Николь Краусс - Хроники любви

«Мне нужен телефон Альмы Меремински, — сказала я. — МЕ-РЕ-МИН-СКИ». — «Какой район?» — спросила женщина на другом конце провода. «Я не знаю». Повисла пауза, и я услышала стук клавиш. Миша наблюдал за девушкой в бирюзовом купальнике, которая проезжала мимо на роликовых коньках. Голос в трубке что-то сказал. «Простите?» — переспросила я. «Я говорю, у меня есть А. Меремински на 147-й улице в Бронксе, — ответила женщина. — Диктую номер».

Я быстро записала его на руке. Миша подошел и спросил: «Ну что?» — «У тебя есть двадцать пять центов?» — спросила я. Это было глупо, но я уже слишком далеко зашла. Миша удивленно приподнял брови и полез в карман шортов. Я набрала номер, написанный у меня на ладони. Ответил мужчина. «Альма дома?» — поинтересовалась я. «Кто?» — «Мне нужна Альма Меремински». — «У вас неверный номер. Здесь нет никакой Альмы, только Арти», — ответил он и повесил трубку.

Мы вернулись домой к Мише. Я зашла в ванную, которая пахла духами его сестры и была завешана посеревшим от стирки бельем Мишиного отца. Когда я вышла, Миша сидел у себя и читал книгу на русском. Рубашку он снял. Я ждала, сидя у него на кровати, пока он принимал душ, и листала страницы с кириллицей. Я слышала шум воды и песню, которую он пел, но не могла разобрать слов. Я опустила голову на подушку и почувствовала его запах.

Когда Миша был маленьким, его семья каждое лето проводила на даче, и они с отцом часто доставали с чердака сачки и пытались поймать в них перелетных бабочек, которые были в воздухе повсюду. Старый дом был забит настоящим китайским фарфором, принадлежавшим Мишиной бабушке, и бабочками в рамках, которых наловили в детстве три поколения Шкловски. Со временем пыльца с крыльев бабочек осыпалась, и если пробежать по дому босиком, раздавался звон фарфора, а пыльца прилипала к ногам.

Несколько месяцев назад, накануне Мишиного пятнадцатилетия, я решила сделать ему открытку с бабочкой. Стала искать в интернете картинку с какой-нибудь бабочкой из России, а вместо этого наткнулась на статью о том, что количество видов бабочек за последние двадцать лет сократилось и что скорость их исчезновения в 10 000 раз выше, чем должна быть. Еще в статье говорилось, что каждый день исчезает в среднем семьдесят четыре вида насекомых, растений и животных. Основываясь на этой пугающей статистике, ученые полагают, что мы живем в период шестого по счету за всю историю нашей планеты массового исчезновения видов. В течение тридцати лет может исчезнуть почти четверть живущих на Земле млекопитающих. Каждый восьмой вид птиц скоро погибнет. За последние полвека вымерло девяносто процентов всех крупных рыб.

Я искала все, что касалось массового исчезновения видов.

Последнее массовое вымирание произошло 65 миллионов лет назад, когда, по всей видимости, с нашей планетой столкнулся астероид, убив всех динозавров и около половины морских животных. До этого массовое вымирание произошло в триасовый период (причиной стал либо снова астероид, либо извержения вулканов), когда погибло почти девяносто пять процентов видов. А до этого вымирание случилось в конце девона. Нынешнее массовое вымирание будет самым быстрым за 4,5 миллиарда лет истории Земли. В отличие от предыдущих оно вызвано не естественными причинами, а невежеством людей. Если ситуация не изменится, через сто лет на Земле останется только половина существующих на сегодняшний день видов.

Я не стала украшать бабочкой Мишину открытку.

В тот февраль, когда моя мама получила письмо с просьбой перевести «Хроники любви», снега выпало почти на два фута, и мы с Мишей построили в парке снежную пещеру. Мы трудились часами, и пальцы у нас онемели от холода, но мы все равно продолжали копать. Когда закончили, забрались внутрь. Через входное отверстие в пещеру просачивался голубой свет. Мы сидели рядом, плечо к плечу. «Может, когда-нибудь я отвезу тебя в Россию», — сказал Миша. «Мы могли бы пойти в поход по Уральским горам, — сказала я. — Или хотя бы в казахские степи». Когда мы говорили, изо рта шел пар. «Я покажу тебе комнату, где я когда-то жил с дедушкой, — сказал Миша. — И научу кататься на коньках по Неве». — «Я могла бы выучить русский язык». Миша кивнул: «Я тебя научу. Первое слово: daj». — «Daj». — «Второе слово: ruku». — «Что это значит?» — «Сначала повтори». — «Ruku». — «Daj ruku». — «Daj ruku. Как это переводится?» Миша взял меня за руку.

— А с чего ты вообще взяла, что Альма приехала в Нью-Йорк? — спросил Миша. Мы доиграли десятую партию в рамми[63] и теперь лежали на полу в его комнате, уставившись в потолок. У меня в купальнике был песок, и на зубах тоже. Мишины волосы еще не просохли, и я чувствовала запах его дезодоранта.

— В четырнадцатой главе Литвинов пишет о веревочке, которая тянется через океан, связывая его с девушкой, уехавшей в Америку. Он ведь сам был из Польши, но мама говорит, он успел сбежать до того, как туда нагрянула немецкая армия. Нацисты убили почти всех в его родном городе. Так что если бы он не сбежал, не было бы никаких «Хроник любви». А если Альма была из того города — а я готова поспорить на сто баксов, что так оно и было…

— Ты уже и так должна мне сто баксов.

— Дело в том, что среди тех отрывков, которые я прочла, есть такие, где Альма еще маленькая, ей там лет десять. Так что если она существует — а я думаю, что это так, — Литвинов должен был знать ее с детства. Значит, они скорее всего жили в одном городе. А в Яд ва-Шем в списках нет ни одной Альмы Меремински из Польши, которая бы погибла в войну.

— Кто такой Яд ва-Шем?

— Это музей холокоста в Израиле.

— Хорошо, но ведь совсем не обязательно, что она была еврейкой. И даже если и так — если она на самом деле была, и была еврейкой, жила в Польше и правда сбежала в Америку, — откуда ты знаешь, что она приехала именно в Нью-Йорк, а не в какой-нибудь другой город? В Анн-Арбор, например?

— Анн-Арбор?!

— У меня там двоюродный брат, — пояснил Миша. — И вообще, я думал, ты ищешь Джейкоба Маркуса, а не эту Альму.

— Так и есть, — подтвердила я.

Я почувствовала, что тыльная сторона его ладони слегка коснулась моего бедра. Как ему объяснить, что начала я искать человека, который смог бы снова сделать мою маму счастливой, но сейчас уже искала кое-что еще. Хотела узнать о женщине, в честь которой меня назвали. И о себе тоже.

— Может, Джейкоб Маркус как раз из-за Альмы захотел получить перевод книги, — предположила я, не потому что в это верила, а потому что не смогла придумать, что еще сказать. — Может, он был с ней знаком. Или тоже пытается ее найти.

Хорошо, что Миша не спросил меня, почему Литвинов не поехал за Альмой в Америку, если он был так в нее влюблен; почему вместо этого он поехал в Чили и женился на женщине по имени Роза. Мне же в голову приходила только одна причина: у него не было выбора.

За стеной Мишина мама кричала на его отца. Миша приподнялся на локте и посмотрел на меня сверху вниз. Мне вспомнилось прошлое лето, когда нам обоим было по тринадцать. Мы стояли на крыше его дома, под ногами был мягкий гудрон, и Миша учил меня целоваться по-русски (школа Шкловски). Мы знали друг друга два года, и вот он лежал рядом, моя нога касалась его ноги, а живот его был прижат к моим ребрам. «Я не думаю, что мир перевернется, если ты будешь моей девушкой», — сказал он. Я открыла рот, но не смогла произнести ни звука. Мои предки разговаривали на семи языках; в тот момент мне пригодился бы хотя бы один. Но я так и не смогла ничего сказать, и Миша наклонился и поцеловал меня.

Его язык оказался у меня во рту. Я не знала, надо ли дотронуться до его языка своим или сдвинуть свой язык в сторону, чтобы не мешать его языку двигаться свободно. Не успела я с этим разобраться, как Миша вынул язык и закрыл рот, а я случайно осталась сидеть с открытым ртом, и, видимо, это было ошибкой. Я решила, что на этом все закончилось, но он снова открыл рот, а я этого не ожидала, так что в итоге он лизнул мои губы. Когда я открыла рот и вынула язык, было уже поздно, потому что Миша снова убрал язык.

А потом мы вроде как попали в такт и стали открывать рты одновременно, будто оба пытались что-то сказать. Я обняла его за шею, как Ева Мария Сейнт обнимала Кэри Гранта в сцене в вагоне в фильме «На север через северо-запад». Мы валялись на полу, и наши промежности соприкоснулись, но лишь на секунду, потому что потом я случайно задела плечом его аккордеон. Рот у меня был полон слюны, и дышать было трудно. В небе за окном в сторону аэропорта Кеннеди пролетел самолет. А за стеной кричал теперь уже Мишин отец. «Из-за чего они ругаются?» — спросила я. Миша откинул голову. Какая-то мысль отразилась у него на лице, она будто была на языке, которого я не понимала. Я подумала, не изменятся ли теперь наши отношения. «Merde»,[64] — пробормотал Миша. «Это что значит?» — спросила я. «Это по-французски». Он убрал прядь волос мне за ухо и снова стал меня целовать. «Миша», — прошептала я. «Тсс», — шепнул он и обнял меня за талию, засунув мне руку под рубашку. «Не надо, — сказала я и села. — Мне кое-кто другой нравится». Едва я это сказала, как тут же пожалела о своих словах. Ясно было, что больше сказать нечего, я встала и надела кроссовки, в которых было полно песка. «Мама уже, наверное, волнуется, где я». Мы оба знали, что это неправда. Когда я встала, на пол посыпался песок.