– Верно, – сказал Шимон и, покряхтывая, слез с ослика. – Вот я и приехал. Сегодня заночую вон там, в пещере. Видишь мои Овечьи ворота? Тебе с ослом лучше пройти в город через них, все остальные, наверное, стража уже закрыла до утра. Да хранит тебя Бог!
– Да хранит тебя Бог! – повторил король Шломо, глядя ему вслед, сел на ослика и плотнее закутался в платок.
– Погоди, папа, не рассказывай, – попросила Отара. – Я схожу посмотрю, не подгорел бы хлеб.
В углу топилась большая печь, в ней хозяйка дома Мирьям готовила еду. В племени Ашера было принято есть вечером. Дочери, Отара и Ронит, помогали матери: мыли и нарезали лук, крошили чеснок, наливали масло в светильники, скручивали фитили. В горшках подогревалось молоко, овечий сыр подсыхал на глиняной тарелке, пахло свежим хлебом – его выпекали на горячих камнях и потом ещё некоторое время держали в прогретой ветками маленькой печке, стоявшей возле дома между кувшинами с зерном. Мирьям на опухших ногах ковыляла между печью и той комнатой, где на полу сидели вернувшиеся только сегодня после паломничества в Ерушалаим на праздник Суккот её муж Яцер бен-Барух и средние сыновья Ном и Шая.
Мирьям родила мужу двенадцать детей, из которых семеро выжили, чем она очень гордилась. «Бог послал мне столько детей, сколько другим мужьям рожают две жены», – любила говорить она.
Старшие дети на этот раз не покидали селения: Отара ждала ребёнка, а Элияу уже побывал в этом году с караваном в Ерушалаиме на празднике Песах и остался дома, чтобы перевезти на гумно урожай со своего поля и с отцовского.
Яцер бен-Барух со средними сыновьями, умытые и переодетые с дороги, произнесли благодарственную молитву за благополучное возвращение и начали рассказ о своём паломничестве в Ерушалаим.
– Какая там была погода? – спросила Отара. – Здесь у нас Девятый месяц начался сильным дождём с громом и молниями. Потом дождь ещё слегка моросил, но большую часть времени небо было чистым.
– В Ерушалаиме всё время светило солнце, да и в пути наш каравн ни разу не попал под дождь.
Он вспомнил дорогу, по которой шёл караван. Всё вокруг затопила густая зелень, в руслах пересыхавших на лето ручьёв журчала вода, и перейти через них с верблюдами, ослами, а особенно с овцами было не просто. Ночью становилось холодно, и охране каравана – её по жребию несли все взрослые паломники – приходилось разводить костёр и поддерживать его до самого утра.
– Я, может, в свои пятьдесят уже не так крепок, как раньше, – продолжал Яцер бен-Барух, – но старался от молодых не отставать: зря что ли водил караваны двадцать лет!
– А твой друг Омри из Нафтали?
– Не было Омри в этот раз, – вздохнул Яцер бен-Барух. – Говорили, он болел зимой, ослаб, лежит и не встаёт.
Он замолчал. Опять вспомнилась дорога.
На опушке леса только что народились белые и жёлтые ромашки и сочный, полюбившийся верблюдам ракитник. Как всегда после зимних дождей зацвёл тамариск и проклюнулись розовые башенки алтея. Утром кусты сгибались под тяжестью улиточных домиков, из которых торчали прозрачные медлительные рожки. Днём, едва караван успевал расположиться на отдых, как откуда ни возьмись налетали оранжевые божьи коровки и тревожили пасущихся верблюдов, опускаясь им на морды. Пробудились жуки-тяжёловозы. Они то зарывались в почву, то задом выползали оттуда и перебегали на другое место, оставляя жемчужный след на коричневой пыли, толстым слоем покрывшей дорогу.
– А дальше, папа? – напомнил Элияу. – В Ерушалаиме народ просил у Бога, чтобы вовремя пошли зимние дожди?
– Конечно, просил. А вечером был праздник Водочерпания. Возле источника Тихон поставили высокие светильники. Под звуки киноров, барабанов и бубенчиков коэны черпали золотыми кувшинами воду и всем давали её пить.
Дочери внесли и расставили тарелки с сухим иссопом и маслинами, кувшинчики с маслом и ракушки, наполненные солью. Зажгли светильники.
– Веселье Водочерпания праздновали и до Храма, – сказала Мирьям. – Что нового в Ерушалаиме?
– Нового? – Яцер бен-Барух начал перечислять: – Теперь главы семейств в Эрец-Исраэль должны подниматься в Ерушалаим на три праздника Восхождения: Песах, Шавуот и Суккот. В последний день праздника Суккот, когда все паломники собираются во дворе Храма, сам король громко читает перед ними Священный свиток, в котором рассказывается наша история от выхода из Египта до прихода в Эрец-Исраэль.
– А ещё обычаи повелевают иврим во все праздники радоваться и веселиться, – засмеялась Мирьям, ставя перед мужем большую чашу для вина.
– В Суккот – особенно, – подхватил Яцер бен-Барух. – Так вот, веселье началось вечером и сразу по всему городу. К паломникам присоединились мудрецы, храмовые левиты и коэны во главе с первосвященником, король и все почтенные жители Ерушалаима. Повсюду гремели барабаны, все танцевали, а кто, вроде меня, не умел – кружился на месте.
– Расскажи, какой вы себе построили шалаш? – подошла, обтирая руки о передник, Отара. – Хлеб сейчас принесут.
Старшая дочь Яцера бен-Баруха очень походила на мать: такая же короткая шея, покрытая тёмным загаром, такие же полные плечи, такая же улыбка и такой же хрипловатый голос.
– Дети очень старались, – вспоминал Яцер бен-Барух. – По-моему, наш шалаш был самым красивым в Ерушалаиме. Они развесили по стенам первые плоды из осеннего урожая: колосья, виноградные лозы, гранаты, финики и смоквы.
– А главные «четыре вида»? – спросила от печи Мирьям. – Вы про них не забыли?
– Что ты! У нас, как и в каждом шалаше, были и пальмовая ветвь, и ветки ивы и мирта…
– И этрог, – выкрикнули одновременно Шая и Ном. – Мы их связывали вместе и танцевали с этой связкой в руках, как все ерушалаимцы.
– Восемь лет назад вы были на празднике Шавуот в Храме с твоим отцом, почтенным Барухом бен-Авиноамом – да будет благословенна его память, – напомнила Мирьям. – Тогда Отара и Элияу так замечательно показывали нам, как во дворе Храма играли «Песнь Песней»! Говорят, будто король Шломо сочинил целый свиток притч. Может, вам довелось послушать их?
– Бог послал нам такую удачу. Представь, большой шалаш о трёх стенках и в нём показывают притчу из этого свитка. Называется «Премудрость и глупость»[28]. Ну-ка, дети!
Ном и Шая только того и ждали. Тут же в середине комнаты появились два плоских камня, и мальчики взобрались на них.
Ном выкрикнул:
– Премудрость провозглашает на улицах, на площадях подаёт свой голос. В самых шумных местах взывает она, при входе в городские ворота говорит она речи свои.
– К вам, люди, взываю.
Голос мой – к сынам человеческим, – вступил Шая. —
Я, Премудрость, обитаю с сообразительностью <…>
У меня совет и мудрость, я – разум, у меня сила. —
Мальчик почесал живот под рубахой и продолжал:
– Господь создал меня в начале пути своего,
прежде созданий своих <…>
когда ещё не было земли.
Я родилась, когда ещё не было бездны и источников, полных воды.
Я родилась прежде, чем погружены среди вод были горы, прежде холмов.
Когда ещё Он не сотворил ни земли,
ни полей, ни начальных пылинок Вселенной.
Когда Он задумывал небеса – я уже была там.
Когда Он проводил круг на поверхности бездны,
когда Он утверждал облака в высоте,
когда закреплял источники бездны,
когда полагал для моря устав свой,
чтобы воды не преступали Его приказ,
когда полагал основания земли —
я была при Нём,
я была радостью каждый день,
веселясь перед Ним всё время…
Он забыл слова, и отец пришёл ему на помощь:
– Послушайте наставления и будьте мудрыми!..
– Про муравья! Расскажи про муравья! – закричал Ном. – Ты всё забываешь!
– Расскажи ты, – предложила Мирьям.
– Пойди к Муравью, – начал Ном, остановился и пояснил: – Это Премудрость обращается к Глупости:
Посмотри на путь его, и ты поумнеешь.
Нет у него ни начальника, ни надсмотрщика,
ни правителя.
Заготовляет он летом хлеб свой,
собирает во время жатвы пшеницу свою.
Доколе, лентяйка, будешь ты спать!
Когда встанешь ото сна своего! <…>
Ном вздохнул и закончил:
– Упорство невежд убьёт их.
А слушающий меня будет жить безопасно и спокойно,
не страшась зла… – Дальше я забыл, – смутился Ном.
