— Если это серебро… то я… — промолвил он.
— Кто говорит о серебре? Вы не были честны со мной, сэр!
— Я не был честен с вами? — На губах хозяина мелькнула его ледяная улыбка. — Я не честен с вами? — повторил он.
— Теперь обо мне знает и мистер Констебл. Господи, еще и эта неприятность. Он был в комнате, когда я разделся догола? А она? — Он указал пальцем на дверь, где Мерси лимонной коркой изо всех сил терла ручку двери, чувствуя, как у нее краснеют шея и уши. Бронза сверкала, став почти желтой. — Вы и ее пригласили посмотреть на мой позор?
— Сядьте, Мэггс.
— Буду я сидеть или стоять, вы все равно отправите меня на виселицу.
— На виселицу?
Джек Мэггс сел, но не на стул, указанный ему мистером Баклом, а на стол. Он обеими руками потер свое лицо.
Хозяин, не обратив внимания на его дерзость, сел на стул и открыл объемистый том, принесенный ему мистером Мэйкписом из Линкольн-инн[14].
О Боже, становится все хуже.
Мистер Бакл спокойно надел на кончик острого носа очки для чтения и стал внимательно вглядываться в страницу этой толстой книги.
— Сегодня утром мы вместе с мистеров Мэйкписом ознакомились со статьями закона, имеющими отношение к вашей ситуации…
— Моя ситуация касается только меня одного.
— Здесь есть Джек Мэггс из Лондона, приговоренный в 1813 году к пожизненной ссылке. Это ваша ситуация, сэр?
Сердце разрывалось от вида того, как этот мужественный человек воспринял такое сообщение. Плечи его поникли. Он медленно покачал своей большой головой.
— Я — негодяй, не так ли? — Он кивком указал на книгу.
— Негодяй?
Мэггс встал со стола, его твердый подбородок обмяк, глаза поблекли.
— Там это написано?
— Нет, там этого нет.
— Я — таракан, не так ли? Ясно, что это должно было со мной случиться, когда моя нога снова ступила на землю Англии. Я был сослан на всю мою жизнь. Разве там не так сказано? Разве его светлость не собирается раздавить меня своим каблуком?
— Здесь нет тараканов, — быстро возразил Перси Бакл. — Но там сказано также, что Джек Мэггс был условно помилован в Мортон-Бэй в 1820 году. Из этого мы можем заключить, что как только вы снова поедете в Новый Южный Уэльс, то в любом случае… в общем, никто не потребует, чтобы вас повесили.
— Я знаю. Черт побери, я это знаю, сэр. Но видите ли, я англичанин и должен уладить все свои английские дела. Я не собираюсь прожить свою жизнь с этим паскудным клеймом. Я в Лондоне, и здесь мое место по праву.
— Немного уважения, — сказал Перси Бакл, не скрывая раздражения.
Джек Мэггс притих.
— Я требую уважения к себе, Джек Мэггс, и буду уважать вас. Я единственный, кто спас вашу шкуру. Теперь же я хочу стать вашим агентом в случае продажи вашей собственности.
— Откуда вам известно о моей собственности? Силы небесные, он смотрит на меня.
— Я сам, — сурово сказал Перси Бакл, — вчера узнал, что вы владеете недвижимостью…
— Кто надоумил вас это разузнать? Мэггс снова посмотрел на Мерси.
— Как это могло случиться? — не выдержала Мерси. — Вы мне никогда ничего подобного не говорили. — И, обращаясь к хозяину, она настойчиво повторила: — Он никогда не говорил мне этого, сэр, я клянусь вам!
— Я дам вам кров, Джек Мэггс, а затем отправлю вас туда, где вы будете жить в безопасности.
— Бог поможет мне, мистер Бакл, я только что вернулся. Я приехал в эту страну с хорошо обдуманными планами. В Дувре у меня был человек, я платил ему, и когда я предъявил ему свои документы, он не придирался. Все было в порядке, а вот теперь — этот дом с его прислугой, и каждому хочется говорить обо мне и моей жизни.
— Вы пришли к нам, а не мы к вам.
Джек Мэггс покачал головой. Они правы. Если посмотреть с этой стороны, то это не их вина; он смотрел сначала на Мерси, потом на Бакла, и лицо его было полно печали.
— Что мне делать со всеми вами? — спросил он. — Вот в чем вопрос.
Мери Отс немало удивилась, услышав шаги мужа на лестнице, и поняла, что он уезжает в Брайтон, чтобы написать о недавнем пожаре. Ей не следовало удивляться. Ее муж всегда думал о деньгах. Об этом говорили даже его рукописи, меченные расчетами, которые он производил, оценивая каждую из них: «фунты — шиллинги — пенсы».
Тобиас Отс точно знал, сколько стоит свинина и бекон. Он знал, сколько они с Мери задолжали мяснику, бакалейщику, портному. Когда на Сент-Мартин Лё Гран он сел в почтовый дилижанс, то тут же подсчитал все расходы и доходы, тщательно и точно, как это делает владелец фабрики. По возвращении из Брайтона он был намерен писать при свечах всю ночь. Когда дилижанс уезжал из Лондона, он один сидел на верхней его площадке: два с половиной пенса за милю, — это половина стоимости билета в салоне.
На Клепэм-Комоп моросил мелкий дождик. Тоби, поплотнее укутавшись в дорогое пальто и подняв бархатный воротник, смотрел вперед в мокрую темень, а его мозг работал: складывал, вычитал, умножал и делил. Стучали копыта, звенела конная упряжь. Он добавил к неоплаченным счетам долги водопроводчику, сапожнику, торговцу канцелярскими товарами. Глядя на пугающую общую цифру, он попробовал как бы спрятать от себя самые большие из долгов и пока на время отложить их оплату, или же записать их где-то отдельно до неминуемой неожиданной удачи.
Что касается кредита, то Тобиас Отс внес в эту графу стоимость картины, украденной отцом, — десять гиней, к этому он добавил пятьдесят фунтов гонорара за ненаписанную историю Джека Мэггса.
Хотя ему еще никогда не платили таких денег, и он пока еще не создал драматического сюжета для Мэггсмена, он уже чувствовал особую острую боль в глазницах. Она ему была знакома — точно такая, какую он впервые испытал, увидев комический образ старого Капитана Крамли. Это была особая боль, как и особое чувство напряженности в сухожилиях рук. Когда ему удалось проникнуть в душу Джека Мэггса, то ощущение было таким, будто он вошел внутрь огромной, населенной призраками машины. И хотя он еще не осознавал, где именно он находится в ней и что о ней знает, он уже ощутил мощь встревоженного разума; все произошедшее было подобно порыву ветра, ворвавшегося в разбитое окно.
Рассвет успокоил его глаза мягкой зеленью Суссекса, но мысли Тобиаса Отса остались с ним. Он настолько был погружен в созерцание скрытого внутреннего ландшафта, что, пока меняли лошадей на почтовой станции, в его глазах, несмотря на раннее утро, были все те же дневные ясность, решимость и расчет.
Таким он продолжил свой путь далее, в Брайтон, и когда наконец остановился у гостиницы «Старый Корабль», вдруг понял, что все еще находится в состоянии творческого транса, который так и не покинул его. Он тут же кликнул кэб и отправился в похоронное бюро «Хоук и сыновья» на Гиббонс-лейн.
Если другие репортеры начинали сообщения о трагедии пожара с бесед с уцелевшими детишками в больнице, Тобиас предпочел прежде побывать в покойницкой. Почему, он и сам не смог бы объяснить, хотя, бесспорно, причина крылась где-то в привычке идти навстречу тому, чего больше всего боишься и что вскоре потихоньку должно заполнить нишу тем материалом, который так захватывал его в Джеке Мэггсе.
Смерть детей всегда глубоко ранила его. А если юные жертвы были детьми бедноты, то это вызывало в нем гнев, который редактор «Кроникл» резонно мог считать весьма полезным для его газеты. Тобиас был из бедной семьи и яростно защищал обиженных детей, особенно ревностно детей, страдающих от произвола владельцев фабрик и заводов.
В Брайтоне, где какой-то недобросовестный строитель по дешевке кое-как проложил газовые трубы, ставшие причиной несчастья, Тобиасу достаточно было коснуться руки владельца похоронного бюро, чтобы тот его понял, сам он тоже не скрывал своих чувств.
— Вы хотите посмотреть усопших? — спросил Отса мистер Хоук-младший. Это был высокий белокурый мужчина со скорбным ртом, выражавшим привычное неодобрение всему живущему. — Вы хотите видеть, в каком они состоянии?
— Да. Я оставляю газете «Таймс» описывать разрушения, причиненные пожаром, — объяснил Тобиас Отс. — Уверен, что, пока мы здесь говорим, их человек уже бродит по пепелищу. «Таймс» еще не был у вас, я полагаю?
— Не был, сэр.
— А «Обзервер»?
— Вы первый, кто подумал зайти сюда.
— Я приехал, чтобы написать о детях, мистер Хоук. И полагаю, что буду единственным.
Пожилой джентльмен с большим медным ключом в руках подошел к нему, шаркая ногами, и мистер Хоук взял у него ключ. Не сказав Тобиасу ни слова, он тут же вышел из конторы. Писателю понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что его приглашают на осмотр. И он последовал за сутулой фигурой мистера Хоука по дорожке, чтобы затем свернуть на другую, поуже, и, наконец, выйти на аллею. В воздухе пахло каким-то сладковатым дымком, но голая стена из красного кирпича была слишком высокой, и Тобиас не смог узнать, больница ли за стеной виновата в этом или это что-нибудь совсем невинное. Наконец они вошли в узкий тупик и направились к тяжелой двери, которая после недолгих усилий открылась. Далее они спускались вниз по стоптанным ступеням при слабом свете, вдыхая сырой, пахнущий землей воздух.
