Таким образом возникает утверждение, противостоящее отпущению, таким образом затвердевает вольноотпущенное, вышедшее из принужденного, таким образом замышляется воображение, таким образом от самого мрачного мы приходим к самому светлому!
– Я аплодировал бы, выслушав твою программу, – сказал Аугустус, – если бы верил в то, что она закончится успешно. Но время предопределяет все: отсюда до Урбино – по меньшей мере двадцать восемь индийских кадамов, или же восемь наги, или же восемнадцать купподутурамов![328]
– Следовательно, – ответил Вуаль, – я буду действовать максимально быстро и всецело погружусь в эту головоломку.
Антон Вуаль попросил меня тогда: «Скво, ступай в прихожую, возьми в моей сумке шесть необходимых мне книг».
Я пошла в прихожую, принесла ему оттуда все эти книги. Это была самая настоящая сокровищница знаний, касающихся цивилизации майя: перевод «Пополь-Вух», сделанный Виллакорта-Родосом, огромный том Р.П.Саагуна, транскрипция текста «Мачу-Пичу», три книги «Чилам-Балама» – «Икзиль», «Оахака», «Уакзактун».[329]
Он занимался расшифровкой до самого рассвета. Даже вспотел, пришлось снять свитер. Я приносила ему то сандвич, то бутылочку анжуйского, то чего-нибудь покрепче, то кофе. Он трудился неистово, соединяя несовершенные граффити, приблизительные черновики, которыми, казалось, все время был недоволен, наши кофры. Курил одну сигарету за другой, кашлял, прочищал горло. Постоянно заглядывал в книги.
Дело не продвигалось. Он был раздражен, чертыхался, вскипал – лицо у него становилось багровым, он скрежетал зубами, брызгал слюной, – словом, ярости его не было предела. Он шептал какие-то непонятные слова, слова, не имеющие никакого значения, – в общем, какой-то вздор. Его состояние уже начинало тревожить нас. Впечатление было такое, что он тронулся умом.
Наконец, когда уже рассвело, он произнес: «Уфф», – вытирая рукой пот со лба, уставший, но довольный. А ведь я уже думала, что он так ничего и не добьется.
Он протянул Аугустусу картон, на котором были начертаны двадцать пять интригующих граффити.
Аугустус, чтобы лучше видеть, надел лорнет.
– Вот те на! – сказал он, всмотревшись; вид у него был раздраженный. – Взбеситься можно: что здесь ясного?
– Успокойся, успокойся! – остудил его Вуаль. – Сейчас все поймешь. Катун использовался в нескольких говорах майя. В данном случае мы имеем дело с наречием чиапас, которое называют еще и «лакандоном». Согласно традиции, его использовали прежде всего для записи предсказаний. Известны законы его записи, но не особенности произношения, ибо язык это ломаный, рассчитанный на предвосхищение, разглашение, пророчество, богат различного рода, так сказать, затемнениями, перевод которых всегда осуществлялся одними лишь ясновидцами и шаманами.
– Но тогда… К чему мы придем?… – оборвал его Аугустус, встревожившись еще больше.
– Возьми себя в руки, Аугустус, оставь меня в покое, у нас есть по меньшей мере пять половинчатых решений. Осложнение проистекает прежде всего вследствие того, что речь здесь идет об авокальном жаргоне, то есть не использующем озвончение, следовательно, имеет место противоречие, касающееся произношения. Но, выбирая посредством имитации по подобию известного
Ба ва са ка ма cap па та пар да
Би ви си ки ми сир пи ти пир ди
Бо во со ко мо сор по то пор до…
модель, стимулирующую транскрипцию, мы получим с помощью логики, интуиции или воображения черновик менее приблизительный.
Он сразу же нарисовал белым карандашом на черном стенном шкафу двадцать пять знаков:
Джа Гра Ва Ca Ла Дя Ла Ma Тянь
А Ма Ва Джач Йа Та Крать Дя
Ла Па Ca Иа Ра Да Ра Ша
Однако это совершенно не успокоило Аугустуса, который ровным счетом ничего не понял.
– Это какой-то волапюк или, простите, обыкновенная тарабарщина, и конечно же, это никоим образом не дает пищи моему воображению.
Но Вуаль успокоил его, поклявшись, что он сгинет, если до полудня у него не будет перевода Катуна.
Он отогнал нас от бильярда, сказав, что ему нужны полная тишина и покой. Я занялась завтраком, Аугустус начал готовить в дорогу автомобиль: смазывал узлы маслом, заправлял бензобак.
Ровно в полдень появился Антон Вуаль. В руке у него был лист картона.
– Вот значение знаков на краю бильярдного стола, – сказал он.
– Прочитай, – попросил его умирающим голосом Аугустус– Мне что-то не по себе.
Нам вспомнилось позже, что небо, тогда лазурное, быстро потемнело. Видно было, что на нем сгущаются дождевые тучи. Впечатление складывалось такое, что сейчас начнется ураган. Внезапно порывом ветра разбило форточку.
Я сказала тихо: «Я боюсь». Затем увидела, что Аугустус шепчет молитву.
Антон Вуаль прочитал нам написанное на бильярдном столе. Это был приговор всем нам. Голос у Вуаля был ледяной, он говорил, тщательно артикулируя, отрывисто произнося слово за словом, как бы отрубая одно от другого, – выходило это у него очень четко, и казалось, что и не говорил он, а метал копья, посылал стрелы, вбивал гвозди, наносил уколы, распиная Аугустуса.
Прошло двадцать лет, я поседела, но его голос стоит у меня в ушах и сейчас:
Я ОТТОЧИЛ МОЙ ЗАКОН НА ВЕРШИНЕ, ИБО МОЕ ВОЗМЕЗДИЕ ЗАПИСЫВАЕТСЯ НА ИЗМЕЛЬЧЕНИИ СКАЛЫ
Наступила долгая пауза. Никто не проронил ни слова. Вокруг картонного листа, которым размахивал Антон Вуаль, летал толстый шмель.
– Ты понял? – спросил Антон совсем тихо.
– Можно сказать, – прошептал Аугустус, – это конец Артура Гордона Пима.[330]
– Можно сказать, да, – согласился Антон Вуаль.
– Боюсь, – продолжил Аугустус, – что, как и в случае с последним, надпись заключает в себе несущую власть.
– Но мы можем действовать?
– Вот где зарождается мой страх: я видел в измельчении скалы яйцеобразный панцирь, сделанный из тусклой штукатурки под мрамор, в который во вторник вечером оденут моего сына. Тогда его убьет Закон Возмездия. Он умрет в этом нагруднике, если облачится в него! Мчимся в Урбино! Нам нужно попасть туда прежде, чем это произойдет!
Он вскочил, следом за ним – Антон. Вскоре они тронулись в путь.
Но вам уже известно, что добрались они до Урбино слишком поздно, хотя Аугустус буквально слился с рулем, мчал в ночи, не позволяя себе и секундной передышки. Злая судьба трижды останавливала его: в Эйян-сюр-Толоне у него заело шесть шестерен и был заблокирован кардан; на берегах Исонцо[331] сгорело динамо и была повреждена вся цепь питания; в довершение ко всему в Сан Лоранда, на Оглио,[332] он так резко повернул руль, что тот сломался!
Когда Аугустус подъехал к герцогскому дворцу в Урбино, Хэйга уже облачили в панцирь. Аугустус хотел пройти в ложу, предоставленную в распоряжение его сына, но билетер ему этого не позволил. Его посадили на откидное сиденье в одном из рядов балкона. Он сел, удрученный, и был глух к божественным аккордам «Дон Жуана» – ему хотелось рыдать.
Затем появился Хэйг – белый мраморный колосс. Он с трудом передвигался по сцене. Все здесь знают о родственной связи судеб, которая повергла всех нас в горе: Дуглас Хэйг сделал неверный шаг, оступился, упал, треснул панцирь…
– Нет! – произнесла Ольга ледяным голосом. – В твоем рассказе не хватает одного факта, очень важного, основополагающего. Ты рассказала нам о смерти Хэйга точно так же, как рассказал нам о ней Аугустус, когда вернулся неделю спустя в Азенкур с телом сына, обернутым в белую простыню. Но Аугустус скрыл от тебя одно очень важное обстоятельство. Умышленно или нет – кто знает?… И все же Антон Вуаль видел, как появился на сцене Хэйг, он все видел и все понял!
– Но что можно было увидеть или понять, кроме того, что Хэйг сделал неверный шаг, оступился и рухнул, как баобаб? – спросила Скво, не понимая, к чему ведет невестка покойного консула.
– Есть, – нервно хихикнула Ольга, – есть одно обстоятельство: Аугустус, измученный долгим переездом, охваченный тревогой, не владея более собой, увидев своего сына, вскочил и испустил крик настолько душераздирающий, что Хэйг, испугавшись, наткнулся на декорацию, пошатнулся – и… вы знаете, что было дальше…
19
Глава, из которой вы узнаете о беспокойстве, возникшем вследствие появившегося желания откушать фаршированную рыбу
– Боже мой! – воскликнула Скво, неприятно задетая данным разоблачением; однако, смутившись, она сразу же перешла к обвинениям: – Кто мог тебе такое сказать? Он наверняка оступился! Не будем забывать о той крови, что течет в твоих жилах! Твоя фамилия – Маврокордатос, твой отец нас всех проклял! И мы пережили немало последствий этого проклятья!
– Замолчи, Скво, – сказала Ольга, – ты от горя отупела.
Но Скво продолжала, и тон ее был лукавым:
