Тоскливо озираясь, прижался к дереву, гонимый липкими взглядами, полез, ломая хрупкие сучья, в густую спасительную крону, приник щекой к прохладному стволу, затих в мелкой, мучительной дрожи. Но щелкнуло над головой, будто бичом стегнули по небу, и все листья, как один, отделились от веток, замедленно прокружились до земли, улеглись аккуратным валиком вокруг ствола. И на фоне грозного чернотой неба обозначился голый скелет дерева, ветви, вставшие дыбом, открытая для обозрения нелепо раскоряченная фигура.
Вылезли из домов чудища, кривые, косые, увечные, с вывихнутыми как попало суставами, зашагали вперевалку, пятками вбок, виляя бедрами, дергая плечами, выкидывая в стороны непослушные ноги, забрасывая за спину разболтанные руки-плети. Подошли к дереву, обступили кругом, таращат тяжелые глаза – облупленные яйца, сопят с натугой. Ах, как зябко, как неукладисто вокруг! Где взять ту спасительную, ту третью космическую, чтобы вырваться из бездушных лап чужого притяжения? Где ее взять?..
Но уже померещилось в дальней дали, на краю необъятной тучи, забелело легкое, светлое пятнышко – спасением, знамением, робкой надеждой, и в голубой дымке счастливого детства, как в прозрачной капле-капсуле, поплыл навстречу незнакомый единственный друг. Которого никогда не видел, о котором даже не подозревал, но который всегда рядом. Друг – его тут же отличишь. Друг – его сразу видно. С первого взгляда. Ты еще не знаешь, кто он, где он, почему именно он, но вот он появляется и немедленно становится твоим настоящим другом. Почему так – это нельзя объяснить. Только почувствовать.
Но вот он подошел к дереву, встал за чудищами, протянул руки, с трудом дотянулся кончиками пальцев. Так они смотрели через головы, и улыбались стеснительно, и вздыхали, касаясь легким касанием. А чудища вокруг дерева, толкаясь и сопя, стали пятиться, отжимать незнакомого друга широкими, равнодушными спинами, и уже не дотянешься до рук, не разглядишь выражение глаз, расстояние неумолимо увеличивается, друг уходит на край тучи, и гримаса на лице – не разберешь – от улыбки или от плача.
А за черной тучей пришли серые тучи. Пришли серые тучи, заволокли небо, и нет просвета, нет голубого пятнышка, нет знамения – робкой надежды, спасения тоже нет. И если черная туча несла в себе собственную погибель, – пусть через гром, через молнии, страх и отчаяние, – в серых тучах нет этого. Серые, серые, серые тучи. Серое, серое, серое небо. Серые горизонты до серой бесконечности...
Левушка проснулся поздно, в одиннадцатом часу. Проснулся: в глазах слезы озерами. Повернул голову, увидал мало разборчивое, на клоке газеты: "Меня оби...", а обиды нет. Улетучилась обида с винными парами. Вроде наговорил чего-то в гостях, поделился сокровенным, душу распахнул настежь, а они, подлецы, заржали в голос, запрыскали в кулаки, захрюкали в платочки. Искренность его сродни юродству, восторженность – шутовство, откровенность – невоспитанность. "Старик, да ты у нас идеалист. Не от мира сего..." – "Вы зато – от сего!" Сидел на подушке понурившись, вспоминал вчерашние откровения, со стыда сучил пальцами на ногах, проклинал свою неоформленную жизнь. Не идет, подлая! Не катится та колесиках. Не проносится с ветерком, кувыркаясь на радостях. Скрипит телегой нечиненой, осью немазаной, груженым ободом по песку.
Пронзительно заверещал телефон, скребком по нервам. Поднял трубку – и вздрогнул, покрылся гусиной кожей, застонал молча, тяжко, с надрывом.
– Алло, это я.
Звонила Зоя Никодимова, жена законная, счастье горькое, проклятие вечное, любовь единственная, крест непосильный.
– Чего молчишь? – приказала. – Говори!
Нет спасения. Нет тебе спасения! Сбеги из дома, уйди на край света, поменяй галактику, но и там будет звонок – скребком по нервам, и там подстегнут тебя, как заартачившуюся лошадь: "Чего молчишь? Говори!"
– Алло, – сказал тихо. – Я вас не слышу.
– Врешь! – закричала яростно. – Врешь, мелкая твоя душа! Врешь, ничтожество!
Левушка зажмурился, дернул щекой. Словно облапили его сальными, потными ручищами, дохнули в лицо мерзким запахом изо рта. Никогда он к этому не привыкнет. Никогда!
– Ну, долго мне ждать?
– Не слышу, – повторил упрямо. – Я вас не слышу.
– Трус, слюнтяй, говно интеллигентское!
И оборвала разговор. Как не было. Она всегда первой обрывала разговор. Она не давала никому такого преимущества. Гордый человек, Зоя Никодимова.
Левушка полез с постели, встал в трусах перед зеркалом, руки опустил: весь, как есть, тут. Ноги слабые, ненадежные, грудь впалая, ребра наперечет, волосы заспаны с одного бока: мятый, жеваный, неаппетитный. Как-то не стоялось ему прямо, заворачивало наискосок, плечом вперед, будто позвоночник винтом скрученный. Оглядел себя с сомнением, сморщился, прошептал в горестном недоумении:
– Уж не выродок ли ты на самом деле?..
2
Начал одеваться – в дверь позвонили.
– Иду, – закричал Левушка и запрыгал по коридору: одна штанина на нем, другая – хвостом по полу. И пока он прыгал, пока справлялся с пуговицами непослушными пальцами, позвонили еще раз, потом еще. Кому-то было некогда.
За дверью стояли двое: впереди девочка, за ней, на расстоянии, мальчик. Девочка – строгая, деловитая, неприступно официальная. Твердый взгляд всезнайки, крутой лобик отличницы, сурово поджатые губы примерно образцового, облеченного полномочиями ребенка. Мальчик прятался за ее спиной, и из полумрака видны были его глаза: бездонные, сияющие восторженным ожиданием. Лет им было по десять, а может, и все тринадцать. У этих, у теперешних, трудно определить возраст.
– Здравствуйте, – звонко сказала девочка. – У вас в квартире проживают интересные люди?
– Как?
– Интересные люди, – повторила, – у вас не проживают?
– Наконец-то! – охнул Левушка и широко распахнул дверь. – Проходите.
Они прошли в комнату, а он суетливо побежал в ванную, почистил зубы, умылся, пригладил волосы. Вышел – сел напротив ребят, часто-часто потер ладони, что делал в минуты крайнего возбуждения, сказал с запинкой:
– Вам нужны... интересные люди?
– Очень нужны.
Вздохнул – и головой в омут:
– Это я.
– Вы? – усомнилась девочка.
– Да, я.
– А чем вы интересны?
– Многим, – ответил убежденно. – Всего не перечислишь.
Мальчик поверил сразу. Мальчик глаза распахнул навстречу.
– Многим... – эхом откликнулся мальчик. – Это надо же!
И попросил несмело, заливаясь нервным румянцем:
– У нас в школе встреча... С интересными людьми... Приходите.
– Приду, – ответил польщенный Левушка. – Непременно.
– Правда?
– Правда.
– Погоди, Краснушкин, – оборвала девочка. – Давайте уточним.
– Давайте.
Вытащила из кармана блокнотик, открыла на нужной странице, деловито уткнула карандаш:
– Я спрашиваю – вы отвечаете. С белыми воевали?
– Нет. Не успел.
– С фашистами?
– Тоже нет.
– Трудовые подвиги совершали?
– Как-то не довелось...
– Опасные профессии, – скороговоркой перечисляла девочка, – нехоженые тропы, героические будни, романтика, поиски, свершения, научные открытия...
– Нет... – Левушка совсем сник. – Нет, нет и нет...
– Так чем же вы интересны?
Это прозвучало, как приговор. Чем же вы интересны, гражданин хороший? Что можете сказать в свое оправдание?
– Не знаю, – прошептал. – Убейте – не знаю...
Мальчик так и подался к нему. Мальчик даже всхлипнул за компанию.
– Может быть... – несмело подсказал мальчик. – Чудеса бытового героизма?
– Как?
– Чудеса бытового героизма, – отчеканила девочка. – Это нас тоже интересует.
– Чудеса! – закричал Левушка. – Ну, конечно, чудеса... Как же я сразу не вспомнил? Именно бытового героизма.
– Назовите.
– А я... – гордо сказал Левушка. – Я зато жизнерадостный.
– И все?
– Все.
– В этом нет героизма, – фыркнула девочка.
– Фига! – Левушка сорвался с места, галопом запрыгал по комнате. – Это больше, чем героизм. Это – подвиг! Где вы его встречали, жизнерадостного? Жизнерадостность – она теперь как ограниченность. Как тупость и глупость. "Старик, – передразнил, – да ты у нас идеалист..." Ну и пусть! А я вот назло – жизнерадостный. Что хотите со мной делайте: я – жизнерадостный!
Девочка поднялась со стула, одернула чистенькое платьице, пошла к двери. Левушка шел следом, говорил запальчиво:
– Это трудно. Это так трудно! Поверьте мне...
– Это легко, – через плечо кинула девочка и закрыла блокнотик. – У нас в классе все жизнерадостные.
– А вы попробуйте... Вы сначала попробуйте.
Мальчик с состраданием глядел на него. Мальчик вздыхал часто, с большой симпатией.
– Ты меня понимаешь? – закричал Левушка. – Ты меня понимаешь... Хочу к вам на сбор. Можно?
– Нельзя, – отказала девочка.
