– Ну и слава богу, – отвечала Эдме. – Не представляю вас, дорогой Гийом, мужем актрисы, чтобы вы, ревнивец, болтались за кулисами какого-нибудь театрика!.. И потом, есть Полина. Не стройте иллюзий по поводу ее отречения от вас, это всего лишь видимость. Полина могла бы из гордости уступить вас другой женщине, но она умрет от этого. Вчера я встретила ее у Менетрие, видно, что горе ее сломило. Не забывайте, Гийом, ее любовь к вам – это удивительное чувство. С тех пор как она познакомилась с вами, для нее перестали существовать другие мужчины. А такое, Бог свидетель, встречается не часто!
– Я просто раздавлен, – говорил он. – Я уверен в одном: больше мы так жить не можем. Что делать?
– Будьте более жестким, – сказала Эдме. – Нельзя давать женщинам слишком много свободы. Ими нужно управлять.
После ухода Фонтена к ней заявилась Клер Менетрие, которая, как и она, живо интересовалась этим приключением.
– Полина ведет себя как львица, у которой отняли детенышей, – сказала Клер. – Она рыщет в поисках правды. Чтобы разузнать хоть что-то о своей сопернице, она отправляется на охоту, даже не заботясь о том, как при этом выглядит. Представьте себе, она напросилась на чаепитие к Ванде! Да, дорогая, и все ради того, чтобы встретить у нее того самого чилийца, который когда-то был любовником Долорес Гарсиа.
– Надо же! – воскликнула Эдме. – Так вам известно имя этой дамы?
– Разумеется, – отвечала Клер. – Я ведь тоже захотела познакомиться с чилийцем. Он очень милый и безумно любил ту женщину.
– Похоже, она и в самом деле такая, какой ее описывал Гийом… А почему чилиец от нее отказался?
– Достаточно поговорить с ним пять минут, чтобы понять: он не отказывался… Нет, просто он понял, что длительное счастье с ней невозможно, по крайней мере для него, и у него хватило мужества держаться от нее на расстоянии… Он очень славный мальчик.
– А как он объясняет эту связь с Гийомом?
– То, что он говорит, весьма умно и похоже на правду. Он думает, что, будучи прежде всего актрисой, она проживает каждую любовь, словно играет новую роль и пытается сыграть ее безукоризненно. И поскольку она ощущает себя на сцене, ей удается поверить в своего персонажа. Так, с Фонтеном ей захотелось стать юной подругой зрелого писателя, влюбленной поклонницей. Она идеально выстроила роль и была просто восхитительна. Так что впечатления Гийома были абсолютно верными, но юный Санто-Кеведо думает, что после отъезда Гийома она могла встретить другого мужчину и так же превосходно сыграть для него совершенно иную роль.
– Понимаю, – ответила Эдме. – Однако непохоже, чтобы она тут же забыла Гийома, совсем недавно он читал мне ее письма, такие волнующие, очаровательные.
– Почему бы и нет? В эту минуту она играла роль женщины, которая пишет волнующие и очаровательные письма своему далекому возлюбленному.
– Несчастная Полина! Нам, обыкновенным супругам, так непросто соперничать с актрисами. У них талант, профессия, обаяние… И потом, искусство всегда кажется более подлинным, чем сама жизнь.
– Разве не все женщины актрисы? – спросила Клер.
– Да, но не все из нас обладают талантом… Впрочем, думаю, что окончательная победа все же будет за Полиной… Если только она не испортит игру своей вспыльчивостью. А сейчас Гийом горячо раскаивается, его угрызения совести столь искренни, что он заслуживает снисхождения. Однако его раздражают эти сцены, которые жена устраивает ему каждый вечер, иногда молча, иногда осыпая упреками. Не будем забывать, что если Долорес Гарсиа прежде всего актриса, то Гийом прежде всего писатель. А писатель, который больше не может писать, приходит в ярость.
– Мужчины испытывают страсть, – вставая, подытожила Клер. – Они не умеют любить.
Гийом Фонтен все меньше и меньше понимал реакцию и поведение жены и любовницы. Теперь Полина почти ежедневно писала Долорес и посылала ей подарки: какое-нибудь украшение, расшитый шарфик. Долорес спрашивала у Гийома: «Наверное, нужно ответить и поблагодарить? После того, что ты рассказывал мне о своей жене, я всегда чувствовала уважение и восхищение. Мне больно думать, что по моей вине кто-то будет страдать», но затем в письме следовали фразы «tiernas y enamoradas». Итак, разрыва она не хотела. Он посоветовал ей поблагодарить. И в начале марта Полина не без гордости продемонстрировала мужу конверт, украшенный штемпелем Лимы и надписанный красивыми крупными буквами, на этот раз письмо было адресовано мадам Гийом Фонтен. В тот день она опять до глубокой ночи говорила Гийому о том, что готова уступить ему «Окситанку». Именно так, в память о последней любви Шатобриана, стала она именовать Долорес, что было совершенно неправильно. От всего уставший, измученный, разбитый, он чувствовал, что еще немного – и он очнется эдаким отрезвленным Санчо Пансо между двумя странствующими рыцарями.
* * *
Однажды утром Алексис с таинственным видом сообщил о том, что «какой-то иностранный месье хочет увидеть месье».
– Я позволил себе побеспокоить месье, – оправдывался он, – потому что этот месье уже однажды приходил, это он прошлым летом организовал для месье поездку. И я подумал…
– Вы поступили совершенно правильно, Алексис. Я приму его… Овидиус! Здравствуйте, друг мой. Откуда вы? В последний раз мы виделись в Боготе, это место погибели и наслаждений… Чем вы с тех пор занимались?
– О, я остаться немного Богота. Потом летал обратно: Лима, Сантьяго, Буэнос-Айрес, Монтевидео, надо было организовать турне… Потом заехать в свой бюро в Нью-Йорк… Потом я был Италия, Греция, Египет… Вы знать Египет, мэтр?.. Это есть страна, где вас обожают. Ах, когда говорить: «Гийом Фонтен», женщины оборачиваться… Это не лесть, это правда. Я вам должен делать турне: Александрия, Каир, а обратно через Афины, Рим… Вы будете иметь триумф…
– Нет, друг мой, нет… Несмотря на всю вашу невероятную энергию и ваше красноречие, поистине… э-э… цицероновское, вам больше не удастся увлечь меня на эту стезю. Прежде всего, вряд ли мне удастся найти время. Этой зимой я мало работал, потом, жена не очень хорошо себя чувствует… А если когда-нибудь я и поддамся соблазну, то, скорее всего, захочу вернуться на этот континент, который вы мне открыли и о котором я сохранил… упоительные воспоминания. Да, если бы вы мне предоставили возможность, я охотно бы вновь посетил, нет, не завтра, конечно, когда-нибудь потом, Перу, Колумбию…
Петреску нетерпеливо перебил его:
– Мэтр, вас, конечно, очень полюбить в эти страна, но вы не можете ехать туда каждый год… Публика хотеть новый имена, новый идеи… Может быть, через два или три года… И лучше пусть это Аргентина и Бразилия, а не Перу и Колумбия, где мало публика, которая понимать французский… Я потерять много денег…
На что Фонтен ответил тоном скромным и доверительным:
– Если я упомянул Перу, друг мой, так это потому, что по-прежнему состою в переписке с этой очаровательной особой, вы меня познакомили с ней в Лиме: Долорес Гарсиа. Она пишет мне очаровательные письма.
Петреску против обыкновения отреагировал довольно жестко:
– Как? Это все еще продолжаться? Ах, мэтр, мэтр…
Потом он спросил, может ли выразить свое почтение госпоже Фонтен. Гийом представил себе, какой шквал вопросов обрушит на собеседника его жена.
– Нет, друг мой, – ответил он, – лучше не стоит… Как я уже сказал вам, госпожа Фонтен нездорова и никого не принимает.
Вид у Петреску был сочувствующий и несколько разочарованный.
– Я сожалеть, мэтр, я ужасно сожалеть, потому что испытывать к мадамэ Фонтен большая симпатия.
«Похоже, он преподал мне урок», – подумал Фонтен и распрощался с собеседником довольно сухо.
* * *
Чуть позже Полину Фонтен позвали к телефону, это был Петреску. Он собирался было объяснить, кто он такой, но она перебила его:
– Я помню вас, месье. Что вам угодно?
Он сказал, что хотел бы с ней поговорить наедине, чтобы «мэтр Фонтен» не знал.
– Извините, что я настаивать, мадамэ Фонтен, но это есть очень важно, не для меня важно, а для мэтр и для вас… Я хотеть вас предостеречь от большая опасность.
Полина испытывала слишком острое любопытство ко всему, что касалось «роковой поездки», так она выражалась, поэтому убедить ее оказалось несложно. Она лишь заметила, что в их доме на улице де ла Ферм любой посетитель неизбежно повстречается с ее мужем.
– Значит, надо встречаться в город, – ответил Петреску. – Это просто. Есть один маленький бар улица Тронше, я часто туда ходить. Там вы не встретить никого знакомых, особенно утром… Может, завтра, одиннадцать часов?
Поколебавшись секунду, она согласилась.
На следующий день Полина велела таксисту остановиться у магазина «Прентан», прошла через торговый зал, затем стала искать бар, указанный ей Петреску. Она была взволнована, обеспокоена, заинтригована и чувствовала себя не в своей тарелке. Никогда в жизни она не ходила на такие тайные свидания и заранее опасалась того, что может ей рассказать этот человек, чье имя было связано для нее с самым большим несчастьем в ее жизни. Но с маниакальной решимостью она, приняв непринужденный вид, вошла в узкий темный зал, где вдоль стен выстроились деревянные столики и скамейки, причем каждый столик был отделен от соседнего перегородкой. За первым сидели двое молодых людей, они разбирали и передвигали марки, записывая какие-то цифры на двух листках бумаги. Едва сделав несколько шагов, Полина заметила Петреску, тот, увидев ее, встал, подошел к ней, поцеловал руку, пригласил сесть за отдельный столик и спросил, что она будет пить.
