не хочу. Потому что я — игрок. И я хочу чувствовать себя настоящим игроком, а не поддельным дерьмом в блестящей упаковке.

— Не обижайся, ты знаешь, как я тебя уважаю, но я в это не верю, — отрицательно покачал головой Роналдинью. — Черт, ну хорошо, покажи мне хоть одного парня, который скажет мне: да, я такой-то, защитник «Милана», согласился сознательно сдавать Шувалову или Роналдинью. Покажи мне хоть одного такого чудика, который мне это скажет.

— Я покажу его тебе, — поклялся Семен. — Кого-нибудь из них я заставлю признаться.

У выхода бушевала, ревела толпа: пузатые мужики с мордами кирпичного цвета, бритоголовые подростки из пригородов — настоящий бич подмосковных электричек, — визжащие девахи с размалеванными лицами и проколотыми носами, абоненты МТС, «Билайна», «Мегафона», владельцы телефонов Sony Eriksson, LG, Motorola, половые гиганты и импотенты, алкоголики и трезвенники, перенесшие инфаркт и страдающие астмой, банкиры, менеджеры, переплетчики, работники ЖЭКа, шашлычники, грузчики, квартирные воры, кассиры, счетоводы, программисты, фрезеровщики, рекламные агенты, повара — словом, скопище разнообразных и похожих друг на друга смертных, пришедших посмотреть на игру, нашедших в ней отдушину… И как только Шувалов появился на лестнице, вся толпа общим телом подалась вперед, и пятнистая цепь омоновцев закачалась, провисла под всей этой массой. «В России нет еще пока сильнее клуба ЦСКА! — нестройно скандировала толпа. — Всех Зиданов в мире круче наш армейский чемпион, спартачей поставит раком центрфорвард наш Семен!» Стены живого коридора колыхались, милицейская цепь трещала по швам, и по этому коридору, с риском быть задавленным, пробирался Шувалов — поскорее, поскорее увидеться с Полиной… Вот она выходит из машины и, перебегая через дорогу, зажимает нос (отчего-то запомнила школьного учителя по географии: «Всего лишь один газовый выхлоп отнимает у человека целую минуту жизни» — с тех пор, жадина, не хочет отдавать ни единой минуты). Вот она оставляет отпечаток помады на краю кофейной чашки. Вот посматривает на часы, поджидая его. В последнее время он патологически боялся, что она исчезнет, пропадет, повстречает кого-то другого… Но пока что не пропадала, непонятно почему привязавшись к нему.

Увернувшись от сотен протянутых рук, Шувалов добрался до своего исполинского джипа и, прыгнув на сиденье, погнал его от «Динамо» в самый центр Москвы, где на Малой Бронной в итальянском кафе дожидалась его Полина. Через сорок обещанных минут он уже был на месте и смотрел сквозь стеклянные двери, как она играет под столом босоножкой, то снимая, то надевая ее. Перед ней лежала на столе какая-то книжка, и, когда он, запыхавшийся, взъерошенный, оказался рядом, она засмеялась.

— Сейчас я тебе прочитаю, — сказала Полина. — Слушай.

— Белиберда какая-то!

— Это не белиберда. Мандельштам, «Футбол». Вот ты играешь, а при этом даже не понимаешь, во что именно играешь. А это сакральная, священная игра с глубокой символикой. Футбольный мяч отождествляется с отрубленной головой поверженного врага, и когда эту голову пинают игроки, то они как бы глумятся над врагом. А тут еще тема предательства — влюбленный мужчина доверился женщине, а она его отравила.

— Да кто кого предал? Кто кого отравил?

— Я тебя отравила, — захлопнула книжку Полина. — Горе ты мое луковое. Голова садовая. Нет, до таких вещей ты еще не дорос и вряд ли когда-нибудь дорастешь.

— Я до других зато дорос.

— Это до каких же?

— Ты знаешь, что про меня сам Круифф сказал, когда мы в Испанию неделю назад ездили? Что я ему напоминаю его самого времен его молодости. «Он так же быстро думает и постоянно делает те вещи, которых от него никто не ждет». Вот тебе и Юдифь с Олоферном.

— Кто он такой вообще, твой Круифф?

— Он — бог, от него сияние исходит. А еще он сказал, что я не затерялся бы в той его «Барсе».

— Ты вообще хоть на секунду можешь думать о чем-нибудь другом?

— Могу. Могу про тебя думать. Я сегодня про тебя все время думал. Я думал, а почувствуешь ли ты, что я про тебя думаю. Ты это почувствовала?