Во время раздачи еды Ольга работала официанткой, в перерывах — посудомойкой, вечером — уборщицей; она сильно уставала, но от хорошего питания даже немного поправилась и каждый день приносила домой кусочки масла, хлеб, сахарин.
Некоторые курсанты приходили в столовую до открытия, помогали работницам принимать хлеб у возниц, резать буханки на ломти, разносить подносы по столам. Чаще других появлялся скромный паренек с грустными темными глазами. Он входил бесшумно, с виноватой улыбкой. Его звали Николай. Однажды, когда Ольга закончила работу, Николай подошел к ней.
— Знаете, Оля, я сегодня назначен патрулем. Пожалуйста, погуляйте вместе со мной.
Ольга и раньше замечала, что Николай к ней неравнодушен. И когда она накрывала скатертями столы, и когда разносила еду — он все время за ней наблюдал. Даже поздно вечером, уходя из столовой, Ольга чувствовала на себе его взгляд. С одной стороны, ей было приятно, что из многих молодых женщин Николай обратил внимание именно на нее, с другой — это ее пугало. Ольге казалось, что в такие минуты между ней и Николаем возникают какие-то невидимые нити; она опускала голову, убыстряла шаг. По ночам ей снилось, что эти нити уже многие видят и даже судачат о чем-то более серьезном, связывающем ее с Николаем. Ольга оправдывалась, защищалась, а проснувшись, злилась на свои выдумки.
Она слишком любила Анатолия и была ему безоглядно преданна (хозяйка Евгения Петровна за преданность называла ее «собакой»), остальные мужчины для нее просто не существовали, она смотрела на них, как на сослуживцев, знакомых и приятелей мужа, и все они были для нее чужими, посторонними, а Толя своим, родным. «Но как это объяснить застенчивому пареньку? — подумала Ольга, когда он предложил ей прогуляться. — Конечно, через несколько дней он уйдет на фронт и нехорошо обижать его отказом, к тому же, нет ничего страшного в том, что они погуляют пять минут». Рассуждая об этом, Ольга и не заметила, как пошла рядом с Николаем; она спохватилась, когда они пересекли улицу, и сразу вздрогнула, ей показалось, что в эту минуту Анатолий почувствовал ее предательство. Ей захотелось побежать домой, но Николай рассказывал о себе, и Ольга не решилась оборвать его на полуслове. Она слушала рассеянно, то и дело оборачивалась, боялась их увидят знакомые.
Он рассказал ей всю свою девятнадцатилетнюю жизнь: зеленый город Саратов, дом на берегу Волги, яблоневый сад, отец на фронте, живет с матерью, два года в училище… Они прошли почти до центра города, и Николай остановился.
— Вообще-то дальше мне нельзя. Черта. Зона патрулирования кончается. А, ладно. Провожу вас.
— Нет, нет. Возвращайтесь. И мне пора…
Что-то вроде жалости к влюбленному парню сковало Ольгу и у нее не повернулся язык сказать о муже. На другой день она узнала, что Николая посадили на гауптвахту; она догадалась, что это случилось из-за нее, и подошла к полуподвалу, около которого вышагивал часовой.
— Николай здесь? — спросила у часового.
— Здесь, но подходить нельзя, — часовой подмигнул, и Ольга поняла, что он все знает.
Покраснев, она хотела отойти, но услышала, что кто-то барабанит по стеклу и, обернувшись, увидела в окне Николая — он махал ей рукой и улыбался. Часовой тактично отошел в сторону, и Ольга, наклонившись, спросила:
— За что вы здесь?
— За вас.
— Потому что перешли ту черту?
— Ага. Но это ничего… Вот только… вас видеть хочется.
А на другой день Николай сообщил, что их отправляют на передовую. Он сбегал в казарму и принес открытку с видом Саратова и адресом матери.
— Это вам, Оля… Я не успел вам сказать… Очень прошу вас, ждите меня… Вы будете ждать, Оля?
Ольга только опустила голову.
…Прощальный парад состоялся на центральной площади города. Под духовой оркестр промаршировали вчерашние курсанты в новеньких гимнастерках, в начищенных сапогах; красивые, юные, они отправлялись на фронт. Ольга стояла среди провожающих и махала рукой. Поравнявшись с ней, Николай улыбнулся и что-то проговорил одними губами. Ольга не поняла что — то ли «ждите меня», то ли «люблю тебя».
Из столовой Ольга приходила в одиннадцать вечера, а то и за полночь, ставила на стол банку какого-нибудь рассольника и тут же укладывалась спать. Анатолию приходилось после работы стоять в очередях, готовить ужин да еще чертить за доской — выполнять срочный заказ. В конце концов решили, что Ольге лучше подыскать другое место.
Уволившись из столовой, она несколько дней обивала пороги разных учреждений; кто-то посоветовал сходить на хлебозавод.
— Туда не возьмут, — безнадежно махнул рукой Анатолий. — Наши мужчины там нанимаются грузчиками в ночную смену, но берут только двух-трех. Работа там тяжелая, а чуть ошибся — выгоняют. За воротами всегда толпа желающих.
Но Ольга настойчиво заявила:
— Я буду сыта, и моя хлебная карточка останется в семье.
На следующее утро почти босиком — туфли развалились и хозяйка дала драные тапочки — Ольга пришла на хлебозавод и вошла в проходную, где мужчины ожидали поденной работы.
— Знаете что?! Мне нужно в отдел кадров, — сказала охраннику. Сказала так убедительно, что охранник показал на дверь.
В отделе кадров сидели две женщины.
— Кто вас пропустил? — спросила старшая. — Нам никто не требуется. Весь штат укомплектован… Постоянных-то не знаем куда ставить.
— Ваш завод — единственная моя надежда, — сказала Ольга. — Я согласна работать кем угодно, на любых условиях.
Женщины посмотрели на старое платье, на тапочки…
— Сейчас пойдем в цех, — вышла из-за стола старшая. — Если сдвинешь вагонетку с хлебом, возьмем чернорабочей.
— Я обязательно сдвину, — просияла Ольга.
В огромном цехе было жарко и пахло свежеиспеченным хлебом; повсюду стояли вагонетки, набитые буханками хлеба, от которых шел пар. В горле у Ольги запершило, на глазах появились слезы.
— Вот тебе хлеб, отойди в сторонку, поешь, потом будешь двигать, — женщина протянула Ольге полбуханки.
Ольга стала есть горячий мякиш, и вдруг простодушно спросила:
— А можно половину спрятать? Я хочу отнести детям.
— Выносить хлеб нельзя. За это отдают под суд! — женщина кивнула на вагонетку, стоящую около печи. — Откати ее в угол.
Ольга ухватилась за поручень и напряглась изо всех сил, но вагонетка не сдвинулась. Ольга уперлась ногами в пол, навалилась на вагонетку всем телом, но та даже не качнулась. Подошли рабочие заулыбались, женщина тоже улыбнулась, встала рядом с Ольгой, толкнула поручень, и вагонетка покатилась.
— Ну, ладно, молодец. Старание налицо. Пойдем, оформлю тебя разнорабочей в сухарный цех. Завтра выходи на работу.
— Все-таки ты, Олечка, удивительно счастливая, — сказал вечером Анатолий. — Ты как-то действуешь на людей, тебе никто не может отказать.
— Да никак я не действую, — рассмеялась Ольга. — Просто я энергичная.
— Да, действительно, ты не динамо-машина, ты шаровая молния.
Утром Ольге выдали рабочую карточку — шестьсот граммов хлеба в день.
— Целое состояние! — воскликнула Ольга дома. — И все это для семьи, а в цехе я буду есть сколько влезет.
Через неделю Ольга заметно поправилась, и возила вагонетки без особых усилий. Но работа была и опасной. Как-то Ольга везла хлебные формы и вдруг сбоку вынырнула виляющая из стороны в сторону вагонетка — на ее подножке стоял рабочий и спал, вцепившись в железный каркас. Ольга вскрикнула, застыв на месте, но в ту же секунду рабочий электрик дернул ее за руку, Ольга плюхнулась на пол, а вагонетки с грохотом врезались друг в друга.
Ольга работала усердно, к тому же она была одной из самых грамотных женщин на заводе, и вскоре ее перевели в учетчицы. Теперь, кроме учета продукции, в ее обязанности входило набирать людей для ночной погрузки и подвозки хлеба… Когда Ольга выходила за ворота, ее окружала толпа небритых, усталых мужчин, отработавших смену на других предприятиях. Требовалось десять человек, а тянули руки две сотни, и каждый протискивался поближе к Ольге. Первыми она брала самых истощенных, записывала их в тетрадь, а остальных просила прийти на следующий день. Таким образом в конце концов каждый побывал в цеху.
…Осенью сорок второго года все было затянуто дождевой сеткой. Временами переставало лить, но воздух оставался пузырчатым, и водяная пыль проникала даже в дома. В ту осень получили известие о гибели друзей Анатолия — Ивана и Михаила — об этом сообщила сестра Ксения. Анатолий был на работе, когда принесли письмо. Ольга хотела подготовить мужа к известию: вначале сказать, что Иван и Михаил ранены, а уж потом показать письмо, но у нее ничего не получилось — она не умела играть, прятаться за спасительную ложь, — и сбивчиво выпалила ужасную правду.
Потрясенный Анатолий долго не мог прийти в себя; он осунулся, ссутулился, с работы возвращался поздно, выпивши; усаживался на кухне в углу, поминутно снимал очки, тер глаза, говорил Ольге, что ему стыдно — его друзья погибли, а он отсиживается в тылу. Втайне от жены он снова ходил в военкомат, просился на фронт, но его не отпускали с оборонного завода, да и зрение подводило.
