— Фу ты, болтун. Давай уже конкретно сделай что-нибудь с этим чудищем.
— Чудище обло, озорно, стозевно и лайяй, — заявляет мне Антон, и мы нежно прощаемся в грубой форме.
Анжела клянется и божится, что съездит к маме в следующие выходные.
— Ты понимаешь, — говорит она Вере на звонке, я же обязательство выполняла. По построению отношений с мужчиной.
— Одно другому никак не мешает. У тебя в листе обязательств и то и это. Будь добра, успевай. А что за парень-то? — любопытствует Вера.
— Да так, познакомилась. Хороший.
— Это хорошо. Только про другие цели не забывай.
Все остальные тоже не отстают от Анжелы. Мурзики мои!
Интересно, почему мы, люди, только из-под палки все делаем? Даже то, что нам же самим и важно?
Просто страшно выходить за рамки привычного и нужен еще больший страх, чтобы выгнать нас туда. В Игре один из главных страхов — выгонят вместе с партнером. И самому-то жалко уходить — когда почувствовал, что это такое, когда ты небезразличен стольким людям, а тут еще и человека подставляешь. Что подумает о тебе общественность, включая тебя самого? Кошмар.
Быть слабаком в глазах других — тоже страшно.
Я думала-думала, что же еще может быть стимулом для выхода за рамки, и додумалась: только одно — вдохновение. Не обязательно сиюминутное, может быть вдохновение конечной целью. А вдохновение, по сути своей, ожидание радости от происходящего. Опять я вернулась к этой милой паре: страх-радость.
И еще об одном я подумала в отношении Игры. А ведь это любовь — самая настоящая. Собираются десять — двадцать — тридцать чужих друг другу, совершенно разных людей и начинают заботиться друг о друге. Вроде и причин никаких таких уж особых нет, а они заботятся. Иногда жестко, иногда мягко, иногда болезненно. Встречают сопротивление, но не отступаются. И чувства далеко не всегда нежные испытывают при этом, злятся, раздражаются, а все равно донимают, нудят, орут, заставляют, уговаривают. Ты у же и сам готов отступить, а они стеной встают, не отпускают.
Самое плохое — мало денег в проекте. Если личные цели еще движутся и, несмотря на все расколбасы, выполнение их тяготеет к половине, то проект не выполнен и на тридцать процентов.
Неожиданно я решаю заболеть. В среду вечером у меня температура. И еще меня тошнит. Чуть что, так тошнит.
Папа меня ласково называл в детстве — тошнотик наш.
В четверг утром звонит Олег.
— Что происходит? — спрашивает он. — Ира сказала, что тебя не будет на собрании.
— Я заболела.
— Ты чего, с ума сошла? — недружелюбно интересуется Олег, и я сразу выздоравливаю и еду на собрание.
Где мне и объясняют, что координатор болеть не может. Координатор является примером. А болезнь — манипуляцией и избеганием. Я и без них это знаю.
— Чего избегаешь? — хором спрашивает меня офис.
— Вас, — отвечаю я.
— Почему?
— Денег в проекте четыре тысячи.
После этого мы долго разбираемся, в чем я неэффективна. Офис единодушно решает, что я нетребовательна и слишком хорошая. Хорошая для игроков.
— Тебе что важнее, результаты игроков или быть хорошей и любимой? — интересуется Глеб.
— Да мне важно быть в принятии и мире.
— Ты принятие с трусостью не путай. И стремление к миру с безразличием тоже.
Опять. Мне кажется я перестала видеть грань между принятием, спокойствием, милосердием и трусостью и безразличием.
— Не волнуйся, мы тебе покажем, — смеется Катя.
— Слушай, — горячо говорит Глеб, — да не бойся ты для них плохой быть. Требуй, заставляй. Никаких компромиссов. Пусть они тебя ненавидят, тебе-то что? Тебе их результат нужен, а не любовь. Тебе что, любви не хватает?
— Нет, — плачу я.
— Ну так никогда и не будет хватать. Это твое внутреннее состояние. Хоть каждый день толпы под окна подгоняй с признаниями в любви, все равно мало будет. Понимаешь?
— Да понимаю, конечно. Знаю я.
— А знаешь, так давай фигачь. Чего терять?
После собрания мы корпоративно обедаем, смеемся, несем всякую веселую чушь.
— Ребя, — говорю я, — помогите мне подобрать адекватную замену слову «колбаса». А то я книгу написать никак не могу без его употребления.
— Ну, это когда настроение плохое, — неуверенно говорит Олег.
— Нет, меня когда колбасит — оно то плохое, то хорошее, — говорю я.
— Тогда так и пиши — настроение меняется.
Все задумчиво мотают головой.
— Да нет, настроение тут не при чем. Это когда и страх, и радость, и паранойя, и надежда, и еще фиг знает что, то попеременно, то в одном флаконе.
— Тогда «высокая амплитуда эмоциональных колебаний».
— Это, по-твоему, я так в художественной книге писать должна?
Тут входит выходившая пописать Ленка.
— Лена, — говорю я ей, — у меня сегодня очень высокая амплитуда эмоциональных колебаний.
— Вот тебя колбасит, — вытаращивает глаза Лена.
Интересно как: я уже привыкла к тому, что после собрания офиса, по дороге домой, я стою в пробке и анализирую все, о чем мы разговаривали. Для меня эта часть жизни вдруг оказалась крайне важна. Многие важные для меня открытия свершались и решения принимались в это время.
Я давно уже спокойно отношусь к пробкам на дорогах. Философски. Чего дергаться, все равно они никуда не денутся от моих эмоций. Более того, я научилась получать от них удовольствие. Я размышляю, слушаю музыку, разговариваю по телефону, рассматриваю соседей по пробке — у меня масса интересных занятий.
И водители, нервно и истошно нажимающие на гудок, меня удивляют. Мне хочется их разглядеть, и я начинаю вертеться во все стороны в поисках. Я хочу поближе посмотреть на чистый образец подлинно бессмысленных действий.
Впрочем, иногда я раздражаюсь. Как так, я вся такая в гармонии и принятии, а они мне на нервы действуют своими бессмысленными и пронзительно-шумными действиями. Интересненькое дело!
Пора, видимо, опять работать над собой — тренироваться в том, чтобы и гудки нервных водителей вызывали у меня сплошное удовлетворение.
Впрочем, я подумаю еще. Надо же мне от чего-то беситься. У других хоть пробки есть, а я себя этого удовольствия лишила.
Кстати, я заметила, все жители Москвы своими пробками необычайно гордятся. Все о них постоянно разговаривают, обсуждают это чудное явление. Стоит заговорить о пробках, как тут же в беседу возбужденно включаются даже самые замкнутые и молчаливые. Гришковец вот даже песню написал.
Стада стоящих машин делают нас героями.
Я заметила, когда мне мои земляки говорят, что в Перми теперь страшные пробки, я лишь высокомерно усмехаюсь. Что, мол, вы знаете о пробках, дети? Вы, можно сказать, и пробок-то не видели.
Когда кто-то из пресловутых гостей столицы спрашивает меня, за сколько ему нужно выезжать в Шереметьево на самолет, улетающий в 20.00, меня охватывает неизъяснимое удовольствие и гордость за Москву.
— Ну, милый мой, это же Ленинградка!
— Да? И что?
— Ну, как что? Часов за пять надо выехать минимум.
— Как за пять? — ужасается собеседник.
— Вот так. Это Москва! — Контрольный выстрел.
В этот момент любой тупица должен догнать, какие мы тут суперлюди. С какими сложностями нам приходится справляться, в то время как они там, на периферии, плывут к своим целям практически по течению.
Так что пробки являются нашим достоянием, и их надо взять под охрану, как какой-нибудь памятник архитектуры.
В пятницу Саша объявляет, что уже вернулся к жене.
— Как вы меня достали все, — ужасается он восхищенно.
— Главное — результат, — смеется Антон.
В субботу новость. Света встречается с другом мужа. У них свидание. Причем отнюдь не деловое.
Тема и Жучка. У меня имя Артем всю жизнь ассоциируется со словами «Тема и Жучка», о чем я и рассказываю Артему по телефону в воскресенье.
— Эх, — вздыхает Артем. — Лучше бы ты Жучкой была.
— Почему?
— Сидела бы смирно. У ноги.
— Ты бы с тоски умер.
— Не волнуйся за меня. Вот почему ты не приехала, объясни мне. Сама же скандалила!
— Я не скандалила, а ныла. Не путай — это разные вещи.
Не буду же я говорить, что у меня денег нет. Мне еще год, наверно, кредиты отдавать за ресторан. Я не могу, как он, летать на самолетах каждую неделю, а просить деньги у него неудобно. Как-то я не приучена. К сожалению или к счастью, я еще не разобралась.
Ехала я однажды с одной из выпускниц в моей машине с дачи. Еще с нами ехали двое ее детей.
