Я моргнул, мне вдруг показалось, что я заснул, испуганно вздрогнул, но ничего страшного не произошло, Каминский храпел, на шоссе было пусто, и я снова вывел машину на правую полосу. Спустя час он проснулся и заставил меня остановиться, потому что ему срочно потребовалось выйти. Я озабоченно спросил, не помочь ли ему, но он пробормотал; «Этого еще не хватало», — выбрался из машины и в рассеянном свете фар стал возиться со своими штанами. Держась за крышу, он осторожно сел и захлопнул дверь. Я завел мотор, и через несколько секунд он снова захрапел. Один раз он что-то пробормотал во сне, подергивая головой, от него исходил слабый старческий запах.
Утро постепенно вывело из тумана горы и отдалило небо, в разбросанных по равнине домах загорались и вновь гасли огни. Солнце взошло и все выше взбиралось по направлению к зениту, я опустил солнцезащитный козырек. Скоро шоссе заполонили машины, автофургоны, то и дело попадались тракторы, которые я, сигналя, обгонял. Каминский вздохнул.
— А кофе будет? — вдруг спросил он.
— Сделаем.
Он откашлялся, шумно подышал носом, пожевал губами и настороженно прислушался к моим движениям.
— Кто вы?
Сердце у меня на мгновение замерло.
— Цёльнер!
— Куда мы едем?
— К… — Я сглотнул. — К Терезе, к вашей… К Терезе Лессинг. Мы же… Вы вчера… так решили… Я хотел вам помочь.
Казалось, он раздумывает. Лоб его избороздили морщины, голова слегка задрожала.
— Мне повернуть? — спросил я.
Он пожал плечами. Снял очки, сложил их и сунул в нагрудный карман халата. Глаза у него были закрыты. Он ковырял в зубах.
— А мне вообще подадут завтрак?
— Как только доедем до какого-нибудь мотеля…
— Завтрак! — повторил он и сплюнул. Ни с того ни с сего, на пол перед собой. Я испуганно покосился на него. Он поднял огромные руки и потер глаза.
— Цёльнер, — хрипло произнес он, — так, кажется, вас зовут?
— Правильно.
— А сами вы рисуете?
— Уже нет. Попробовал было, но, когда провалился на вступительных экзаменах в школе искусств, бросил. Может быть, и зря. Подумываю снова начать.
— Не стоит.
— Я занимался живописью цветовых полей в стиле Ива Кляйна{18}. Некоторым они нравились. Но, конечно, глупо было бы всерьез полагать…
— Именно это я и хотел сказать. — Он не спеша надел очки. — Завтрак!
Я снова закурил, по-видимому, его это не беспокоило. На какое-то мгновение я об этом пожалел. Выпустил дым в его сторону. Табличка возвещала мотель, я въехал на стоянку, вышел и захлопнул за собой дверь.
Я нарочно не спешил, пусть посидит и подождет. Ресторан оказался пыльный, прокуренный, почти пустой. Я потребовал два стаканчика кофе и пять круассанов.
— Хорошо заверните, кофе покрепче!
— На мой кофе еще никто не жаловался, — сказала официантка и бросила на меня томный взгляд.
— Вы меня, наверное, путаете с кем-то, кого это интересует.
— Вы мне что, нахамить хотите?
— Давайте быстрее, мне некогда.
Изо всех сил стараясь не уронить, я донес до машины дымящиеся стаканчики и бумажный пакет с круассанами. Задняя дверь была открыта, за креслом водителя расположился какой-то тип и в чем-то настойчиво убеждал Каминского. Тощий, в роговых очках, с жирными волосами и торчащими зубами. Рядом с ним лежал рюкзак.
— Помните, сударь! — сказал он. — Главное — осторожность. На самом легком пути неизменно подстерегает зло.
Каминский с улыбкой кивал.
Я сел за руль, захлопнул дверь и недоуменно переводил взгляд с одного на другого.
— Это Карл Людвиг, — объявил Каминский, как будто все вопросы этим исчерпывались.
— Зовите меня просто Карл Людвиг.
— Он немного проедет с нами, — сказал Каминский.
— Вы ведь не против? — спросил Карл Людвиг.
— Мы никого не подбрасываем.
Несколько секунд никто не проронил ни слова. Карл Людвиг вздохнул:
— Сударь, я же говорил.
— Вздор! — сказал Каминский. — Цёльнер, если я не ошибаюсь, это моя машина…
— Да, но…
— Дайте сюда кофе! Едем.
Я протянул ему стаканчик, нарочно держа слишком высоко, так, чтобы он не сразу до него дотянулся; Каминский ощупью нашел его и взял. Я положил ему на колени бумажный пакет, выпил кофе, он, разумеется, оказался некрепким, выбросил стаканчик из окна и завел мотор. Стоянка и мотель стремительно уменьшались в зеркале заднего вида.
— Вы позволите осведомиться, куда вы едете? — спросил Карл Людвиг.
— Конечно, — сказал Каминский.
— Куда вы едете?
— Это наше личное дело, — оборвал его я.
— Вполне понимаю, но…
— Иными словами, вас это не касается.
— Вы совершенно правы. — Карл Людвиг кивнул. — Извините, господин Цёльнер.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Боже мой, да ведь я только что упомянул, — сказал Каминский.
— Вот откуда, — вставил Карл Людвиг.
— Расскажите о себе! — потребовал Каминский.
— Нечего рассказывать. Мне было тяжело.
— А кому легко…
— Абсолютно верно, сударь! — Карл Людвиг поправил очки. — Видите ли, я тоже что-то значил. Проницая тайны мира, чувствам смертных сострадал, сладостной игрой на лире жен прекрасных воспевал. А сейчас? Только посмотрите на меня!
Я закурил.
— Как там было насчет «жен прекрасных»?
— Это же Гете, — сказал Каминский. — Вы что, вообще ничего не читали? Дайте и мне.
— Вам нельзя курить.
— Правильно, — откликнулся Каминский и протянул руку.
Я подумал, чем раньше он помрет, тем лучше, и вложил ему в руку сигарету. Встретившись со мной глазами в зеркале заднего вида, Карл Людвиг несколько мгновений не сводил с меня многозначительного взгляда. Я вздохнул и протянул ему над головой пачку, так чтобы он мог вытащить одну сигарету. Он дотянулся — я почувствовал, как его пальцы, мягкие и влажные, обвились вокруг моих, — и плавным движением вытащил у меня из руки всю пачку.
— Эй, вы что это себе позволяете?
— Осмелюсь заметить, в вас обоих есть что-то странное.
— Что вы хотите этим сказать?
Я снова поймал в зеркале его взгляд: он не сводил с меня прищуренных глаз, насмешливых и коварных. Потом осклабился:
— Вы не родственники, не учитель и ученик, не коллеги. А он… — воздев тощий палец, он ткнул в сторону Каминского, — кажется мне знакомым. Вот вас я точно не видел.
— Тому есть причины, — откликнулся Каминский.
— Само собой! — сказал Карл Людвиг. Они рассмеялись. Да что здесь происходит?
— Верните мне сигареты!
— Какой я рассеянный. Извините, пожалуйста. Карл Людвиг не пошевелился. Я потер глаза, на меня вдруг обрушилась какая-то непонятная слабость.
— Сударь, — начал Карл Людвиг, — мы вечно лицемерим и большую часть жизни расточаем попусту. Мы сталкиваемся со злом и не узнаем его. Хотите послушать дальше?
— Нет, — решительно возразил я.
— Да, — сказал Каминский. — Вы знаете, кто такой Иероним Босх?
Карл Людвиг кивнул:
— Он изображал дьявола.
— Это точно неизвестно. — Каминский выпрямился на сиденье. — Вы имеете в виду пожирающего грешников демона, нахлобучившего на голову ночной горшок на правой створке «Сада земных наслаждений»?
— Повыше, — поправил Карл Людвиг. — Там есть человек, вросший в дерево.
— А ведь интересная мысль, — удивился Каминский, — единственный персонаж, который смотрит на зрителя и не испытывает боли. Но тут вы ошиблись.
Я в ярости переводил взгляд с одного на другого. Да что они плетут?
— Это не дьявол! — провозгласил Каминский. — Это автопортрет.
— А разве одно другому противоречит?
На несколько секунд они замолчали. Карл Людвиг улыбался в зеркале заднего вида, Каминский озадаченно жевал нижнюю губу.
— По-моему, вы не туда свернули, — сказал Карл Людвиг.
— Вы же не знаете, куда мы едем! — огрызнулся я.
— Так куда же вы едете?
— Неплохо, — сказал Каминский и передал ему круассаны на заднее сиденье. — Древочеловек. Неплохо!
Карл Людвиг надорвал обертку и с жадностью набросился на еду.
— Вот вы сказали, что вам было тяжело, — произнес Каминский, — а я вспомнил свою первую выставку. То-то был удар!
— Я тоже выставлялся, — сказал Карл Людвиг с набитым ртом.
— В самом деле?
— В частных художественных галереях. Это все давно в прошлом.
— Картины?
— В некотором роде.
— Вы наверняка были недурным художником, — предположил Каминский.
— Я не стал бы это утверждать.
— И как вы это пережили? — спросил я.
— Знаете ли, — ответил Карл Людвиг. — Вообще-то тяжело. Я тогда…
— Я не вас спрашивал! — Впереди полз спортивный автомобиль, я посигналил и обогнал его.
— Сносно, — ответил Каминский. — Так уж получилось, что у меня не было финансовых проблем.
