С напутственной проповедью Магдалены, где смешались Библия, медицина и корысть, Инга вывела мать под зимний дождь. Погода плакала за двоих.
Не возвращаться же домой теперь… Там пусто, даже Мага на охоте за золотыми реками. Хотелось выпить. Хотелось оказаться зверем, бегущим на ловца. Где же ловцы, надо сообразить. Она водрузилась в телефонную будку, и первый звонок был Даниле Михалычу. Помнит ли еще о своем предложении, и, если подтверждает, ему ведь нетрудно будет организовать скромный фуршет на две персоны; в кои веки явление Инги с готовой программой вечера! Данила спасся длинными гудками. Кто еще? Может, пить в парадной с Неллиной душой, еще недалеко отлетевшей? Это на крайний случай. Где все Ингины постояльцы? Нет ответа. Инга боится мягкого отказа. Проклятье! Но один-то раз можно! Чередой прошлись дорогие призраки. Инга не умеет искать, она умеет «находиться», так найдите же ее, черт побери!
У Матвеева ответил женский голос, Инга втянула голову в плечи – чужие голоса сейчас как на змею наступить в темноте, Инга бросила трубку. Анзор, вот кто бы понял ее, но старик с внучкой подался на юга, в родные пенаты. Прискакала из архивов памяти Олеська, но «где вы теперь, кто вам целует пальцы…», она галопом по квартирам, жива ли еще… Однако Оксанушка наверняка дома, вот уж где театр абсурда: ввалиться к ней с бутылкой после всей этой голгофы и рассыпаться в пыль…
Чтобы не рассыпаться прямо сейчас, набрала номер Нелли – ради медитации для пальцев, а то они уже в ячейках цифирных застревают. Постучала ногтями по железяке аппарата, посмотрела, не дымится ли еще кто в ожидании телефонной очереди… И тут гудки послушались, превратились в голос, от страха под носом пот выступил, но фразы вышли на удивление подготовленные. Потому что толком – ничего, кроме извинений, что в такое время ужасное она… Игорь сразу оборвал:
– Когда будешь? Ты где?
Инга плохо определяла, где она, но могла твердо обещать, что будет сейчас. Единственное, что могла обещать.
Только она вошла, стало ясно, что Игорь запил в родительской квартире. С небрежным лукавством он притворил дверь в боковую комнату, откуда слышалось свистящее сопение. Если здесь и гнездилась где-то Неллина душа, то она явно решила не вмешиваться, отойти от дел. Обычного ее биополя, выстраивавшего пространство в уютное каре, – и конь не валялся, осталась одна никчемная оболочка.
Игорь тюкал на кухне рюмками. Инга не удержалась – сунула нос за закрытую дверь, думала, храпит Игорев папа. Оказалось, храпела женщина в бежевом костюме с длинными ногтями, губастая, красивая.
– Кто это там? – не удержалась Инга.
– Где? А, Надька… знаешь, я ее позвал, потому что она вопросов не задает. Хорошая она. Но пропащая…
– Ко мне мать приезжала…
– Выпей.
– Это? Нет, не могу. А нет чего-нибудь другого?..
Знакомая усмешка. Вокруг тарелки с куриными остатками, томатными лужами, ложки, вилки, сигареты, горчица, расписание поездов, перец горошком, соус «Астраханский», початая банка с фасолью, откуда торчит нож, портмоне, три рубля, термос, мясорубка, гвоздики в трехлитровой банке, шторка с ирисами заткнута за батарею, из хлебницы торчит книга «ЦРУ против СССР», хлеба нет.
«Чего-нибудь другого» тоже нет.
– Но я схожу, схожу…
Игорь прошмыгнул в комнату, и Инга услышала, как он тормошит спящую красавицу и просит денег, та бормочет, миролюбиво хихикает. Инга закурила, голова не закружилась, просто стала оседать, как будто плыть по кругу, отделяясь от тела. Игорь ушел, ходил долго, Надя стонала во сне, и во всей этой гоморре Инга обретала странное успокоение, тепло, как если бы она, наконец, пришла бы на свое место. Игорь вернулся с безобразно дорогой бутылкой игристого вина. Инга посчитала своим долгом потревожиться за беззащитную ограбленную Надю, но заплатить за себя в голову не пришло.
«Ну, и…» – Игорь ожидал, когда же Инга приступит. Но говорить, оказывается, не входило в ее планы. Ей хотелось только посмотреть на него, на него отдельно от семейного круга и бытовой шелухи, и она была уверена, что ей никогда это не светит, но вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Зашевелились те киты желаний, на коих покоилось мироздание и которые давно просели под грузом наслоившихся жизней. А Инга разлетается по кирпичикам. Пьет в пятый раз за свое здоровье. Куда ни кинь взор – вместо родных лиц остались пустые виньетки, один Игорь. Пьянеет он с толком, с расстановкой, в смысле не пьянеет вообще, достигнув «точки росы» – удобного расположения духа.
Инга, чувствуя бессилие, начинает про мать, про Шотландию, но рассказать все – остатка жизни не хватит, а что толку в искаженных осколках; хотя зачем брать на себя и этот труд – Игорю ведь – а она успела подзабыть! – фабула не требуется. Он все давно истолковал по-своему, по принципу «и ты, Брут…». Он ничего не оставил Инге, кроме мертвенного инсайда про то, что контракт, запой – не все ли равно, и там и здесь за плечами пустоты в виде несчастной Нади и швыдкой Магдалены. Есть целый тип подруг – сопроводительниц в ад… И Инга с Игорем – одного поля ягоды, они из тех, кто отдает души в дурные руки бескорыстно, не за сребреники – только из фатального любопытства.
Уснуть, что ли, тут, рядом с Надей? Захрапеть? Игорь вон уже кемарит.
– Я все время про тебя помнила! – Когда еще побредит она спьяну…
Игорь поднял голову, на лбу поднялись арки морщинок.
– Так оставайся! Чего тебе… Давай хоть ПОЖИВЕМ, а? Я давно уже в разводе, у жены хахаль, честно! Не сверли меня глазами Жизели-утопленницы!
– Жизель – не утопленница.
– Да шут с ней, с Жизелью! Я теперь один, в пустоте и сам пустой. Вот Надька только, пропащая душа, пропивает деньги мужа. У нее муж итальянец… Слушай, не уходи, я хоть с тобой очухаюсь, детей увижу. Я-то в таком виде не могу же перед ними предстать…
Мне бы только встряхнуться. Давай поживем здесь, наверстаем упущенное. Я знаю, ты в обиде, как все девушки на то, что я не женился. Но как на тебе было жениться, ты ж была как оловянный солдатик! Инга, мы взрослые люди, только давай без прошлого! У нас впереди еще есть лет двадцать. Лет двадцать, подумай – это же целая жизнь! Ты еще родить успеешь… может быть… помнишь, ты все родить хотела, а мамуля моя тебе не давала. Или – возьми меня в Шотландию… Ты чего-то скисла, я смотрю. Давай воспрянем духом, выпьем за встречу…
Бежать! Бежать трудно с непривычки, Инга пьяная совсем. Точно – скисла. Да она уже просто «забродила»… Бежать, а не то она на все согласится. «Поживем»! Это ж ее коренная мечта – просто пожить. Может, запить здесь на неделю-две, и пропади все пропадом. Кино, вино, домино… Нетвердыми пальцами она застегивала плащ, вдруг вспомнила – так ведь за рулем, куда деваться. Была свежа и непривычна такая загвоздка, тем более машиной завладела Мага. Что делать? – советовалась Инга со своей раскрасневшейся сардонической ухмылкой в зеркале. Игорь, звякнув задвижкой, выдвинул затяжелевшее тело из клозета.
– Куда ты лыжи навострила? Ну-ка сидеть! Сидеть и плакаться мне в жилетку!
Что еще остается… Протрезветь хотя бы к позднему вечеру. Но попробуй согреться в холодильнике – протрезветь в запойной зоне. Все усилия поглотили мольбы о будильнике и липкий сон. Игорь честно предъявил единственные часы в доме с треснутым псевдобарочным фейсом. Часы стояли. Нелли в доме и след простыл.
Проснулась Инга от жестокой тишины, к ужасу своему обнаружив абсурдное одиночество. Пить хотелось нещадно и еще нещадней оттого, что в доме, как на бедствующем судне, пресной влаги не осталось. Состояние стылого сплина обволакивало постепенно, пока дело не дошло до детских нелепостей, вроде того, что вдруг объявится Неллин супруг и застанет на месте похмелья. Апофеозом явилось клацание замка. Кроме Игоря, конечно, больше некому, но вернулся он совсем другим.
– Который час? – простонала Инга. – Мне надо домой.
– К маме? – хмыкнул Игорь. – Мамы нет…
Пора было кончать с кошмаром «последних встреч»! Сменить срочно эту масть некозырную, чтоб больше не вздумали устраивать ей рандеву перед безнадежным «совсем».
А игры из века в век одни и те же: она говорит «пойду», он уговаривает остаться. Но Игорь уже не уговаривал. Тогда правила слегка меняются: она не может просто уйти и плачет, он должен ее успокаивать. Инга не плакала, слезные железы заклинило. Никакая игра не клеилась. Инга уходит, но одновременно уйти не может. Но это никак не отразится на результате, она уйдет, конечно. Этюд застопорился, нового не будет, куда деваться в этой паузе?..
– Я ведь смогу тебе позвонить, правда?.. – Молчание. – Ты ведь здесь пока? Я… может, еще никуда не поеду… – Молчание. – Ведь ничего не решено. – Молчание, Игорева вскинутая бровь, словно за укромную кулиску, подняла уголок губ, получилась улыбка а ля сделка Фауста с Мефистофелем. – Я тебя любила. – Инга задерживает дыхание, уходя на дно в тщетных прятках от плача; Игорь выпрямляет улыбку. Молчание. Молчание, молчание, молчание.
