— Моллу Несарта, Моллу сюда, — обхватив руками разболевшуюся голову, стал кричать Тимур.
— Повелитель, тебе приснился вещий сон? — с видимым сочувствием заговорил тотчас доставленный Молла Несарт.
— У-у-у! — вопил Тимур, еще крепче сжимая голову.
— Расскажи мне сон, — склонился Молла. — Я, конечно же, не ясновидящий и не предсказатель снов. Но ты, безусловно, великий человек и сам избрал свой путь, по нему всю жизнь и следуешь. Так расскажи, пожалуйста, к чему ты в итоге придешь. Ведь тебе, как ты всегда твердишь, снятся вещие сны.
— Я, я, я видел. Нет, нет, нет! — кричал он, еще сильнее сжимая голову. — Это было ужасно, просто невыносимо, — он говорил торопясь, словно после удушья.
— Говори, говори, — поддержал его искренний было порыв Моллы Несарта.
— Расскажу, все расскажу, — будто пытаясь исповедоваться, мягким стал голос Тимура. Однако по мере изложения его тон стал крепнуть, словно он оправдывался, и тогда его сказ становился бессвязным, рваным. Он то надолго задумывался, то что-то несуразное плел, переходя с тюркского на плохой арабский, и вновь возвращаясь к родному, к своим исконным богам.
— Ты видел ад! — вдруг постановил Молла Несарт.
— Нет, нет, — как от приговора шарахнулся Тимур. — Там был снег, снег, и не было больше огня. Все белым-бело, снег.
— И оторванная башка.
— Нет, нет, — в нервном тике завизжал Тимур, содрогаясь в конвульсиях, пал наземь.
Охранники бросились на помощь, в панике стали звать врачей, и лишь Молла Несарт не растерялся в возникшей суматохе. Он выхватил из пояса Повелителя обоюдоострый небольшой кинжал, и соблазн был, и ничего он не боялся, и потом, порою, жалел, но тогда, после мгновенной вспышки, он не смог даже на миг стать на тот кровавый путь, что в жизни выбрал Тимур. И тянулась сама рука к судорожной шее, а он хладнокровно провел лезвием по верхушке лысины и вскипевшая от адских грехов взбешенная кровь не парализовала кровопийцу, хлынула щедрым потоком по пожелтевшему, как самаркандский песок, искаженному гримасой лицу так, что Повелитель чуть не захлебнулся.
Тимур по природе был человеком сильным и выносливым. Недолго он валялся в недуге, а когда стал приходить в себя, часто касался уже заживающей раны на голове.
— Кто это сделал? — наконец поинтересовался он.
— Молла Несарт, — услужливо ответил визирь воды.
— Гм, — кашлянул Великий эмир, пытаясь в зеркале разглядеть порез. — Получается, спас.
— Вроде так, — кружится вокруг визирь. — Только вот не любит он нас.
— Хм, а что тебя любить — не красна девица, а мужеложеством, как ты, он вроде не страдает. К тому же, не он к нам с мечом явился, а наоборот.
— О Повелитель, в том-то и сказ. Стоит ли рядом держать врага, да к тому же столь умудренного?
И тут Тимур выдал одно из своих изречений:
— Умный враг менее опасен, чем глупый друг. В тот же день Великий эмир вызвал Моллу Несарта для игры в шахматы, что было признаком полного выздоровления. Противостояние, как обычно, было бескомпромиссным. И прошло немало времени, пока Тимур вдруг не спросил:
— Зачем же ты меня спас?
— О Повелитель, — оторвал Молла взгляд от стола, — я не знахарь, тем более не колдун. Я ничтожный человек и никого убить, тем более, спасти не могу. Все в руках Всевышнего, и Он тебя спас.
— Хе, как же так? Ты ведь твердишь о моих прегрешениях. А видишь, Бог мне всегда благоволит.
— Бог милостив и терпелив, дает тебе еще раз шанс, надеясь, что ты, наконец, хотя бы под старость, почуяв запах смерти и предстоящего Судного дня, одумаешься, как-либо смягчишь свои грехи, станешь человеком.
— Что ты мелешь, старый остолоп?! — сжал кулаки Тимур. — Я несу в мир чистоту веры.
— Ты несешь смерть и разруху.
— Если ты прав, то почему Создатель мне всегда посылает удачу?
— Ты хочешь сказать, что в противостоянии Каина и Авеля Всевышний был на стороне убийцы?
Простейших истин священных писаний Тимур, конечно же, не знал, а посему, кое-что недопонимая, ненадолго призадумался и, упершись жестким взглядом в Несарта, сухо спросил:
— И что ты этому королю предлагаешь? — он тронул пальцем свою главную фигуру.
— Этот король изначально пастух. Если он, хотя бы сейчас, вновь вернется в свое исконное лоно, то приобретет в будущем вечный покой и вечное счастье.
— Ха-ха-ха! О чем ты бормочешь? — вроде смеется Тимур, а в глазах его злость. — Никогда, ты сам знаешь, никогда шахматный король не может стать пешкой!
— А вот пешка стала королем.
— Да, — в злобе сузились губы Повелителя, — и ты, и миллионы таких, как ты, мне завидуете. И вы, жалкие пешки, никогда не станете королями. Ибо не ведающий себе равного Бог, являющийся хозяином непостоянной судьбы, вложил в мои руки узду, чтобы я мог управлять движением царств сего мира!
— О Повелитель, ты поистине велик, — склонил голову Молла Несарт. — Только в руках твоих не узда мира, а меч войны, и не думай, что я тебе хоть немного завидую, скорей, наоборот.
— Хе-хе, — пытается сохранить хладнокровие Тимур. — Раб не должен завидовать своему хозяину.
— Я не раб! — процедил Молла Несарт. — Я заложник судьбы.
— Ха-ха, — перебил его Тимур. — И я чувствую, доведет тебя судьба до того, что за твой болтливый язык окажется твоя башка в том ряду, где на жердях вокруг моего стана черепа коней, быков и моих поверженных врагов.
— Все в руках Всевышнего, — выдержал эту жестокость Молла. — Только знаю и я, что твоя башка, как предсказал юный Малцаг, будет стоять в обезьяньем ряду.
— А-а-а! — зарычал Тимур, опрокидывая шахматный стол, он бросился на Моллу… И в тот момент, и гораздо раньше он мог лишить его, да и любого, жизни, однако рассудок сдерживал безумный порыв: он во всем искал свою выгоду и знал, что Молла Несарт незаменим. Он ценил его не только как мудреца, искусного игрока, но более всего как смелого, говорящего правду в глаза человека.
Под впечатлением этого разговора, недомогания и какого-то тяжелого предчувствия — последствия сна, Великий эмир объявил, что намерен вернуться в родной Самарканд, где не был уже более четырех лет. Но его родные дети и внуки и, тем более, военачальники, этого не поняли. Перед ними уже поверженная Золотая Орда, а это десятки, если не сотни роскошных городов. А там столько богатств! А сколько женщин, рабов! Вся Тимурова рать жаждала новой наживы. И тогда Великий эмир понял, что он всесилен и велик лишь до тех пор, пока способен утолять безмерную алчность своих подданных. Много он думал, но итог один — он тоже раб своих страстей, заложник своей свиты. И если не будет все новых побед — не будет он королем, и даже пешкой не будет. И сам он уже не раз в жизни мечтал и даже завидовал простым пастухам, степным просторам, уютному кошу[77] с семьей. Но к этому обратно пути нет. И посему, чтобы забыться да насладиться, как последний раз, он напивается до одури, ест без меры, а потом оргии, оргии, оргии. и снова в бой.
Взяв курс на север, Тимур, идя вдоль берега Каспийского моря, достиг низовья Волги, надеясь сразу овладеть столицей Золотой Орды. Но из Сарай-Берке, где уже правил Едигей, прибыли послы, напомнили о Тимуровой грамоте, где стояла его личная печать с гравировкой на персидском «Сила — в правде», и в честь признания вручили несметные дары.
Эти обстоятельства, да еще и тот факт, что хан Тохтамыш якобы скрывается где-то в южнорусских городах, побудили Великого эмира свернуть на запад, в сторону Дона. Разграбив, предав мечу и огню придонские поселения, Тимур двинулся дальше на запад, в сторону Днепра, где по данным его разведки расположился лагерем эмир Актау. Это был тот Актау, который со своими воинами покинул хана Золотой Орды накануне третьего, решающего дня сражения на Тереке.
У реки Орель, притока Днепра, встретились два монгола-тюркита, два земляка, два азиатских воина-кочевника. И если Тимур в своем деле уже преуспел и у него на данный момент около семидесяти тысяч войск, то у Актау не такой размах — всего десять-двенадцать тысяч всадников.
Великий эмир, при возможности, всегда искал иные, более выгодные пути, нежели прямое боестолкновение. И на сей раз он послал Актау очень доброе послание, где оценил и смелый, и благородный «поступок» дальнего, но родственника. Поэтому Повелитель пригласил Актау присоединиться к себе, а для начала — в гости.
Сам Актау в гости не поехал, а направил сына с дарами, чтобы проверить искренность намерений земляка. И Тимур в долгу не остался — на золотом подносе вернул Актау голову сына, а вместе с этим письмо: «Ты, Актау, — подлый пес. Ты предал своего хана Тохтамыша, потомка великого Чингисхана. А меня и подавно предашь».
Был приказ Актау взять живым. Но он сражался до последнего, погиб в бою.
После этого армия Тимура двинулась на север. По одним источникам, Великий эмир, видя бедность русских городов и зная, что сама Москва за семь лет до этого была покорена и сожжена Тохтамышем, у города Елец неожиданно повернул обратно. По другим — Тимур все же покорил и разграбил Москву. Есть еще одна версия: Тимур дошел до Москвы-реки, стал лагерем на возвышенности правого берега (нынешние Воробьевы горы), откуда, как на ладони, был виден большой, богатый стольный город, где проживало более пятидесяти тысяч человек.
