Поначалу он надеялся, что Донна спасет его от внутреннего одиночества, а также поможет ему избавиться от воспоминаний о единственной женщине, которую он любил по-настоящему, – о Лейле Салем, что когда-то вошла в его жизнь так же неожиданно, как незнакомка из Белого дома, но совершенно другим путем. Пока у Донны не получалось ни того, ни другого.
В тот день, два с половиной года назад, у него не возникало ощущения надвигающейся трагедии, когда он покинул свое маленькое ранчо в пустыне Анза Боррего и направился в сторону Сан-Диего. У него не было никаких особых намерений, кроме как остановиться на день-другой в хорошем отеле и зайти в несколько книжных магазинов. Некоторое время он бесцельно колесил по Сан-Диего. Затем пересек мост Коронадо, любуясь сверху гаванью и тяжелыми силуэтами судов Тихоокеанского флота. Вскоре он оказался на подъезде к отелю «Дель Коронадо», где не был со студенческих лет.
Он оставил свой джип на стоянке и прошелся вокруг отеля, с изумлением рассматривая викторианские излишества: пряничные террасы, балконы и веранды, громоздящиеся друг на друга, крытые гонтом крыши и башенки, величественный вход.
Пройдя через зимний сад и поглазев на Коронный зал, где пировали арабские сановники, он пересек Исторический зал, скользя глазами по фотографиям, изображающим отель в его различных трансформациях на протяжении столетия.
В аркаде он остановился у открытой витрины грампластинок с большим выбором сочинений Годдара, и тут из-за одной из стоек магазина вышла женщина со стопкой дисков в руках. На вид ей было чуть за тридцать, высокая и стройная, в облегающем платье. Он мельком взглянул на нее и уже не мог отвести глаз. Она казалась чрезвычайно изысканной: густые пшеничные локоны, высокий лоб, выступающие скулы, точеный нос. Остен невольно шагнул к ней, и она, приняв его за продавца, протянула ему выбранные диски.
– Могу я отнести это на мой гостиничный счет? – спросила она с едва заметным иностранным акцентом.
– Не сомневаюсь в этом, мадам, – ответил Остен, принимая ношу. Он поймал взгляд ее светло-серых прозрачных глаз, потом взглянул на пластинки: сплошь американский рок, около двух дюжин, в том числе три экземпляра последнего альбома Годдара.
– У вас их три, – сказал он.
– Я знаю, – отозвалась она, не сводя с него глаз. – Разве нельзя? – И она мило улыбнулась.
– Но ведь они одинаковые.
– Я, должно быть, его лучший покупатель, – она показала на абстрактный рисунок рок-певца на обложке. – Я покупаю его записи для всех моих друзей.
– Вот счастливчики, – улыбнулся Остен. – Но почему только Годдар? Я хочу сказать, что есть и другие звезды.
Она задумалась.
– Таких, как он, нет. Первый раз я услышала его при очень необычных обстоятельствах. Это было во время войны в Ливане, по радио миротворцев из Объединенных наций. И я была очарована, даже ничего не зная о нем.
– Никто о нем ничего не знает, – сказал Остен. – Говорят, он сумасшедший, или калека, или…
– Но, видите ли, я открыла его сама, я ведь даже не знала, что он звезда. Его музыка словно что-то распутала во мне, приведя в порядок чувства и наделив чувствами то, в чем не было ничего, кроме порядка. – Говоря это, она пристально смотрела на него. – Мне было совершенно безразлично, что это за человек и как он выглядит. Мне и сейчас безразлично. Трудно объяснить, что я имею в виду. – Она взяла у Остена одну из пластинок и, глядя на безликое изображение Годдара, сказала: – Он подлинен, потому что пробуждает подлинные чувства. Это величайший дар, который способен передать тебе музыкант, – и только великий музыкант на это способен.
И вновь Остен поймал на себе ее взгляд.
– А какая музыка нравится вам?
– Я тоже его люблю, – помедлив, ответил Остен. – И я, как и вы, открыл его сам. В Нью-Йорке я слушал по радио его первую запись. Теперь я знаю все, что он сделал. – Они по-прежнему смотрели друг на друга, и, чтобы удержать ее взгляд, он решил рискнуть: – Я и сам немного играю.
– Правда? Что же вы играете?
– Кое-что из репертуара Годдара, и у меня получается! – Он рассмеялся.
– Вы и поете? – спросила она.
– Немного. – Он уже собрался рассказать ей о дефектах горла, явившихся следствием хирургического вмешательства, – историю, которую рассказывал другим уже годы, – но в последний момент решил промолчать.
Она огляделась по сторонам:
– У вас есть и другие покупатели. Не хочу вас задерживать.
– Я не работаю здесь, – виновато улыбнулся Остен. – Так что это я вас задерживаю.
– О, прошу прощения! Я не хотела…– Она потянулась за пластинками, но Остен, засмеявшись, не выпустил их из рук. – Можно мне хотя бы помочь вам донести их?
– Очень любезно с вашей стороны, – улыбнулась она и протянула руку: – Меня зовут Лейла Салем.
Он пожал ее руку, узкую и прохладную, и в голове его мелькнула мысль, что он впервые касается ее.
– Я – Джеймс Остен. У вас легкий акцент – откуда вы?
– Я родилась в Ливане. Мои родители – сирийцы, – ответила женщина.
– С такими светлыми глазами и белой кожей вас ни за что не примешь за арабку.
– Может быть. – Она помедлила. – Зато моего мужа вы не спутаете ни с кем. Он выглядит как настоящий араб.
Он смутился, а затем почувствовал себя обманутым. В мыслях он уже избавил ее от другого мужчины.
– Вашего мужа?
– Мой муж – посол Ливана в Мексике. В Сан-Диего мы проездом, – объяснила она.
Они молча смотрели друг на друга, и она видела, как смятение на его лице сменяется смирением.
– А вы, вы женаты, мистер Остен?
Он помотал головой.
– Вы профессиональный музыкант? – вежливо спросила женщина, словно пытаясь отвлечь его от ненужных мыслей.
– Во мне вообще нет ничего профессионального, – вздохнул Остен. – Я студент Калифорнийского университета в Девисе.
– Изучаете музыку?
– Литературу. Музыка – просто хобби.
– Я изучала историю искусств, сначала в Ливане, потом в Мадриде. – Она вновь помолчала. – Ахмед, мой муж, экономист. – Он опустил голову. – О чем вы думаете? – спросила она, и голос ее прозвучал почти заговорщицки.
Не поднимая головы, он пробормотал:
– О вас. Я хочу увидеть вас снова.
Она приблизилась так, что бедро ее уперлось в кипу пластинок, которую держал Остен. Недолго поколебавшись, она сказала:
– Завтра мы с мужем на две недели отвезем детей в Розарито-бич, местечко неподалеку от Тихуаны. Затем вернемся в Мехико. – Она запнулась. – Пока мы будем в Розарито, Ахмеда осмотрят врачи в клинике под названием Реджувен-центр.
– Я слышал о них. Они получили разрешение провести медицинские исследования с геровиталом в Калифорнийском университете – инъекции из эмбрионов и новорожденных животных, от которых ожидали омолаживающего эффекта.
Кивнув, она опустила глаза.
– Лечение геровиталом возможно только в Мексике. В Соединенных Штатах он пока не разрешен.
Видя ее замешательство, Остен решил сменить тему разговора:
– Я был в Розарито-бич. Очаровательное место. Где вы там остановитесь?
– В «Шахрезаде». Маленькой вилле прямо у моря.
– А сколько лет вашим детям?
– Сыну одиннадцать, а дочери девять. – Лицо ее осветила улыбка. – Они любят музыку. Вы бы видели, как они отплясывают под Годдара!
– На следующей неделе я буду в Тихуане, – выпалил Остен в порыве, не оставившем времени для раздумий. – Хочу испытать мою игру и мой голос, – он рассмеялся, – перед народом.
– Вы имеете в виду, выступить перед публикой? – Похоже, это ее удивило.
– Почему бы и нет?
– Но почему в Мексике? Почему в Тихуане?
– Ну, говорят, туда каждый день приезжает более двадцати тысяч человек! При такой массе народа, бесцельно слоняющегося по улицам, можно не быть Годдаром, чтобы встать и запеть, – рассмеялся Остен.
Она тоже улыбнулась:
– Где же вы собираетесь играть?
– Да где угодно! На какой-нибудь маленькой площади или в кафе. В любом месте, откуда я – или публика – смогу удрать побыстрее!
– Вы собираетесь петь по-испански?
– Только по-английски. Я недостаточно хорошо знаю испанский.
– Очень жаль! – воскликнула она. – Я так люблю «музыка ранчера» – настоящие мексиканские народные песни.
Остен задумался.
– Правда? А какие ваши любимые? Может, у меня и получится.
– Сейчас мне больше всего нравятся «Volver, Volver, Volver» и «El Rey», – без колебаний ответила она. – Они есть в любом мексиканском магазине пластинок.
– Сегодня же вечером куплю, – заверил ее Остен.
Когда они с Остеном направились к выходу, женщина взглянула на часы:
– Я должна идти.
Старый седовласый кассир торжественно пробил чек и записал на чеке имя покупательницы и номер ее комнаты.
Как только они покинули магазин, к Лейле Салем вежливо обратились два оливково-смуглых мужчины в деловых костюмах. Один из них произнес что-то на арабском, и она с виноватой улыбкой повернулась к Остену:
