Далее, что бы правдоподобнее описать процесс, автор попробует употребить слово «Шаркнуло». И тем ни менее, Ойгена Генриховича именно шаркнуло. Немного размазав, его и так не очень – то слитный силуэт по обшарпанной стене. И тут же вынесло обратно к Саре Давыдовне. Гадалка так же сидела в своем кресле, и как будто ждала возвращения своего клиента.
– Ну, – вопросительно обратилась она к призраку, который явно начал возвращаться в свое агрегатное состояние, – каков опыт?
– Вот это силища, – отряхиваясь от штукатурки, пропел Ойген.
– Что слышали?
– Да, – глупо посмотрев на гадалку произнес отстраненность гость, – говорили про какую то вечность.
– Вечность?
– Именно!
– Я вас поздравляю, – Давыдовна привстала и дружественно подошла к клиенту, – вы один из нас.
Ойген Генрихович даже позабыл изначально, про цель своего прихода к этой загадочной женщине. В голове теперь только и крутилось….вы один из нас….один из нас….один из нас…
Глава шестнадцатая. Август Сантуцио
Сережа позвонил утром. Разбудил меня своим позитивом. Сказал, что прилетит немедленно. Я поставил чайник и уныло уселся ждать эффекта.
Когда последняя чаинка с усердием растворилась в пузатом чреве, арлекин уже скребся в дверь. Я отворил дверь, и он ворвался в мое субботнее утро, как ветер перемен.
– Может, объяснишь мне, наконец, то, – еще зевая и потягиваясь, промямлил я, – что это за маскарад с философским уклоном вправо, наблюдал вчера я. Не без твоей помощи, разумеется.
– Неужели ты и правда ничего не понял? – Нешлолхов смотрел на меня взглядом последнего мамонта, перед реальной угрозой вымирания.
Я налил ему чаю и жестом пригласил присесть. Но он как заведенный носился по моей квартире и не переставая, кричал.
– Неужели ты не понял. Хорошо, тогда я тебе расскажу, как это понял Август.
– Ну, – отхлебнув бодрящего и горячего, снизошел до него я, – попробуй, – Август, это же тот сумасшедший, с копной волос и вечно трясущейся конечностью?
– Он поэт, и живет порядком давно. В прочем так же как и ты и я, и все общество сфер. Просто я это понимаю и он, то есть Август, или как он сам себя любит называть… Сантуцио.
– Ага, Сантуцио. Он мне, между прочим еще вчера попытался что то рассказать про наше с ним единство в бессмертии. Так что он там понял то?
– Не ерничай, – обиженно сказал Сережа и начал свой рассказ.
– Его звали Август.
И был он такой же теплый и дождливый. Урожайный на комплименты женщинам и склонный рассуждать о скоротечности прихода осени жизни, когда природа, вместе со всем в ней прибывающем начнет, умирая засыпать. И странно было слышать от такого, еще молодого человека, вечно одетого в поношенный зеленый сюртук и тертые временем черные башмаки, такие изречения мысли. Он был поэтом, ну или старался им быть. Стихи его никто всерьез не воспринимал, или порой они смешили своими глупыми словосочетаниями и несуразными рифмами.
– Это очень красиво, – говорил ему сейчас его издатель, – но поймите, это же дворовая лирика. Нам такого добра, приносят в день километры. И я все это должен прочитать и оценить.
– Но мне казалось…
– Не спорьте со мной уважаемый Август, – оборвал его оправдательную речь издатель, – поищите себя, в чем нибудь другом. Поймите же вы, милейший вы человечище, поэзия это тонкая иллюзия. Тоньше самого тончайшего хрусталя. Поэзией лечат души, пропитывают время мыслью и страстью. А вашими стихами, если их, возможно, так назвать, извините меня искренне, возможно только стены в туалетах оклеивать.
Август искренне улыбнулся, еще постоял немного перед массивным дубовым столом издателя, заваленным кипой рукописей и лицензий. И шаркая по паркету, уныло побрел домой. К груди он нежно прижимал последние свои стихи. Он так надеялся на них. Он не спал всю ночь. И сидя при зажженной свече, усердно ловил в своей небольшой и пропахшей пылью и одиночеством комнатке, хоть какие – то происки музы. И как ему казалось у него почти получилось….но….
Городок их был сравнительно невелик. И жители, от безделья или же по другим каким – то причинам, любили приходить к городскому фонтану. Где неподалеку высился памятник неизвестному герою прошлых лет. Важно восседающему на своей лошади и держащему, какой то незамысловатый предмет в своей поднятой к небу правой руке. Жители не знали, кому и за что поставлен здесь, у любимого ими городского фонтана, памятник. Впрочем, это, как и присутствие, здесь в данную минуту поэта по имени Август, нисколько не вносило дисбаланс в отдых горожан. Хотя некоторые и подтрунивали, бросая в след шаркающему поэту колкие фразы.
– Эй, Август, прочти нам свое новое творение!!!!
И толпа радостно хохотала, считая такой юмор уместным и положение забавным. Что ж, думалось Августу, пускай поэт с меня никудышный, что ж с того?
Входя в свою маленькую квартирку, которая находилась здесь же неподалеку от центрального фонтана. А так как городок их был сравнительно невелик, то и все, в принципе, здесь находилось неподалеку. Он снял свои старые башмаки, пересчитал дыры на носках, вроде все были на месте, и принялся готовить овощную запеканку. Этому его научила его бывшая хозяйка. Будучи еще студентом, он, проживая у одной хорошей семьи на квартире, изучал поварское искусство. Часами мог сидеть у плиты, записывая и запоминая, как хозяйка кладет в кастрюльку разную снедь. И удивлялся, как потом из этого получалось превосходнейшее варево для всей семьи.
Он аккуратно извлек из бумажного пакета, капусту и лук. И принялся было расправиться с ними посредством острого ножа. Как почувствовал на себе, чей – то взгляд. Обернулся… и…..
Посреди комнаты, прямо на кресле качалке, между прочим, его кресле качалке. Важно и скучно одновременно, шмыгая сопливым носом и постоянно покашливая, сидел небольшого росточка господин. Хорошо и со вкусом одетый. С тростью и в черном лакированном цилиндре. Явно великоватым для его головы.
– Как вы сюда попали? – выронив из рук капусту, озадаченно произнес Август.
Вместо ответа незваный гость соизволил перейти сразу к делу. Уж видно так он решил.
– Можете звать меня Нобль, – откашлявшись, представился гость.
– Что же с того? – глупо переспросил его хозяин маленькой квартирки.
– Мне очень импонирует ваш образ существования, – выразительно оглядевшись, констатировал гость, – и я очень увлечен вашим творчеством. Нет, оно конечно бездарно. Но… в нем есть простецкая человеческая искренность.
– Вы имели честь слышать мои стихи?
– Интересный вы человек, Август. Стоило мне завести беседу о вашем творчестве, как вы тут же позабыли про мое здесь пребывание. Но да ладно, уверяю вас это к делу не имеет никакого отношения. А что же имеет?
– Что же?
– А к делу имеет отношение следующее. Если разложить ваши, так называемые стихи, по предложениям. И запросто читать их не как стихи, не ища в них рифм. То получается довольно таки сносное чтиво. Вы никогда об этом не задумывались?
– К чему же вы клоните?
– Я решил сделать вам королевский подарок, – учтиво произнес Нобль. Только вот откровенности ради, не делайте больше глупостей. И не пишите своих стихов так, как писали раньше. Теперь же слушайте меня Август очень внимательно.
Гость сосредоточенно состроил гримасу и продолжил.
– Я подарю вам карандаш. Именно им вы будите писать свои шедевры отныне и навсегда. Но не пытайтесь использовать бумажные листки. У вас определенно ничего не выйдет. Этот карандаш пишет только по женскому телу. И только так. С этого самого момента вы напишете три стихотворения. Всего три. Большего и не надо. В них вы выразите все, что так давно хотели сказать. И ежели сделаете все так, как велю вам я, ваше творчество останется в веках.
– Что же я должен делать?
– Вечером, как солнце склонит к горизонту свой свет. Пригласите с улицы одну из немногочисленных падших женщин, что водятся и в вашем небольшом городишке. Пусть она будет молода и привлекательна. Но не тешьте себя надеждой, удовлетворять свою похоть вы вряд ли будите. Уговорите ее стать для вас открытой книгой. Я думаю, что за определенную плату она не откажет вам, в вашей искренней забаве. И уложив ее на свою постель, пишите прямо на ее коже. Пишите искренне и честно. Чисто и просто. На рассвете выводите ее к городскому фонтану, и, сняв платье, она представит на обозрение ваши стихи. И поверьте, их не только прочтут, их будут шептать, заучивая наизусть.
– Что же я должен вашим карандашом и писать прямо по живому человеку?
– Да, – утвердительно высморкавшись в огромный белый платок, произнес Нобль. И еще не забудьте. Всего три вечера. Три девушки. И три своих творения вы, милый Август, сможете записать и представить там, у фонтана. Так что пишите о самом главном.
