Из переулка выехал трамвай, громыхая на стыках рельс. Иосиф сжал ее локти, все ее беспомощное, вдруг обмякшее тело, и запрыгнул в трамвай…
Проехав вокзал, он вышел на конечной остановке. Проходной двор вывел его к обрыву. Дальше только небо, странное, все в красных проплешинах. По осклизлой и крутой лестнице он спустился к кладбищу. Вот и знакомая ржавая оградка. В каком-то затмении он открыл калитку…
Начался дождь. Шорохи. Шепоты. Иосиф обернулся, показалось, что кто-то окликнул его. Меж стволами деревьев обрисовался силуэт фигуры. Лицо, как в венке, в каплях дождя.
— Отец?.. — недоверчиво прошептал он, пятясь, отступая к оградке…
С криком над кладбищем закружили вороны. Как в ознобе, ветки стряхнули на мокрый песок рой листьев. По окружному мосту прогрохотал поезд. Чувствуя, что земля ускользает из-под его ног, он уцепился за решетку ограды и осел. Уткнувшись лицом в прелые листья, он тихо завыл…
Спустя час весь промокший и какой-то оторванный от этой жизни Иосиф вошел в дом на углу Болотной улицы. Не раздеваясь, он лег на кушетку, обречено сложив руки на груди. Мысли были пустые, далекие, ни к чему не относящиеся…
Почудилось, будто открылась дверь, и в комнату кто-то заглянул. Свет чуть теплился в лампе на столе. Он привстал, подкрутил фитиль, огляделся. Низкие потолки, стены, крашенные известью, узкое окно в темную комнату. Чего-то не хватало. Он скосил глаза. Не стучали ходики. Стрелки остановились на половине пятого, как и в прошлый раз, когда отец покончил с собой…
Отец вернулся из командировки накануне Иванова дня, непохожий на самого себя, как будто переодетый в чужое, без шляпы и галстука в длинном, до пят, спадающем тяжелыми складками драповом пальто. Даже голос его изменился. Как будто застряв в проеме двери, он улыбался, что-то говорил. Он пытался рассмешить мать, но только испугал ее…
Иосиф неуверенно улыбнулся и, шагнув навстречу отцу, наткнулся на зеркало. Отец все еще улыбался там, за стеклом, как будто замурованный в эту стеклянную пустоту…
Неожиданно зазвонил телефон. Он висел на стене в коридоре. Иосиф затаился, выжидая. Телефон умолк…
Иосиф провел рукой по лицу, как-то забывчиво огляделся и сел на кушетку, потом лег, кутаясь в лоскутное одеяло. В комнате царила полутьма и тишина, как в детстве, лишь иногда нарушаемая какими-то странными скрипами и скрябами.
Хлопнула дверь. Пахнуло запахом яблок, резеды…
Некоторое время Иосиф лежал и прислушивался, прильнув лицом к подушке. Донеслись голоса, мужской и женский, шаги, шелест шелка, тихий звон свисающих сталактитами сережек. Сердце замерло. Из темноты выступило ночное очертание матери. Она куталась в козью шаль мышиного цвета.
— Спит, спаси его Господи… — прошептала она быстро и сбивчиво. Иосифу показалось, что мать обращалась не к Богу, а к отцу. Она склонилась над ним, как ангел, крылом коснулась его щеки. Блеснули ее глаза, словно две луны, большие и влажные.
Мать ушла. Остался ее темный лик на стене, оттененный рамкой, сникшие герани и такое далекое окно. Еще дальше железнодорожные пути, упирающиеся в тупик…
Окно зазеленело.
Иосиф встал и, точно лунатик, подошел к окну. Он не заметил, как отделился от пола и мягко, бесшумно скользнул в рассветную полутьму, словно в воду, взмыл, полетел, удивленно раскинув руки. Он даже не успел испугаться. Стена и ржавеющая у стены инвалидная коляска с надувными шинами постепенно отдалялись. Он поднимался вдоль стены, еще не зная, что его ожидает, падение или спасение. Неожиданно кто-то окликнул его по имени, которое он уже забыл. Он глянул за спину и… очнулся в глухом переулке. Он лежал, кутаясь в лоскутное одеяло. Над ним трепались обмокшие гардины, как флаги.
Он зажмурился. Его ослепил свет фар. Мигая желтыми огнями, лимузин повернул за угол и исчез…
В предрассветной пустоте еще витали сны, но Город уже просыпался. Из тумана постепенно выступали очертания крыш, сеть переулков, улиц. Они тянулись к Башне, точно обвисшие паутины, с неуверенно поблескивающими каплями фонарей.
Донеслись шаги. Иосиф обернулся и увидел рыжеволосую деву в черном. Она спускалась по лестнице. Как будто зависнув в пустоте, дева перешла террасу и скрылась во флигеле.
Порывшись в карманах, Иосиф нашел ключи, открыл дверь и, не зажигая свет и не раздеваясь, прошел в комнату. Какое-то время он листал бумаги из папки по делу о покушении. Не отправленные письма, очень длинные и совсем короткие, всего в одну строчку, пожелтевшие фотографии, некоторые испорчены, лица очень смутные, неотчетливые, некоторые уже покойники, скучающие, усталые или смеющиеся. Он держал их в руках. Они обступали его. Он видел их в зеркале. Зеркало постепенно тускнело и они терялись, исчезали. Остались только тени, призраки, увы.
Налив в стакан вина, Иосиф выпил залпом, молча, в задумчивости постоял у окна, из которого открывался вид на глухую стену дома напротив, чем-то напоминавшую огромную фреску. Взгляд его скользнул по стене и остановился на клочке неба с лакунами и затонами.
Откуда-то доносились звуки музыки и пение, как на сцене, на которой совершалось действие пьесы, поставленной невидимым режиссером. Чувствуя свое бессилие и не зная, чем отвлечься, он стать читать стихи Лизы, несколько странные, неровные. Они были приколоты булавками к обоям, как бабочки. Неожиданно для себя он всхлипнул, теряя булавки, сорвал несколько листков, смял их и лег, не раздеваясь, зарывшись лицом в ладони…
Он лежал и прислушивался к шагам на лестничной площадке, мертвея, когда они затихали. Он все еще ждал ее. Мимолетные, обрывочные воспоминания заселяли комнату…
Иногда он находил Лизу в постели, она спала, вытянувшись, как тростинка. Он не будил ее. Закрыв глаза, он думал о ней и не слышал иных звуков, кроме ее сонного дыхания…
Окно постепенно мутнело. Близился рассвет. По губам Лизы пробежала легкая зыбь, показалось, что она проснулась и едва удерживается от улыбки. Он слегка распахнул ее кружевную сорочку. Приоткрылись маленькие, нежные груди, податливо сближающиеся в излучину с небольшой родинкой. Он вытянулся, изгибаясь, разжал ее бедра…
Булькнул звонок. Кто-то постучал в дверь. Не зажигая свет, Иосиф встал и направился к двери.
— Кто?.. — спросил он.
— Это я…
По голосу Иосиф узнал Агента. Открывая дверь, он невольно обернулся и увидел в зеркале пустую кровать. Зеркало стерло Лизу…
— Ну и?.. Иосиф хмуро посмотрел на Агента.
— Она под надзором девы из приюта…
— А он?..
— Он в следственном изоляторе… — Агент осторожно кашлянул и протянул ему связку писем. — Это архив девы, о которой вы говорили… целый роман в письмах… — Прикрыв рот рукой, Агент хихикнул.
Иосиф покосился на Агента и, не в силах скрыть раздражение, захлопнул дверь…
В комнате охраны было шумно, накурено. Иосиф протиснулся между двойниками Тиррана, которых он путал самым странным образом, и проскользнул в кабинет.
— Ну что там у тебя?.. — Тирран рассеяно улыбнулся.
Поправив трясущимися руками очки и чувствуя что-то вроде головокружения после бессонной ночи, Иосиф положил папку с бумагами на стол и доложил о ходе расследования по делу о покушении, все, что смог узнать, имена, факты…
— Так, так, для начала не плохо… — Все еще рассеянно улыбаясь, Тирран слушал Иосифа, который, то краснел, то бледнел. От одной мысли, что в заговор возможно втянут и дядя, он чувствовал себя преступником.
— Одним словом, дело довольно запутанное… мне кажется, намеренно…
— Это все?.. — Тирран полистал бумаги, делая вид, что думает о другом. — Или что-то еще?..
— Да, то есть, нет… — Иосиф вытер пот со лба. В кабинете было душно. Неулыбчивое лицо его вдруг хихикнуло, как будто само по себе. Он испуганно прикрыл рот ладонью.
— Ну… — Тирран нахмурился.
— Нашлась ваша дочь… правда, я не совсем уверен, но сходство просто поразительное… — быстро и невнятно пробормотал Иосиф.
Послышался отдаленный гул. В стенах зашуршало, просыпалось что-то. Скрипнула, приоткрылась форточка. Порыв ветра вздул занавеси. Пахнуло сыростью, болотом. Тирран невольно поежился, скользнул взглядом по стенам, укрытых гобеленами, и подошел к окну, за которым догорал вечер. Ловя отсветы, он потер костяшками пальцев веки, задумался, вспоминая, какой сегодня день.
«Кажется среда… или четверг?.. нет, среда… в четверг у Графини прием… о чем это он?.. сейчас будет выдумывать очередную историю о воображаемом ребенке, наделит все это правдоподобием и припишет мне отцовство… а что, если это правда…» — Испытывая странное чувство, не лишенное некоторого беспокойства и радости, Тирран глянул в окно. От реки к площади уже полз туман…
Из тумана выплыло лицо Лизы, обнаженные плечи…
