— Но ведь это всего лишь, — произнес он, — если будет позволено так выразиться, это всего лишь, так сказать…
— «Осеняет блик в волнах
Красножопых мух в цветах» — вот те хренова поэзия ни на один хренов ноготь не хуже Шелли, — сказал Крэнли Глинну. — А по-твоему как?
— Мне кажется неоспоримым, — произнес Глинн, тыча вперед своим подрагивающим зонтом, как бы в подкрепление слов, — что пчелы располагаются в цветах. Мы можем сказать об этом, что это определенно так.
Экзамены продолжались пять дней. В течение первых двух Крэнли даже для проформы не заглянул в экзаменационный зал, но после каждого экзамена его можно было видеть возле университетского здания тщательно разбирающим все вопросы с более прилежными из своих друзей. Он заявил, что экзамены очень легкие и сдать их может любой, имеющий средние познания. Он не задавал особых вопросов Стивену, а просто говорил: «Я так думаю, ты прошел». «Полагаю, да», — отвечал Стивен. Макканн появлялся обычно встретить студентов после экзамена. Отчасти он приходил, потому что полагал своим долгом выказывать интерес ко всему, что касалось колледжа, а отчасти потому, что экзамены сдавала и одна из дочерей мистера Дэниэла. Стивену, которого не очень заботило, сдаст ли он экзамен или провалится, было необычайно забавно выслеживать знаки зависти и нервической тревоги, пытавшиеся укрыться под маской беззаботности. Студенты, что усердно занимались весь год, делали вид, будто их положение ничем не лучше, чем у лентяев, и как лентяи, так и усердные казались сдающими сессию с крайней неохотой. Те, кто были соперниками, не заговаривали друг с другом, опасаясь взглядом выдать себя, но украдкой расспрашивали подвернувшихся знакомых об успехах другого. Возбуждение настолько владело ими, что даже возбуждение пола бессильно было его превозмочь. Студентки не были уж предметом обычных шуточек и смешков, на них смотрели теперь с некою неприязнью, как на коварных врагов. Некоторые из юношей давали одновременно выход своей враждебности и утверждались в чувстве своего превосходства, заявляя, что для женщин только естественно делать успехи, они могут заниматься по десять часов [круглый] в день круглый год. Макканн, исполнявший роль посредника, сообщал им слухи и сплетни из противного лагеря, и именно через него все узнали, что Лэнди не получит первой награды по английскому, потому что мисс Ривз написала двадцатистраничное сочинение на тему: «Верное и неверное употребление юмора».
Экзамены заканчивались во вторник. В среду утром мать Стивена выглядела чем-то обеспокоенной. Стивен не слишком порадовал родителей своим поведением на экзаменах, но вовсе не думал, чтобы волнение матери могло быть вызвано этим: и он выжидал, пока причина как-то объявится сама. Мать дождалась, чтобы комната опустела, и словно между делом сказала:
— Ты ведь еще не исполнил пасхальный долг, правда, Стивен?
Стивен ответил, что нет.
— Лучше всего тебе пойти на исповедь днем. Завтра Вознесение, и наверняка вечером сегодня церкви полны народа, там все, кто откладывали пасхальный долг до последнего. Удивительно, как это у людей нет стыда. Видит Бог, у них с Пепельной Среды было предовольно времени, чтобы не ждать двенадцатого часа для приобщения к Господу… Я это не о тебе, Стивен. Я знаю, ты готовился к экзаменам. Но те, кому делать нечего…
Стивен ничего на это не отвечал, продолжая старательно выскребать остатки яйца из скорлупы.
— Я уже исполнила пасхальный долг — в Великий Четверг — но утром я снова подойду к алтарю. У меня сейчас обет девятидневной молитвы, и я хочу, чтобы ты, причастившись, присоединился к моему особому прошению.
— Какому особому прошению?
— Ты понимаешь, милый, я так тревожусь за Айсабел… Я прямо не знаю, что думать…
Стивен «в сердцах» пробил ложечкой дно скорлупы яйца и спросил, нет ли еще чаю.
— В чайнике больше нет, но я быстренько вскипячу еще.
— Да ладно, не надо.
— Что ты, это совсем минутка.
Стивен не возражал, чтобы она поставила воду, это ему давало время, чтобы закончить разговор. Его сильно злило, что мать пытается втащить его в русло благонамеренности, используя здоровье сестры как средство. Возникало чувство, что такая попытка оскорбляет его честь и освобождает от последних доводов внимательной сыновней почтительности. Мать поставила воду, и вид ее был уже менее тревожным, как если бы она прежде ждала решительного отказа. Она попробовала даже перейти на непринужденную беседу в стиле религиозных матрон.
— Завтра мне надо бы постараться вовремя попасть в город, успеть к торжественной мессе на Мальборо-стрит. Завтра великий церковный праздник.
— Почему это? — спросил Стивен с улыбкой.
— Вознесение Господа нашего, — торжественным тоном ответила мать.
— А почему это великий праздник?
— Потому что Он явил Свою Божественность в этот день: Он вознесся на небеса.
Стивен принялся намазывать масло на хрустящую горбушку, меж тем как черты его складывались в решительное выражение враждебности:
— Откуда же он отчалил?
— С Масличной Горы, — ответила мать; под глазами у нее появились красные пятна.
— Головой вперед?
— Что ты хочешь сказать, Стивен?
— Хочу сказать, что, пока он долетел, у него, наверно, голова закружилась. Почему он не полетел на воздушном шаре?
— Ты хочешь глумиться над Господом нашим, Стивен? Клянусь, я думала, у тебя хватит разума, чтобы не пасть до такого языка: так говорят одни люди, способные верить только в то, что под носом. От тебя я такого не ожидала.
— Скажи, мама, — произнес Стивен между жевками, — ты мне в самом деле хочешь сказать, что ты веришь, будто наш друг воспарил с той горы, как про него говорят?
— Да, верю.
— А я нет.
— Стивен, что же ты говоришь?
— Это абсурд, цирк. Он является в мир Бог весть как, ходит по воде, выбирается из могилы и отправляется по воздуху с холма Хоут. Что это за чушь?
— Стивен!
— Я в это не верю, а если б верил, это не было бы моей заслугой. Что я не верю, в этом тоже нет заслуги. Это просто чушь.
— Самые просвещенные учители Церкви в это верят, и для меня этого вполне достаточно.
— Он может поститься сорок дней.
— Бог может все…
— Сейчас на Кэйпл-стрит дает представления один парень, который говорит, что он может есть стекло и железные гвозди. Он называет себя «Человек-устрица».
— Стивен, — сказала мать, — я боюсь, что ты потерял веру.
— Я тоже боюсь, что это так, — ответил Стивен.
С видом, расстроенным до предела, миссис Дедал беспомощно опустилась на ближний стул. Стивен сосредоточил внимание на воде и, когда она вскипела, налил себе еще чашку чаю.
— Никак я не думала, что до такого дойдет, — сказала мать, — чтобы кто-то из моих детей потерял веру.
— Но ты уже знала с каких-то пор.
— Как я могла знать?
— Знала.
— Я подозревала, что-то происходит неладное, но мне в голову не могло прийти…
— И ты все-таки хотела, чтобы я принял причастие!
— Конечно, сейчас ты не можешь принять причастие. Но я думала, ты исполнишь пасхальный долг как все годы до этого. Я не знаю, что тебя совратило с пути, наверно, книги, которые ты читаешь. Твой дядя Джон — его тоже в молодости совратили книги, но только на время.
— Бедняга! — произнес Стивен.
— Ты же воспитывался в религии и вере, у иезуитов, в католической семье…
— В весьма католической!
— Ни у кого из твоих родных, ни с отцовской, ни с моей стороны, нет в жилах ни капли какой-нибудь другой крови, не католической.
— Что же, я положу начало в нашей семье.
— Тебе давали слишком много свободы. И в результате ты делаешь что вздумается и веруешь во что вздумается.
— Я, например, не верю, что Иисус был единственным во все времена, кто имел волосы совершенно каштанового цвета.
— Ну и что?
— Как и в то, что он был единственным, кто имел рост в точности шесть футов, не больше и не меньше.
— Ну и что?
— А то, что ты в это веришь. Давным-давно я слышал, как ты это говорила нашей няньке в Брэйе — помнишь няню Сэру?
Миссис Дедал нерешительно встала на защиту традиции.
— Так говорят.
— Ах, говорят! Говорят очень много чего.
— Но тебя не заставляют в это верить, если не хочешь.
— Покорно благодарю.
— Все, во что тебе предлагают верить, это слово Божие. Вспомни прекрасное учение Господа нашего. Вспомни собственную свою жизнь, когда ты верил в это учение. Разве ты тогда не был лучше, счастливее?
— Возможно, тогда это было хорошо для меня, но сейчас это для меня абсолютно бесполезно.
— Я знаю, что неладно с тобой — ты впал в гордыню разума. Ты забываешь, что мы всего лишь черви земные. Ты думаешь, что ты можешь бросить вызов Богу, лишь потому что злоупотребил талантами, которые тебе Он же дал.
