Материал для исследований привезли только после обеда. Истомившийся в ожидании Илья буквально набросился на контейнер с зародышами и трудился над их телами как одержимый. К нему снова вернулись невеселые утренние мысли. «Они были обречены, – рассуждал он, погружая кусочки человеческого мяса в гомогенизатор, – как обречены в этом мире все слабые, как обречена Маша и подобные ей жертвы естественного отбора. Слабые унижаемы и уничтожаемы. Я не с ними, но значит ли это, что я против них?..»
Илью обреченность дочки унижала, поскольку печальная тень несовершенства падала на него, и он во что бы то ни стало хотел избавиться от этой тени. «Балласт», которым являлась Катя, также погрязшая в обреченности, никак не вписывался в его будущую жизнь. Илья знал, что тот, кто хочет чего-то добиться в этой жизни, должен переступать через многое. Он планировал цивилизованно развестись, уехать и забыть страну и жену как страшный сон. Пока молодой честолюбец смутно представлял детали, но с намерением определился.
В начале было Слово, и в душе Илья произнес слово приговора. Он мысленно вычеркнул безнадежных из жизни, и этого оказалось достаточно.
Свекровь тоже хотела вычеркнуть Катю и Машу из жизни Ильи, но была недальновидна и не предполагала, что он сам может прекрасно с этим справиться. Она пыталась найти ответ и не находила смысла в жизни безнадежно больного ребенка, кроме безусловного вреда для родственников и окружающих. Больных животных не стесняются усыплять и отстреливать, а уровень сознания этого урода ниже собачьего и останется таковым навсегда. А невестка – дурная самка, которая и мертвого детеныша будет прижимать до последнего, ну словно обезьяна какая-то. Недавно «В мире животных» показывали, как они часами охраняют окоченевшие трупики. «И за что Илюше такое наказание? – злилась Ирина. – С его талантом – и так вляпаться с этими дурами!»
Желание матери было простым и естественным: поскольку все знают, что люди рождаются для радости и счастья, нужно добиваться их любым способом. Был же у спартанцев обычай избавляться от слабых детей.
А правозащитниками она сыта по горло. Всегда найдется тот, кто сдуру начнет выгораживать доходягу или урода – пусть горлопанят! Решать не им! Россия – это тебе не Спарта какая-нибудь, здесь все гораздо круче. Тут и здоровому не выжить.
По привычке прислушалась, когда на лестничной площадке остановился лифт. Не Илюшенька ли домой заглянул? Хлопнула соседская дверь. Нет, он, конечно, не придет сегодня.
Женщина обхватила голову руками и завыла, будто неведомая болезнь терзала ее мозг, а не Машин. «Не дам ему погибнуть. Душу сгублю, но спасу от этих юродивых. В конце концов, этой же дурочке Кате станет легче». – Ирина в исступлении сжала кулаки. Ей так хотелось стиснуть весь мир в кулак, чтоб затрещали суставы и кровь брызнула из-под пальцев.
Туманов посмотрел на часы: одиннадцать вечера. Глаза болели от ультрафиолета, по усталости он опять забыл надеть очки, когда смотрел электрофорез. Все сотрудники ушли, сегодня он остался один. Илья по-хозяйски обошел помещения, проверил приборы и решил сходить в гости.
Он опустился на лифте к Козлову. Странноватый приятель выращивал в стерильном отсеке человеческие клетки в специальных флаконах – «матрасах». В прошлом наркоман, теперь – воцерковленная личность, Козлов всегда оставался «вещью в себе». Илья не понимал его ни тогда, ни теперь, но встречался иногда по привычке, как со всеми университетскими.
С тех пор как Иван Козлов уверовал, он отошел от мирских соблазнов. Снял дом в Вырице и жил там круглый год. Читал Библию при лучине, топил печь и по выходным пел в церковном хоре. Местный батюшка привечал образованного человека и подолгу вел с ним душеспасительные беседы. Из лощеного франта Козлов превратился в заросшего бородой мужика, и единственное, что связывало его с прежней жизнью, оказалась работа, которую он почему-то не оставил. Иван прилежно ездил в институт и, когда опаздывал на последнюю электричку, оставался ночевать в лаборатории. Он, как и Илья, работал с геномом, перестраивая человеческие хромосомы на свой вкус и лад.
Илья, уже давно не удивлявшийся ничему, однажды все же поинтересовался:
– Ванька, ведь Бог создал человека по образу и подобию своему, чего ж ты его перекраиваешь?
– Не перекраиваю, а усовершенствую, – потупившись, заметил благонравный Козлов.
– Но разве можно сделать совершеннее, чем это получилось у Всевышнего?
– Бог никому не запрещал работать, в том числе и над самим собой, – уклончиво ответил Ванька, рассматривая в микроскоп раковые клетки. – Это мой труд, я зарабатываю на хлеб чем могу. Хорошо растут, – пробормотал он.
– Козлов, какого черта ты здесь работаешь? – Собеседник начал злиться на его невозмутимый затылок.
– Не поминай при мне слугу дьявола.
«Ты и сам не лучше, – ругнулся про себя Илья, не понимая, почему при виде однокурсника в нем всегда поднимается смутное раздражение. – Для меня человек – кусок мяса, вот и делаю с ним что хочу. А ты ведь о душе заботишься, под чистенького замаскироваться хочешь».
Все знали, что у Козлова на рабочем столе в аквариуме живет хищная рыба из семейства пираний. Звали ее Збигнев, она много ела и не представляла никакого интереса для науки. Каждый раз, когда кто-то заходил к Козлову, он пытался сбыть ненасытного хищника. Збигнев, презрительно оттопырив нижнюю губу, глубоко плевал на все происходящее.
– Только не навязывай мне своего Сбитня, – обычно предупреждал Илья.
– За этим божественным созданием в очередь стоят, а ты...
– Я встану самым последним, надеюсь, мне не достанется.
– А зря. Я приучил его есть макароны, перевел на дешевые корма.
– То-то у него рожа такая от вермишели.
Усеянные острыми зубками челюсти Збигнева напоминали два ковша от экскаватора.
Сегодня, однако, предложения забрать Збигнева не последовало. Козлов был сосредоточен, рассматривая препараты под микроскопом.
– Чаю, что ли, выпьем? – предложил Илья.
– Это дело хорошее, – согласился Иван, снял халат и вымыл руки.
Илья давно заметил, что, сколько ни мой лицо и руки, химический запах никуда не исчезает, домой придешь – он и там преследует, словно тело пропиталось им.
А вообще, в лаборатории если что и вымоешь хорошенько, то нет гарантии, что оно не стало через пять минут еще грязнее. Положил в обед чистое яблоко на стол, а, оказывается, час назад на этом самом месте стажер опрокинул пробирку с радиоактивными изотопами... Вот и представляй, сколько ты съедаешь таких яблок и бутербродов, от которых дозиметр трещит как ненормальный. Технику безопасности не только не соблюдали, а даже бравировали этим несоблюдением – совали пальцы в мутагены и канцерогены, смотрели в ультрафиолете ДНК без защитных очков и работали с радиоактивными препаратами там же, где пили чай. Но в основном дурковала молодежь. Илья старался все делать по правилам: перчатки, пинцетики, экраны и тому подобное.
Козлов вытащил банку засахарившегося варенья:
– Угощайся.
– У тебя нет чего-то посущественней? – поинтересовался Илья, с тоской взирая на сладкий конгломерат.
– Так ведь пост, – заметил Иван.
– Давай хоть кильки в томате откроем, у меня есть банка, нужен хлеб.
Козлов вытащил сморщенный обрубок булки из тумбочки, и у Ильи сразу пропал аппетит. «Чертов постник, даже пожрать не может нормально...» Болела голова, в носу пахло уксусной кислотой и меркаптоэтанолом (кто хоть однажды нюхал, понимает). Чай у Козлова оказался зеленый и очень крепкий, от зеленого чая Илью всегда тошнило.
Подташнивало и от самого Козлова, с ног до головы обряженного в грубое одеяние, связанное для него деревенскими старушками из собачьей пряжи. Узловатые крепкие руки и обветренное скуластое лицо дополняли крестьянский облик трудника от науки. Сам густо заросший шерстью, в животную шерсть укутанный, он походил на библейского Исава, издающего терпкий, первобытный запах жизни.
– Как твоя диссертация? – спросил Иван, деликатно цепляя килечку.
– Скоро защита, а твоя?
– Я лишь зарабатываю на хлеб, – привычно повторил постник.
– Ты бы мог найти что-то попроще – хлеба бы купил побольше.
– Мне и этого хватает, – ответил Козлов, попивая пустой чаек и даже не прикасаясь к варенью.
После десяти съеденных ложек Илья так и не понял, из чего оно сварено. Узнаваемым был только сахар.
– Но ведь ты святая святых тронул. В человеческих генах копаешься, письмена Бога редактируешь, кто знает, что из этого получится? – не унимался спорщик, он хотел во что бы то ни стало прошибить эту глыбу спокойствия. – Не много ли полномочий для покорного раба?
– На все воля Всевышнего. – Иван обтер рукавом губы и дал понять, что пустые разговоры отвлекают его от работы. Он снова надел халат, вымыл руки и собрался уходить в бокс.
