Он: Это было напечатано в «Итогах»! «Sunday Times» проводила опрос, и две трети англиканских священников не смогли вспомнить заповеди Божии. Две трети! Там, кстати, были приведены слова одного из членов палаты лордов: «Это безобразие! Они обязаны их знать, потому что это их работа». Действительно, безобразие – с точки зрения налогоплательщика, на чьи средства англиканские священники существуют. Однако если взглянуть на вопрос шире, то не такое уж безобразие, а даже наоборот… Извините, я забыл ваше имя…
Забыл? И ты забыл?
– Евгений! Женя…
Вот так удача! Он смотрит на меня с коротким удивлением, ему что-то такое кажется, но поздно – я вернул себе имя. Извини, старик! А то как бы не получилось, как у Льва Толстого в «Хаджи Мурате»: один крестьянин пожалел своего брата, пошел вместо него служить, на войну, а его там убили. И всё. ВСЁ! А мы так не договаривались. Впрочем, мы ни о чем не договаривались, все это чепуха, минутная слабость, извини, старик… Просто ты – Гера, а я – Женька, и здесь я могу быть самим собой. Могу и хочу. Но вот как его зовут? Может, тоже спросить? Неудобно…
Он: Понимаете, Евгений… Вот вы заговорили об Англии. Вы были в Англии?
Я: Нет!
Он: Обязательно поезжайте! Чудесная страна! Монархия! Традиции. А библейские заповеди не знают даже священники. Забыли! Знали… Но забыли. А как при этом живут англичане? Как говорят в Одессе: чтоб нам так жить! – Смеется. – Взаимосвязь очевидна. И то же самое, уверяю вас, во всей Европе. И наоборот. Возьмите Иран с его фундаментализмом, Афганистан с талибами… Везде нищета и озверение.
Я: Но то мусульмане…
Он: А какая разница? Мы говорим о вере как таковой.
Я: Вы хотите сказать, что на Западе уже не верят?
Он: Нет, почему же, на Западе верят. Но как? Как говорила мне одна очаровательная француженка: «На всякий случай». Так верить можно! Пожалуйста! На здоровье! Но у нас же… Архиерейский Собор отлучил Глеба Якунина. Анафема! Им что, Льва Толстого было мало? Забыли, чем все это кончилось, когда русская интеллигенция отвернулась от них окончательно!
Да, Льва Толстого! В моей голове это тоже совершенно не укладывается. Это больше чем ошибка! Это – преступление. А он смотрит на меня поверх очков – спокойный, интеллигентный взгляд. – А ты, все-таки, идиот… – Идиот, согласен…
Молчит. И я молчу. Молчим. (Гера в таких случаях говорит: «Милиционер умер». Смеется. А если он действительно в эту минуту умер, и не просто умер, а героически погиб? Все равно смешно?)
Он (оживляясь): Так сколько, говорите, библейских заповедей должен знать московский школьник?
Я: Пять. Из десяти.
Он: Пять? Много. Недопустимо много! Я был в прошлом году в Египте, на горе Синай, где Моисей эти самые заповеди получил.
Не спросил. Не спросил про Египет!
Он: Вы были в Египте?
Спросил. Мотаю отрицательно головой.
Он (продолжает): На пути от подножия к вершине там когда-то стояли десять каменных ворот – по числу заповедей, и у каждых из ворот сидел священник. И каждый поднимающийся на вершину, перед каждым этим священником за каждую заповедь отчитывался. Так вот, ворот осталось только три. (Показывает на пальцах.) Три! Три, а не пять!
Я так и думал – три: не убий, не укради, не прелюбодействуй.
Я: А что, действительно там священники перед воротами сидят?
Он (машет рукой): Какие священники? Бедуины, верблюды, вонища. И деньги, деньги!
Я: Да, интересно…
Он: Да ничего интересного!
Я: У меня вопрос к вам немного неожиданный… Из другой, как говорится, оперы… Втемяшилось, знаете ли, и никак не вспомню…
Он: Да-да…
Я: Вы не помните, как звали Хлестакова?
Всё! Если скажет, значит, точно – не Мотя, точно не бандит…
Он: Какого Хлестакова?
Я: Ну того самого, гоголевского, из «Ревизора». Втемяшилось, знаете ли, и никак не вспомню…
Он: Иван Александрович.
Он задумался всего лишь на секунду. На секунду, не больше! Иван Александрович, конечно же!
Всё – не Мотя! Точно не Мотя!
Я: А вас? Вылетело, извините, из головы.
Он: Меня? Дмитрий… Дмитрий Ильич Слепецкий.
Ну вот… Как замечательно получилось: «А вас?» Значит: Дмитрий – Князь, Ильич – Ленин, Слепецкий – плохо видит.
Я: Да-а…
Он: Да-а…
Я: Несколько неожиданный разговор…
Он: Ну почему же неожиданный? Скорее злободневный.
Я: Да-а… – Нет, а ты определенно идиот! Не мог сразу отличить интеллигентного человека от уголовника. – Но он же сидит! – А ты, ты что здесь делаешь? – Я по ошибке. – А откуда ты знаешь… может, и он по ошибке? «Сидит…» Сейчас все сидят: генерал Дима сидит, подводник какой-то сидит, Властилина сидит, поэтесса… Алина Витухновская… (Почему-то запомнилось ее имя, хотя ни одного стихотворения я не читал. Наверное, потому и запомнилась, что сидит.) И это только те, кто на виду, кого мы знаем. А кого не знаем? Время сейчас, видно, такое – сидеть. Время сидеть! Все или сидели, или сидят, или скоро сядут. Вот так-то! – Да я сразу сказал, что он на профессора похож, но тапочки… – Заткнись со своими тапочками!
Он: Вы правильно меня поймите! Я не против религии, но только в ее современных, цивилизованных формах. Я сам могу зайти в церковь, полюбоваться росписью, послушать пение. Кое-где даже очень прилично поют. Могу даже поставить свечку! В простодушном, так сказать, смысле.
Смотрит на меня открыто, прямо и широко улыбается. Ну просто в душу мою заглядывает, просто мысли мои читает. Сказать? Скажу!
Я: Да-да, я тоже однажды зашел в церковь и поставил свечку… В простодушном тоже смысле.
Он: В какой церкви?
Я: В которой Пушкин венчался, знаете?
Он: У Никитских ворот? Ну конечно! Так называемое Большое Вознесение. Там не только Пушкин венчался, там еще и Ермолову отпевали. И мальчишек-юнкеров, которые Кремль от большевиков защищали… Между прочим, этот храм до революции считался храмом русской интеллигенции…
Я: Действительно?
Он: Ну разумеется.
И смотрит на меня и улыбается. И я смотрю на него и тоже улыбаюсь. И так смотрим и улыбаемся. Даже немного неловко.
Он: А я наконец вспомнил, где я вас видел!
Я: Меня?
Он: Вас.
Видел? Где? В клинике – приходил на прием? Возможно… К сожалению, я плохо запоминаю лица хозяев животных. Кто у него? Кошка? Собака? Морская свинка? Может быть. В данном случае все может быть. Может быть, даже – попугай, интеллектуалы любят попугаев.
Он: Я подумал, что где-то вас видел – сразу, как только вошли, и эта мысль все это время не давала мне покоя.
Но где? Где он мог меня видеть?
Он: В телевизионном репортаже. Вас брали. Ведь это вас вчера брали?.. Омоновцы в масках, с автоматами… Это были вы?
Я: Я.
«Я»! Кажется, нескромно, чёрт побери, получилось…
Он: Ну вот! Все правильно!
Я: А по какому каналу?
Он: По-моему, «Свободный». Да, точно, «Свободный».
Все-таки «Свободный»! Значит, мои видели…
Я: Наверное, в программе «Криминальная хроника»?
Он: Нет, по-моему, в новостях.
В новостях? За что же такая честь? – Ну, старик, ты теперь звезда экрана! – Да ладно…
Я: В новостях? Это неожиданно…
Он: Да, точно, в новостях, в программе «Тудэй».
Я: Вот как? И как же все это выглядело?
Он: Впечатляюще.
Я: У меня, наверное, был жалкий вид? Я выглядел растерянным?
Он (смеется): А вы что, не помните?
Я (тоже смеюсь): Помню, конечно… Но ведь со стороны себя не видишь… Я даже не заметил сначала, что меня снимают.
Он: Вполне достойно выглядели, вполне – достойно.
Ну, вот и кончилась наконец эта ужасная пытка неизвестностью, сейчас я все узнаю!
Я: И какой же там был комментарий?
Он: Комментарий? А комментария не было.
Я: Не было??
Он: Следователь выключил телевизор.
Следователь? Какой следователь?
Я: Следователь? Какой… следователь?
Он: Не какой, а чей. Мой следователь. Это происходило в его кабинете. Вас взяли вчера, а меня позавчера.
Он вдруг замолкает и смотрит на меня вопросительно. Улыбается? Или усмехается? Смотрит добрыми понимающими глазами из-под посаженных на кончик носа очков. Конечно, ему интересно… Да мне и самому интересно, я бы сам хотел узнать, за что меня взяли?
Он: Так за что вас взяли?
«Ни за что!» – говорю я в ответ, и даже не говорю, а декламирую – немного грустно, и он сразу меня понимает и продолжает в тон, но делано-грубо: «Не бреши, ни за что не содят!» И он смеется. И я смеюсь. И мы смеемся. Удивительно все-таки, удивительно! «Любите Жигулина?» – спрашиваю я. «Скорее, отдаю должное», – отвечает он. «А я люблю, – говорю я. – “Кострожоги” особенно». – «Да, это хорошее стихотворение», – соглашается он[23].
И я – смеюсь.
И он – смеется.
И мы смеемся.
И я отчетливо понимаю, что надо, пора рассказать, как все на самом деле было. Он смотрит на меня с благожелательным интересом и терпеливо ждет. Но я не знаю, с чего начать!
– Не знаю, с чего начать, – признаюсь я.
– С начала! – ободряет он.
И мы снова смеемся.
Я: История запутанная, я сам пока многого не понимаю. Точнее – ничего не понимаю. Мне на работу позвонил мой друг. И попросил, чтобы я срочно пригнал к нему «эсэра». Понятно?
