я тебе попляшу!
а она встанет перед ним, и уже не поет, а дерзко глядит ему в глаза, и говорит
куда тебе, мокрая курица, а если тронешь, так ты меня и видел
и повернется, и запоет, и пойдет к себе, а он топочет, кричит, руками машет, нет, не кричит, визжит, взвизгнет — и перестанет, а когда совсем зайдется, тоненько пискнет, и бросит хлыст на кресло, и заплачет, и застонет
тебе нравится меня мучать, а я не могу, я тебя люблю
но донья Пурита поет, кривит губы, строит глазки и говорит
вот у нас и скандальчик
и, чтобы отвлечься, станет перед стеклянным шкафом, голову набок, волосы так, волосы сяк, и улыбнется, чтобы заиграли ямочки у губ, а он, дон Педро, Петушок и Умник, бросится ничком на кровать, и закроет руками лицо, и плачет, как ребенок, а Ньевес, что-нибудь да увидев, соберет свое, и побредет домой, и, если Пако не спит, скажет ему
ох, и орал он, отец, и так ее, и эдак
а Пако недоверчиво спросит
дон Педро?
и Ньевес ответит
дон Педро
и Пенёк Пакито поднимет руки, словно голова у него улетает, а он ее хочет удержать, и мигнет, и скажет потише
вот что, дочка, тебе до ихних криков дела нету, слыхала — и ладно, и молчи
но однажды, утром, после скандала, в усадьбе стреляли птиц, и дон Педро, и без того неважно стрелявший, мазал и мазал, и сеньорито Иван, сваливший сразу четырех куропаток, двух спереди, двух сзади, насмешливо сказал Пако
не видел бы, не поверил! когда он научится, кретин? они ему в руки идут, а он хоть бы что, ты заметил, Пако?
и Пако отвечал
как не заметить, сеньорито Иван, тут и слепой заметит
и сеньорито сказал
он и раньше не блистал, но сейчас уж это черт знает что, не случилось ли чего с ним?
и Пако ответил
да нет, тут в удаче дело, сегодня промажешь, завтра повезет
а сеньорито Иван так и бил, так и чесал, тра-та-та-та, и говорил, скривив рот, прижавшись щекой к прикладу
нет, Пако, не будем врать, не только в удаче дело, к нему, кретину, птицы так и летят, хоть шапкой лови
и позже, в Главном доме, за обедом, донья Пурита, в голом лифчике и в платье с вырезом, заигрывала с сеньорито, то взглянет, то улыбнется, а дон Педро страдал в углу стола, и не знал, что делать, и кусал тощую щеку, и так трясся, что чуть не выронил вилку, а когда донья Пурита склонила головку на плечо соседа, дон Педро приподнялся, показал куда-то пальцем и закричал, пытаясь привлечь внимание
а вот эта девица хочет пойти к причастию!
Ньевес убирала посуду и вся внутри сжалась, но улыбнулась помилее, а дон Педро указывал на нее грозным пальцем и голосил как безумный, хотя все хихикали
не заносись, моя милая, не фантазируй! пока сеньорита Мириам не пожалела ее и не сказала
а что тут плохого?
и дон Педро смешался, и потупился, и пробормотал, едва шевеля усами
помилуй, Мириам, она ничего не смыслит, и отец у нее глуп, как боров, какие причастия?
а сеньорита Мириам подняла голову, подалась вперед и сказала словно в удивлении
у нас столько народу, неужели ее никто не подготовит?
и посмотрела через стол на донью Пуриту, но смутился дон Педро и вечером сказал как бы невзначай
ты на меня не сердись, я шутил, ты поняла, да?
но говорил он одно, думал другое, потому что обращался к Ньевес, а шел прямо к донье Пурите; и когда подошел, прищурил глаза, втянул щеки, положил дрожащую руку на хрупкое голое плечо и сказал
нельзя ли узнать, что у нас творится?
но донья Пурита брезгливо отвернулась, и снова скорчила гримасу, и стала что-то напевать, а дон Педро схватил хлыст со стены, и кинулся к ней, и закричал
шлюха! ну уж это я тебе не прощу!
и вбежал в спальню, и Ньевес, как не раз бывало, услышала через минуту-другую, что он упал на кровать и глухо плачет в подушку.
И, пока тут что, в усадьбу пришел Асариас, и Регула сказала «добрый день» и положила, как всегда, мешок соломы у входа в кухню, но брат на нее не глядел, пыхтел, мычал, жевал что-то пустым ртом, и она сказала
что с тобой, Асариас, ты не захворал?
а он, бессмысленно глядя в огонь, ворчал и скалил десны, и она сказала
упаси бог, может, еще одна птица померла, ты скажи
и он сказал не сразу
меня прогнал сеньорито
и Регула спросила
как так?
и он сказал
говорит, я очень старый
и Регула сказала
нехорошо так говорить, ты же с ним и состарился
и Асариас сказал
я на один год старше его
и сел на скамеечку, и жевал беззубым ртом, обхватив голову руками, и глядел в огонь, в пустоту, но тут заревела Малышка, и он ожил, и слабо улыбнулся, и сказал
дай-ка ее мне
и сестра сказала
обделалась она
и он сказал
дай Малышку
и, повинуясь ему, Регула встала и принесла Чарито, легкую, словно заяц, — ноги у нее висели, как у тряпичной куклы, — и Асариас взял ее дрожащими руками, и посадил себе на колени, и осторожно прислонил бессильную головку к крепкому плечу, и принялся чесать ей за ушком, бормоча
хорошая птичка, хорошая птичка, хорошая
и когда, объехав поместье, вернулся Пако, Регула вышла к нему навстречу
а у нас гости, Пако, угадай-ка кто?
а Пако понюхал и сказал
братец твой приехал
и она сказала
верно, только не на ночь и не на две, а совсем, говорит, прогнали его, ты там спроси, разберись
и наутро, как рассвело, Пакито оседлал кобылу и проскакал через выгон, и заросли, и кустарник и, под вой собак, явился в ту усадьбу, но сеньорито отдыхал, и Пенёк спешился и побеседовал с Лупе, женой свинаря
грязь от него одна
сказала Лупе
где он спит, дерьма полно, да что там, на руки себе мочится, прямо спятил
и Пако кивал, но сказал
это и раньше было
и Лупе отвечала
было не было, а сил больше нет
и завела жалобы, и пела-ныла, пока не пришел хозяин, и Пако встал, и хозяин сказал ему
день добрый
и Пако сказал
день добрый, сеньорито
и снял шапку, и мял ее, и крутил, словно хотел порвать, и сказал
сеньорито, Асариас говорит, вы его прогнали; сколько лет вам служил, вон оно как
и сеньорито сказал
ничего не пойму! а ты кто такой? тебе какое дело?
и Пако испугался
простите, сеньорито, я ему шурин, мы из Пилона, от сеньоры маркизы, у нее старшим сторожем Креспо, надо полагать, знаете
и здешний сеньорито сказал
а, вон что!
и покивал, словно соглашаясь, и медленно проговорил, не открывая глаз
Асариас не лжет, я его прогнал, как же еще? мочится себе на руки, невозможно есть дичь, нет, ты себе представь, он ощипывает перья такими руками, истинное свинство, а что ему еще делать, как не ощипывать дичь? что еще делать у меня в усадьбе совершеннейшему олуху?
и он постучал пальцем по лбу, а Пако Пенёк, глядя на свои ноги, мял-крутил шапку, и наконец набрался духу, и сказал
оно конечно, сеньорито, только вы подумайте, он тут у вас и состарился, на святого Евтихия стукнет шестьдесят один год, как он тут проживает, можно сказать, с малых лет…
но сеньорито замахал рукой и сказал сам прошу на меня не кричать, этого еще не хватало, если я его терпел шестьдесят один год, мне премия положена, ясно? не такое теперь время, чтобы держать из милости психопата, который кладет повсюду кучки, мало того, мочится на руки, которыми чистит мне дичь, тьфу, мерзость какая
а Пако, все вертя шапку, кивал слабее и слабее
да я понимаю, сеньорито
сказал он
только у нас там домик, две комнатки, четверо детишек, повернуться негде
а сеньорито сказал
как хочешь, но у меня не богадельня, для таких ситуаций семья и нужна, верно?
и Пако сказал
вам виднее
и потихоньку попятился к кобыле, но, когда он встал в стремя и садился в седло, здешнему сеньорито пришли новые доводы
более того, твой Асариас бранится и портит машины у моих друзей, вынимает вентили, ты себе представь, у самого министра, я никого не могу пригласить, а то этот психопат…
голос его звучал все громче по мере того, как Пако удалялся рысью на своей кобыле все камеры испортит, ты себе представляешь?..
а если поглядеть, Асариас еще одна обуза, как Малышка, как младенец, Регула говорила, двое святых-безгрешных, вот они кто, только Малышка тихо сидит, а он, Асариас, глаз не сомкнет ни днем ни ночью, бродит, сопит, скулит, как собачка, и так до зари, а потом идет в загон, слюна течет, штаны висят, лесники и батраки повторяют
эй, Асариас, рыбку пошел удить?
а он улыбается, как тогда, когда чистил птичник, и гудит, и мычит, осклабив десны, а потом возьмет два ведра, и скажет
пойду цветочки удобрять
и выйдет за калитку, и уйдет по склону, в кусты, в рощу, ищет пастуха Антонио, который за час далеко не денется, и, нагнав его, медленно побредет за стадом, то и дело поднимая катышки, пока не наполнит ведра, и вернется в усадьбу, неслышно бормоча, пуская белую слюну, и, только он явится у загона, Пепа, или Абундио, или Ремедиос, жена Креспо, крикнет
