На улице ждал крытый экипаж, майор сел напротив Нила. Когда лошади тронулись, он, явно обрадованный тем, что обошлось без насилия, уже мягче произнес:
— Уверен, очень скоро все уладится.
На углу Нил обернулся, чтобы последний раз взглянуть на дом, но увидел лишь крышу, а на ней сына, маячившего на фоне закатного неба; мальчик прилег на парапет и словно чего-то ждал. Раджа вспомнил, что обещал через десять минут вернуться, и этот обман показался ему самым непростительным в жизни.
*
С той самой ночи у реки, когда Дити его выручила, Калуа подразделял дни на счастливые, в которых была она, и пустые без нее. Это счисление не таило в себе каких-то особых замыслов или надежд — великан прекрасно сознавал, что между ним и Дити возможна лишь самая призрачная связь, — но упорный отсчет шел самочинно, и ничто не могло его остановить, ибо неповоротливый и медлительный ум находил в нем спасение. И вот потому, услышав о смерти Хукам Сингха, Калуа знал, что прошло ровно двадцать дней с того полдня, когда Дити попросила его съездить за мужем на опийную фабрику.
Новость он узнал случайно: вечером возвращался домой, и на дороге его повозку остановили два путника. Было видно, что идут они давно: дхоти потемнели от пыли, оба тяжело опирались на палки. Странники вскинули руки, останавливая громыхавшую таратайку, и спросили, не знает ли Калуа дороги к дому бывшего сипая Хукам Сингха.
— Знаю, — ответил великан. — Сначала на два крика все прямо и прямо, а за большим тамариндом налево. Там полевая тропка, пройдете сто двадцать шагов и еще раз налево, потом двести шестьдесят шагов, и вы на месте.
— Почти стемнело, — приуныли путники. — Как мы найдем эти тропки?
— Поглядывайте, — сказал Калуа.
— А долго ли идти?
— С час, может, меньше.
Странники взмолились, чтобы Калуа их отвез, а то, мол, они опоздают и все пропустят.
— Куда опоздаете? — спросил великан, и человек постарше ответил:
— На кремацию Хукам Сингха и…
Он хотел еще что-то сказать, но товарищ ткнул его палкой.
— Хукам Сингх умер?
— Вчера ночью. Мы отправились в путь, как только услышали новость.
— Ладно, садитесь, — сказал Калуа. — Я вас отвезу.
Незнакомцы забрались в повозку, и он тронул вожжи.
После долгого молчания великан осторожно спросил:
— А как там жена Хукам Сингха?
— Вот и поглядим, — ответил старик. — Может, нынче узнаем…
Однако спутник вновь его прервал.
Подозрительная скрытность незнакомцев вселяла нехорошие предчувствия. Калуа привык раздумывать над всем, что подмечал, и сейчас, правя быками, задавался вопросом: почему эти люди, толком не знающие Хукам Сингха, проделали такой путь, чтобы поспеть на его кремацию? И почему ее хотят провести возле дома покойника, вместо обрядового причала? Нет, что-то не так. Они приближались к цели поездки, и подозрения крепли, ибо стечение народа на похороны человека, известного неискоренимым пристрастием к опию, было невероятным. Огромный костер на берегу реки развеял последние сомнения — дело неладно. Мало того что куча хвороста была чрезмерной для сожжения одного тела, ее окружало множество подношений, приготовленных для иного торжественного обряда.
Уже стемнело; высадив путников, Калуа отогнал тележку в поле, а сам вернулся к костру, где собралось около сотни людей. В их перешептывании он расслышал слово «сати» и все понял. Калуа снова отошел в поле и улегся в повозку, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Тщательно прикинув плюсы и минусы возможных вариантов, он выбрал один и вылез из тележки, уже точно зная, что сделает. Первым делом Калуа распряг и отпустил быков — расставание с животными, которых он любил как родных, было самой трудной частью плана. Затем сорвал с оси бамбуковый кузов повозки и накрепко перетянул его веревкой. Калуа даже не почувствовал веса громоздкой штуковины, когда закинул ее на спину и, держась тени, пробрался к берегу, где занял позицию напротив костра. Чтобы его не заметили, он сбросил кузов на песок и сам улегся.
Погребальную площадку освещали костерки, и Калуа отчетливо видел процессию, которая вышла из дома Хукам Сингха и водрузила покойника на хворостяной холм. Следом появилась вторая процессия, которую возглавляла Дити в ослепительно-белом сари; она спотыкалась и, наверное, вообще не смогла бы стоять, если б ее не поддерживали под руки Чандан Сингх и пара других родственников. Чуть ли не волоком ее втащили на костер и усадили рядом с телом мужа. Под песнопения страдалицу обложили растопкой, смоченной в масле.
Калуа выжидал и, чтобы успокоиться, про себя считал; он понимал, что ему, даже с его силой, вряд ли удастся расшвырять полсотни мужиков, а потому его главный козырь не в мощи и проворстве, а в неожиданности. Вот костер зажгли, и все уставились на языки пламени, поползшие вверх. На четвереньках Калуа подкрался к толпе и лишь тогда выпрямился во весь рост. Испустив рык, он ухватил конец веревки и раскрутил над головой бамбуковый кузов. Вертящаяся штуковина стала почти неразличимой, но, хрустя переломанными костями, успешно расчистила в толпе дорогу — люди, точно испуганная скотина, бросились врассыпную от невиданной пращи. Прислонив кузов к поленьям костра, Калуа взобрался на огненный курган и выхватил Дити из пламени. Перекинув через плечо ее бесчувственное тело, он спрыгнул на землю и бросился к реке, волоча за собой дымящийся кузов. На краю берега он швырнул кузов в воду и уложил на него Дити, а сам распластался рядом и замолотил ногами, направляя импровизированный плот к середине реки. Все длилось не больше двух минут; когда Чандан Сингх с родичами бросился в погоню, река уже спрятала беглецов в ночной тьме.
*
Течение покачивало и кружило плот, унося его и временами окатывая волной. Благодаря этим обливаниям туман в голове Дити потихоньку рассеялся, и она поняла, что плывет по реке, а рядом с ней мужчина, который ее придерживает, не давая свалиться в воду. Все это ничуть не удивило, потому что именно так она представляла свое пробуждение после костра: преисподняя, река Байтарини и попечение Чарака, перевозчика мертвых. Было очень страшно, и Дити глаз не открывала, полагая, что каждый всплеск волны приближает ее к царству бога смерти Джамараджи.
Наконец, устав от нескончаемого путешествия, она осмелилась спросить, долго ли еще плыть. Ответа не последовало, и она окликнула паромщика по имени. Тогда низкий хриплый голос шепотом известил, что она жива и вместе с Калуа плывет по Гангу, а цель их — бежать куда глаза глядят. Однако Дити не ощутила себя прежней, но душа ее наполнилась странной смесью радости и смирения, словно она все же умерла и скоренько возродилась для следующей жизни: старая оболочка и бремя кармы сброшены, року по счету уплачено, и новую судьбу можно связать с кем угодно. Она знала, что это будет Калуа, с которым они проживут до тех пор, пока новая смерть не востребует ее тело, вырванное из лап огня.
Калуа направил плот к берегу; наконец тот чиркнул по дну, и тогда великан поднял Дити на руки и вынес на песок. Потом он затащил плот в густые камышовые заросли и соорудил островок, на который перенес свою спутницу. Устроив ее на бамбуковом ложе, он попятился, будто хотел исчезнуть, и Дити поняла, что великан робеет, не зная, как теперь она воспримет его близость.
— Иди сюда, — позвала Дити. — Не оставляй меня одну, иди ко мне.
Гигант примостился рядом, и она вдруг тоже оробела, застеснявшись своего холодного, как ледышка, тела в насквозь промокшем белом сари. Обоих била дрожь, они сдвинулись чуть ближе, чтобы согреться теплом друг друга, и размотали сырые одежды, повязку и сари. В его объятьях Дити словно вновь поплыла по реке. Она чувствовала мягкую колючесть его небритой щеки и слышала шепот воды и земли, говоривших: ты жива, жива… И тогда вся она распахнулась навстречу неизведанному, став речной волной и плодородной пашней…
Потом они лежали, сплетясь в объятьях, и Калуа хрипло шепнул:
— О чем ты думаешь?
— Что сегодня ты меня спас…
— Я спас себя. Если б ты умерла, я бы не жил…
— Ш-ш! Молчи! — От упоминания смерти суеверная Дити вздрогнула.
— Куда же нам идти? Что будем делать? Нас разыщут где угодно.
Дити понятия не имела, как им быть, однако сказала:
— Мы уедем далеко-далеко. Найдем такое место, где о нас будут знать лишь одно: мы супруги.
— Муж и жена?
— Да.
Выскользнув из его объятий, Дити обмоталась сари и пошла на берег.
— Куда ты? — окликнул Калуа.
— Сейчас узнаешь, — бросила она через плечо.
Скоро Дити вернулась с охапкой полевых цветов: в белом сари она выглядела непорочной девой. Выдернув у себя волоски, она связала два венка и один передала Калуа, а другой надела ему на шею. Великан сообразил, что от него требуется, и обмен венками, навеки их связавший, состоялся. Ошеломленные грандиозностью своего поступка, они молчали, а потом Дити вновь прильнула к нему, утонув в тепле его тела, большого и надежного, как темная земля.
