Он вспомнил тореадорскую курточку Соколовой и напялил заношенную ветровку, продуваемую всеми ветрами, которая предназначалась для мусороуборочных кампаний в институте, джинсы, которые терпеть не мог, натянул с трудом так, что ни вздохнуть, ни… это самое, ни сесть, ни нагнуться. Посмотрел в зеркало – на него таращился базарный пижон, стреляющий сигареты и остатки со дна стаканов и бутылок.
- Как ты думаешь? – спросил у пса, - соответственно я выгляжу? – Дарька согласно гавкнул в нетерпении, ему всё равно, в какой шкуре будет хозяин, лишь бы рядом. – Ладно, - вздохнув, решил Иван Ильич, - для кого наряжаемся? Для этой стиральной доски? Обойдёмся! Главное, чтобы видела нашу независимость и пренебрежение к формам.
Когда спустились с лестницы и прошли квартал, очень захотелось вернуться и переодеться в привычную свободную одежду, но, с одной стороны, возвращаться лень, с другой – захотелось переупрямить себя, а с третьей – доказать хотя бы самому себе, что форма и в самом деле не имеет никакого значения, а главное – внутреннее содержание, с которым, он надеялся, у него всё в порядке. Хуже всего, когда одёжка не соответствует душевному состоянию. В общем, старательно отворачиваясь от любопытных взглядов прохожих, особенно женщин, часто меняясь в цвете лица и потея от тесноты во всех промежностях, пижон кое-как почти добежал за спешащим Дарькой до его родового жилья, где удалось немного передохнуть, пока малыш бегал отмечаться. Ощущение было такое, что задница и всё, что спереди, голое и прикрыть нечем. Понятно стало, почему так любят джинсы женщины. Дарька в этот раз вернулся быстро и, не медля, устремился в сторону дикой прогулочной аллеи. Но там было пусто. Иван Ильич посмотрел на часы, но на руке тоже было пусто. Он и без часов догадался, что пришли слишком рано, намного раньше договорных семи.
Для него это в порядке вещей. Если для других, даже для большинства, привычней опаздывать или, мягко говоря, задерживаться, то для него – наоборот: приходить рано. Когда в прежней счастливой супружеской жизни они с Элеонорой собирались куда-нибудь в гости или, редко, в театр, он всегда, нервничая, торопил, а она, неторопливо собираясь, терпеливо внушала ему, что это от неуверенности в себе, и надо избавляться от этого качества непоноценности. Лучше всего думать, что без него не начнут, раньше его не придут, а если и подождут, то не утомятся, и вообще, полезно немного помедлить, давая понять, что не он нуждается в чём-то и в ком-то, а нужен сам. Сама Элеонора никогда не опаздывала, задерживаясь ровно на десять минут. Даже – в театр.
Сейчас Иван Ильич не был уверен ни в себе, ни в экипировке, ни в том, что сумеет показать, что собачье свидание ему вовсе не нужно, и явился он сюда так рано всего лишь ради Дарьки. Собственно говоря, так оно и было, ведь в течение сумбурного дня он ни разу не вспомнил о Юлиной тётке. «Вот же мымра!» - подумал раздражённо. – «Не может прийти пораньше!» Приходилось маячить в лесных дебрях в одиночестве. Но долго прохлаждаться в лесной тиши не удалось, поскольку главный гуляка, низко опустив следоискатель, торопливо побежал зигзагами по тропе вперёд, всё уменьшая амплитуды синусоиды и ускоряя волновой бег. Надо было бежать следом в отнюдь не спортивной форме.
Через пару обильных струй пота за поворотом показалась спина женщины. Узкие плечи, отчётливая ямка между лопатками, ясно выраженная литературно-осиная талия, узкий зад и крепкие прямые ноги явно принадлежали девушке. Светлое платье плотно облегало фигуру. Распущенные волосы свободно падали на плечи. Под ногами у неё путалась Юлька, то и дело отбегая на край аллеи. Дарька стремительно налетел на подругу, повалил, она вывернулась, вскочила, снова была повалена, и вот они уже устроили радостные собачьи салочки. А девица, намеренно не обращая на них внимания, продолжала широко и мерно шагать, как солдат, хотя наверняка слышала приближающиеся сзади неровные шаги. «Такая», - подумал Иван Ильич, - точно не умеет спешить и поджидать, уверенная в том, что спешить к ней и поджидать её должны другие».
- Постойте! – закричал запыхавшийся кроссмен. – Сегодня вы с Юлькой?
Она, наконец-то, остановилась, полуобернулась и… Вера Васильевна ответила с лёгкой усмешкой:
- Как видите.
Он, опешив и растерявшись, увидел, что это совсем не мымра и не жердь, и уж точно не стиральная доска. На него лукаво глядели смеющиеся серые глаза, слегка и умело удлинённые чёрной тушью, приветливо улыбались слегка и умело подкрашенные губы и симпатично торчала высокая грудь, не имея ничего общего со вчерашней тореадорской фигурой.
- Простите, - промямлил он, - не узнал.
Она засмеялась.
- Я пришла пораньше, а то встреча в точно назначенное время очень смахивала бы на любовное свидание. Как вы думаете?
Он никак не думал и, конечно, не допёр до такой казуистической мысли и поэтому согласился:
- Я… тоже…
Она опять рассмеялась, будто играя с ним в поддавки. А он никак не мог прийти в равновесие. Язык не слушался, как будто его тоже одели в джинсы, а по задней промежности потёк пот, и Иван Ильич испугался, что он просочится наружу. Элеонора говорила, что обильное потоотделение – тоже признак неуверенности в себе, и сейчас он полностью был с ней согласен.
- Вы так спешили прийти пораньше, - долбала Вера Васильевна вконец растерявшегося кавалера, пришедшего значительно раньше назначенного срока, чтобы не подумала, что на свидание, - что даже не успели переодеться в домашнее?
- В общем… да… - подтвердил Иван Ильич, начиная злиться и на себя, и на неё.
- Пришлось даже удрать с работы? – тюкала она в одну точку, словно проверяя на устойчивость его психику.
- Нет… почему же… - нехотя возразил он. – У нас, в общем, довольно свободное расписание.
- Где это вам так подфартило устроиться, если не секрет? – поинтересовалась, не убирая приклеенной улыбки.
- Не секрет, - успокоил он её. – Я работаю в секретном конструкторском бюро Института Электроники.
- Да-а! – совсем расплылась в радостной улыбке Вера Васильевна, радуясь за него.
Восстановив статус-квошные отношения, она снова двинулась спокойным размеренным мужским шагом, предоставляя ему возможность или тесниться рядом, не соприкасаясь, или плестись следом в качестве свиты. Он предпочёл идти дуга в дугу.
- Я рада, что собаки рады, - уточнила она нейтральную позицию.
- Я – тоже, - согласился Иван Ильич, согласный и провалиться на месте, и позорно повернуть назад, и вообще не приходить сегодня сюда, но… ради собак…
- А я ничего не соображаю ни в радиотехнике, ни в компьютерах, мне доступна только клавиатура мобильников, - созналась в отсталом тупоумии гордячка. – Мой телевизор уже год работает только тогда, когда его хорошенько стукнешь.
Это её признание вернуло спецу самообладание, и он авторитетно посоветовал:
- Вызовите мастера по ремонту, они сейчас в очередь стоят к клиентам.
- Приходил паренёк, - хмыкнула она, - поковырял отвёрткой и сказал, что надо заменить какой-то там блок. Как он ушёл, я сразу и забыла, какой.
- Ну, а муж что? – спросил без всякой подоплёки и интереса Иван Ильич, затаив дыхание.
Улыбка сошла с её лица, оно затвердело, заморщинилось, превратившись из девичьего в женское.
- Не держу лишней мебели, - отрезала как гильотиной, - особенно громоздкой.
«Понятно, почему ты такая скованная, - понял понятливый спутник, – «держишься, словно натянутая струна».
- Зачем? – с глухим раздражением спросила она. – В качестве приложения к дивану? Или заставкой к телевизору?
- Ну как зачем? – попытался он ослабить струну и несколько реабилитировать того, кто её натянул. – Семья, всё же.
- Для меня семья – семь Я! – безапелляционно отчеканила Элеонора Васильевна. Нет, Иван Ильич не ошибся – он слышал Элеонору-2. – А сейчас нет и двух. – Голос её чуть не сорвался. – Родственники, конечно, есть. Взрослый сын… Но это уже не семья. Да нам с Джулией не скучно. – Выражение лица и наигранно весёлый голос выдавали, однако, другое.
Семейный человек непроизвольно вздохнул.
- Нам с Сударем – тоже. У меня аналогичная ситуация.
Она с любопытством посмотрела на него сбоку.
- Сочувствую… или поздравляю. Как хотите.
Он пока никак не хотел – его пружина давно ослабла и покрылась ржавчиной отвращения к своей бывшей семье и к семье вообще. Прошлись немного молча, думая каждый о своём. Её думы он, естественно, не знал, а сам думал о том, что хорошо идти с приличной женщиной рядом, не пересекаясь ни в чём. Собаки им не мешали, увлечённые своими собачьими играми и обнюхиванием старых собачьих следов. Иван Ильич порадовался за них и тому, что пришли пораньше, и нет новых русских со звероподобными собачарами, и не надо Дарьке их отгонять от Юльки. Как говорится: нет худа без добра. Чтобы как-то прервать затянувшееся молчание, он великодушно предложил, надеясь на вежливый отказ:
