Шурик
– Родился я в интеллигентной семье, – начал свой рассказ Шурик. Мать – преподаватель. Отец – ответственный работник аппарата ЦК КПСС. Родители занимали большую трехкомнатную квартиру ведомственного дома. Я, младший брат и моя девяностошестилетняя бабушка Сарафановна жили в одной комнате. Отец был строг, требовал хорошей успеваемости в школе и наказывал за плохие отметки. Мне же хотелось гонять в футбол и тусовать вечера с друзьями. Сарафановна постоянно меня закладывала. Брат был меньше на пять лет. Его никто не трогал. Зато я провел свое счастливое детство в углу.
Просыпался всегда с плохим настроением, всё меня раздражало. И однажды, на предложение доброй Сарафановны завтракать, пролаял: «Куда кушать, кусок в горло не лезет, война началась».
Эта шутка мне дорого обошлась. Вечером, возвратившись домой, мой номенклатурный папа заметил соседей, внимательно изучавших окна нашей квартиры. Увидев папу, они замолчали и разошлись. Папа тоже посмотрел вверх. И обнаружил, что все наши окна были крест-накрест заклеены бумажной лентой. Сарафановна, пережившая две войны, времени зря не теряла и подготовилась к налетам вражеской авиации. Что было потом, вспоминать не хочется – в советское время так шутить было нельзя.
Я поступил в художественный техникум, где был самым смурным абитуриентом. Несмотря на мою выходку с бабушкой, родители в честь моего поступления сделали подарок. Они подарили мне японские плавки, 100 % нейлон. Сине-красно-белые с карманчиком и ремешком (тогда была такая мода). Во времена тотального дифицита в 1968 году такой подарок был царским. Единственным недостатком был размер. Моя практичная мама купила плавки «на вырост». Я померял обновку и решил: просто туже затяну поясок.
Обзвонил дружков, и мы выехали на Днепр в Гидропарк. Я с гордостью разделся, высокомерно поглядывая на пацанов, одетых преимущественно в черные сатиновые семейки. Возле берега я присмотрел двух красивых девчонок и стал прогуливаться возле них, демонстрируя японское чудо. Но девчонки зашли по колено в воду и оживленно трещали, не обращая на меня внимания. Я разгоняюсь, бегу и, обрызгав девченок, ныряю. Вынырнув, гордо посмотрел на них. Они обозвали меня дураком. В ответ я демонически расхохотался. Вдруг ощущаю, на мне нет плавок. Они слетели во время нырка. Я лихорадочно нырял за ними, но так и не нашел их. Течение потащило мою одежку в сторону Херсона.
Положение было отчаянным, друзья ушли есть мороженое и вернутся, в лучшем случае, минут через пятнадцать. В голове мелькали планы, но все они сводились к тому, что я должен быстро выскочить и добежать до штанов. Осмотрев пляж, я чуть не заплакал. Он был забит людьми. Зоркие старухи следили за внуками. Но главное – девчонки расселись на берегу и наблюдали за мной.
Время тянулось очень медленно. Замерз, как зюзя. Друзей не было целую вечность. Наконец, они приперлись. Я прошамкал синими губами, чтобы плыли ко мне. Потом стоя по пояс в воде, я одевался. Это оказалось не просто. Мешало течение. Я несколько раз падал, но за штаны держался мертвой хваткой. Не хватало, чтобы Херсон получил еще и мои штаны. Потом на виду у всего пляжа я выходил на берег, провожаемый строгими осуждавшими взглядами старух. Проходя мимо девочек, которым еще полчаса назад я очень хотел понравиться, услышал: «Я же тебе говорила – это обычный малолетний козел. А ты – Тарзан, Тарзан».
Мелкие неудачи и я были словами-синонимами.
Помню, как-то вышел на балкон покурить. Рассеянно смотрю во двор. А там хорошо. Малыши пищат на детской площадке. На лавочке напротив меня расположилась делегация сухофруктов – бабушки из нашего дома, они плохо слышат, поэтому орут на весь двор, рассказывая друг другу, как их истязают и морят голодом невестки и зятья. В их рассказах густо перемешались буйная фантазия и «Сага о Форсайтах». Естественно, под моим балконом грузовик маневрирует, чтобы не задеть «Волгу», пробует развернуться. На кузове три ЖД-контейнера, у водилы все внимание на эту долбаную «Волгу». Он не заметил, когда сдавал назад, что контейнер залез под бетонный козырек парадного. Не понимая, что его держит, водила потеет, газует, психует и гнет маты.
Первыми заволновались бабушки. Одна, самая активная, подошла поближе для того, чтобы увидеть лично происходившее и не пропустить ни одной детали. В это время у водилы кончаются нервы. Он вдавливает педаль газа в пол и с криком «Епрст!» машина прыгает вперед.
Контейнер, который держал козырек, выбивает борт и падает в аккурат на бабульку. У меня подкосились ноги. Сигарета выпала из руки. Я не поверил своим глазам. Только что я сбивал ей на лысину пепел. Секунда, и ее больше нет. Сухофрукты тоже подтянулись к контейнеру. Приникли к щели: «Дуня, Дуня, как ты себя чувствуешь?» Я бросил курить, перестал выходить на балкон и на месяц превратился в Тациту (римскую богиню молчания).
Из ступора меня вывела Аллочка. Мы учились вместе на одном курсе. Я влюбился в нее до потери пульса. Но к этому времени подрос мой брат Русланчик. И начал мне мстить за отравленное детство. А ему было чего вспомнить. Я заставлял его мыть посуду, пылесосить, ходить в гастроном за покупками. Помню, как я не любил сахара, которым был обсыпан мармелад. И Русланчик должен был его слизывать. Я пугал братика жуткими сказками про желтую руку, монстров, кладбища и вурдалаков. Половину этих историй я выдумывал для него сам. Я привязывал к дверям, окнам и мебели леску. Во время моих рассказов вдруг неожиданно открывались двери и окна. Двигались по полу стулья и торшеры. Я приносил в дом летучих мышей, больших жуков-рогачей и пугал ими ребенка. Я так зашугал Русланчика, что он вместо марок и спичечных коробков коллекционировал лекарства.
Но я влюбился и потерял интерес к пугалкам. Стал рассеянным, всё время думая о предмете своего обожания, с нетерпением ожидая ее звонков. Но эта маленькая дрянь – Русланчик – всегда первым подлетал к телефону и невинным тонким голосочком спрашивал: «Шуру? Шура подойти не может, он какает».
Первый раз я его основательно оттрепал. Но наказание на него никак не подействовало. В Русланчика словно вселился бес. Он только поменял тактику. Услыхав звонок, летел к телефону орал в трубку: «Шура какает!» – и тут же прятался в туалете.
Мой роман длился восемь месяцев. Русланчик оборудовал в туалете библиотеку, так как проводил в нем много времени. И, естественно, много читал. Впроследствии это вошло в привычку, можно сказать, интеллектуалом малый стал именно в туалете. Готовиться к экзаменам, зачетам и просто читать в другом месте он уже не мог. Зато окончил школу с золотой медалью и университет с красным дипломом.
Руслан добился своего – в наших отношениях с Аллочкой образовалась трещина. Я, как заговоренный, вечно хотел на горшок, встречаясь с ней. Мой роман окончился неожиданно. Мы в очередной раз встретились, я подарил ей ландыши. Погода стояла чудесная. Я повел Аллочку в ботанический сад целоваться. Вел я себя игриво, стараясь быть похожим на Луи де Фюнеса. Всячески смешил свою подружку. И вот во время резкого движения у меня лопнула резинка в трусах. Трусы скатались в трубку и повисли на перегородке джинсов. Испытывая большой дискомфорт во время ходьбы, я потускнел, перестал острить, не зная, как себя вести в подобной ситуации, и постеснялся сказать правду. Желая вырулить из ситуации, я остановился, хлопнул себя по лбу, посмотрел на часы:
– Совсем забыл, мне нужно, – начал я лихорадочно выплетать, придумывая весомую причину…
Аллочка, подарив мне ледяную улыбку, сказала: «Знаю». После этого засунула ландыши в карман моей куртки, тихо прошептала: «В туалете будешь нюхать». И быстро ушла вперед, навсегда.
Четыре года техникума пролетели, как четыре дня. Я хорошо защитился и попал на работу в УКРТОРГРЕКЛАМУ. На дворе стоял 1972 год. Мне стукнуло девятнадцать. Я и мой друг Матвей упивались взрослой жизнью. Мастерские, где мы работали, занимали первый этаж жилого дома недалеко от знаменитой «Киянки». Мы на двоих получили комнатку, украсили ее плакатом Джимми Хендрикса кисти поляка Вольдемара Свержего и влились в дружный коллектив. Народ приползал на работу к одиннадцати, разбивались на группки для обсуждения новостей. Наша страна вступила в фазу развитого социализма, звездой телевизора был Л. И. Брежнев. Он целыми днями плямкал про мир во всем мире. Наобсуждавшись и накурившись, как пауки, мы шли обедать. Обедали обычно с пивом. Ближе к семнадцати часам наступало время портвейна, а с сумерками приходили веселые тетки.
Как-то после очередной поляны я и Матвей кувыркнулись с очередным Любасиком. На другой день я себя почувствовал зрелым и опытным чуваком. Перешел почти со всеми на «ты» и веселил всех анекдотами. Единственный человек, который не смеялся, был Санек Вишневский – душа всех компаний. Остроумный рассказчик, придумщик и великолепный импровизатор. Я фамильярно похлопал его по плечу – выше голову, Санек, жизнь прекрасна! И подмигнул Матвею. Санек грустно отвечает:
