Словом, полный бред людей, обчитавшихся Кингом.
Слухи о подвале дома Бронислава я считал вымыслом: всего лишь предполагал, что существует несколько отморозков, которые решают вопросы компании в рамках превентивных мер, — таковые имеются в каждой компании, это неотъемлемый их атрибут, такой же, как и милицейская крыша, но сейчас, сидя в темноте на стуле с примотанными к нему руками и ногами, мне вдруг подумалось, что кое-что из услышанного можно уже сейчас заносить в графу «реалии».
В будуарах компании мне болтали, что отморозков когда-то подобрал Бронислав. Склад ума этого человека позволял усмотреть в каждом человеке ниточку, ведущую через весь его организм, — это точно не вымысел, я знаю это наверняка. Рассмотреть и время от времени дергать за нее не для получения удовольствия, а для пользы дела. Умение подбирать выброшенный на помойку людской материал и безошибочно применять его на практике позволило Брониславу использовать себе во благо не только меня и этих, проклятых жизнью людей, но и многих остальных, что трудились под его началом и за страх, и за совесть.
Не могу избавиться от воспоминаний о слухах… Сейчас припоминаю, как Ханыга и Лютик тело, точнее — его фрагменты, укладывали в ванну, засыпали несколькими ведрами негашеной извести и заливали водой. Включали мощную вытяжку и выключали свет. Утром они вернутся, чтобы спустить в канализацию воду и вынуть останки…
Думай, Бережной, думай!..
Ты не в доме Бронислава, но в ванной, на стуле, прикрученный к нему скотчем, и двоим дебилам вовсе ни к чему здесь заниматься гашением извести и вытяжками! Они просто порежут тебя на ремни и уедут!..
Теперь, воззвав к разуму, я почувствовал, как неожиданно спокойно забилось сердце. Я снова превратился в человека, готового произвести правильный молниеносный выпад. Когда я повернул голову, увидел лишь темноту. Но желание жить заставило мои глаза обрести способность видеть в кромешной тьме. Там, на тоненьких ножках, стоял столик с оставленным на нем большим анатомическим скальпелем.
Я по-вицепрезидентски быстро оценил ситуацию. Теперь все зависело от того, как скоро двое недоразвитых скотов войдут в ванную комнату. Когда они не появились через пять минут, я понял, что они не смогли пройти мимо оставленного на столе со вчерашней ночи спиртного. Потом понял и другое — торопиться им некуда. Люди, привыкшие к алкоголю, не успокоятся, пока не допьют все имеющееся под рукой. Между повторениями будет закуска, а во время этого — незамысловатая беседа. Я всегда удивлялся способности разговаривать долго в тех людях, которые не интересуются ни литературой, ни хоккеем, ни женщинами.
Итак, судьба дала мне еще один шанс уйти от прошлого, и теперь подвести самого себя я просто не имею права. Я думаю так, а передо мной почему-то встает образ Лидочки… Вот уж некстати…
Первое, что теперь нужно сделать, — снять с губ скотч. Идиот по кличке Ханыга наклеил его сразу после выхода Гомы. В данной ситуации лишь рот может исполнить роль хватательного органа. О том, чтобы освободить руки или ноги, не может идти и речи. Примотанные несколькими оборотами все той же липкой ленты, они давно затекли и словно срослись со стулом.
Наклонив голову, я стал яростно тереть щекой по плечу. Лишь бы только отклеился уголок ленты…
Щека горела, словно мне в лицо плеснули уксусом, однако, преодолевая боль, я нещадно тер скулой о плечо… Наверное, на сотом по счету движении мне удалось сделать невозможное. Прилипнув краешком ленты к рубашке, скотч медленно пополз с уголка губ. Я едва не заорал, когда он сполз с рассеченной губы…
Теперь он лишь висел, держась липким основанием за щеку. Но рот был свободен! Поняв, что первая часть задуманного успешно завершена, я почувствовал непреодолимое желание приступить ко второй. Даже не видя в темноте столика с иезуитским инструментом, мне нужно подвинуть к нему стул. Причем так, чтобы не издать ни единого звука. Комната, где происходило похмельное возлияние, была совсем рядом, и нет сомнений в том, что хирурги, услышав посторонние шумы в операционной, поспешат проверить причину их возникновения.
Прильнув грудью, насколько это возможно, к шаткому столику, я губами, как верблюд, ощупывал поверхность столешницы. Когда в легких заканчивался воздух, я выпрямлялся и переводил дух. Потом снова набирал в легкие кислород и снова ощупывал губами грязную скатерть столика. Меня интересовал лишь один предмет — огромный скальпель, которым в анатомических отделениях морга вскрывают полость покойников. Я шарил губами, стараясь не думать о том, сколько трупов помнит этот хромированный инструмент. Не в магазине же он был куплен, в самом-то деле… Вот он, скальпель…
Помогая языком, я втолкнул в рот его рукоять. Теперь — самое главное…
Сжав ручку зубами, я направил лезвие к широким лентам липкой ленты, сковавшей мою правую руку.
Я почти плакал, когда зубы, не удерживая тяжелый предмет, скрипели по металлу. Скальпель резал скотч. Но… так медленно. Так предательски медленно!..
Я услышал шаги, когда освобождал от ненавистных пут правую руку. Шаги, звучащие все отчетливее… Это поднимались по лестнице двое изрядно подпитых садистов. Вероятно, источник иссяк, и они вспомнили о деле. Еще одно резкое движение — и я в темноте рассек ленту на левой руке, а заодно и кожу. На брючину частой дробью замолотила кровь. Однако это уже была не мертвая, застывшая от ужаса кровь — та, что стояла в моих венах всего несколько минут назад. Из длинной глубокой раны хлестал, выдавливаемый адреналином, бурный поток. Впервые такому желанию жизни я поразился почти двадцать лет назад, увидев ледоход на Шилке…
Волоча за собой примотанный к ноге стул, я уходил прочь из ванной. Мои с трудом переставляемые ступни оставляли за собой жирные следы бурой крови. Они были настолько склизки, что я уже дважды едва не поскользнулся. Я уносил из ванной комнаты и чужую, и свою кровь…
Из глубоко рассеченной руки она частыми каплями барабанила прямо под ноги, и я чувствовал, что слабею.
Сил срезать с ноги липкую ленту уже не было. Я хотел только одного — быстро зализать раны и убраться прочь из этого дома. Тактические планы уходили на задний план, когда мой мозг начинали будоражить стратегические идеи. Сейчас, подходя к так и не прибранному со вчерашнего дня столу, я уже четко представил себе схему последующих действий. Остановить кровь, пока еще в состоянии это сделать, и покинуть дом прежде, чем вернется Гома. Его прибытие означало для меня лишь одно: смерть. Я же хотел жить. Сейчас — как никогда. Где-то там, в паре километров от меня, — Лида… Не припомню случая, чтобы мне так хотелось обнять женщину и заснуть у нее на плече. Заснуть… Это чувство распирало меня, заставляя глаза слипаться.
Но спать нельзя. Сейчас, когда я пережил все это, я хотел жить вечно. Стресс последних нескольких минут еще не выветрился из моего разлохмаченного разума, и я, медленно приближаясь к ветхому комоду, вновь и вновь переживал случившееся…
Я прижал скотч к губам за мгновение до того, как в ванной вспыхнул свет. Кровь, предательски хлынувшая из моего предплечья, могла выдать меня в любую секунду. Еще минуту назад я мечтал о том, чтобы отсутствие Ханыги и Лютика продлилось как можно дольше, а сейчас молил бога об обратном — чтобы те вошли как можно быстрее.
И они не заставили себя ждать.
— Созрел? — спросил, улыбаясь звериной улыбкой, Ханыга.
От обоих садистов веяло свежевыпитым спиртным, что лишний раз убедило меня о вреде похмелья во время работы. Дождавшись, пока оба усядутся на свои зрительские места, я резко выбросил из-за спины свободную руку…
Отточенное до остроты бритвенного лезвия полотно скальпеля без звука рассекло гортань Ханыги почти до самого позвоночника. Едва рука завершила полукруг движения по своей орбите, из огромной раны, не оставляющей ни единого шанса на жизнь, словно под давлением помпы, хлестнула кровь…
Черная жидкость, вырываясь фонтаном из горла бывшего санитара морга, густой струей заливала все стены ванной. Неестественный цвет кафеля, который из голубого превращался в автомобильный «вишневый металлик», заставил Лютика окаменеть.
Запах крови мгновенно перемешался с запахом водки и заполнил всю ванную. Ханыга, не в силах вымолвить ни слова, дергался в углу, обводил потолок взглядом, и взгляд его имел столько же смысла, сколько имеют донышки пустых пивных бутылок. Он сжимал шею так, словно только что намазал ее клеем и с надеждой ждал момента, когда свершится чудо — она склеится. Но чуда не свершалось. Жизнь выбрасывалась из него мощными струями, заливая лица и его и Лютика бордовыми волнами. Прошло всего три секунды, а одежду всех троих участников этого страшного представления уже невозможно было различить ни по цвету, ни по фасону. С головы до ног все были залиты горячей, но холодеющей с каждым мгновением кровью Ханыги. Кровь — она, как и прочая жидкость, имеет свойство высокой теплопроводности…
