Пока я рассказывал, заметил, каким резким взглядом Лида смотрит на отца. Кажется, она не может простить ему историю с моим опаиванием и коллективным чтением книги Иоанна.
Мне пришлось снова пережить ужас сегодняшнего дня, рассказав священнику обо всем, что со мной случилось. Единственное, что я упустил в своем подробном повествовании, был мой визит к бабке Евдокии. Мне почему-то не очень хотелось, чтобы священник знал, что в перерывах между визитами в храм божий я заглядываю к гадалкам. Лида плакала, святой отец хмурился и качал головой. Я же говорил и думал о том, что сейчас все закончится и мне придется заявить о главном. Самое неприятное заключалось в том, что я не знал, как на мое заявление отреагирует Лида. С батюшкой я бы договорился — нет такого бати, с которым нельзя решить любые вопросы. Когда наступил момент, когда нужно было ставить точку, я хрипло выдавил:
— Вот и вся история… Единственное, что теперь остается для меня тайной, это способ, посредством которого они узнали, что я здесь. Да, в поезде за мной следил один из мясников… Лютик этот… Но откуда Брониславу стало известно, что я сяду именно на этот поезд, а не на другой, не следующий, скажем, во Владивосток?
Священник встал и направился к бюро. Откинул крышку и вынул из нутра что-то очень похожее на магнитофон образца начала 90-х. Видимо, кассета была перемотана на начало, поскольку он сразу нажал кнопку…
Услышав льющийся с нее свой голос, я не удивился. В этом храме происходили и более удивительные вещи.
— Я решил записать все, о чем мы говорили, когда понял, что ты готов говорить правду, — объяснил свою шпионскую выходку папа Лиды. — Как видишь, разговор не с самого начала…
— Вот, значит, какие шторы мы тут раздвигали, — не удержался я от сарказма. Но больше мне понравилось, что мы перешли на «ты».
— И шторы тоже… Сейчас ты спросил, как они напали на твой след, Артур Иванович… Но послушай, что сам говоришь об этом.
Он отмотал часть пленки и снова включил воспроизведение.
«…На вокзале ко мне подошел майор. Странный тип… Весь мятый, неухоженный, хотя и выбрит… Проверил документы, спросил, куда еду, посмотрел и билет… В купе мне повезло — со мной следовали замученный жизнью инженер и бессловесная мама с ненадоедливым ребенком…»
— Теперь ты знаешь, как они узнали твой маршрут, — отключив магнитофон, сказал священник. — Они попросили знакомого милиционера сделать то, что не вызовет у тебя в Москве никаких подозрений. Должностное лицо, на то уполномоченное, проверило у тебя и документы, и билет. Осталось только узнать, не взбредет ли тебе в голову выйти на полпути. Но и тут задача решалась просто. Я прослушал пленку и понял, что всю дорогу в тамбуре курил человек хмурой наружности. Он был одет в серый свитер, и впоследствии им оказался один из людей твоего начальника… Он не выходил из тамбура, чтобы иметь возможность наблюдать за выходом пассажиров как на остановках, так и во время движения поезда. И сейчас ты говоришь, что он вышел вместе с тобой…
— Серые волки…
— Что? — не понял отец Александр.
Мне очень не хотелось упоминать о покойной старушке, но в этом доме мне, кажется, доверяли.
— Я был у бабки Евдокии, — твердо сказал я. — Сразу, как приехал. Она сказала, что меня преследуют серые волки. — Меня даже тряхнуло от воспоминаний о предсказаниях ясновидящей.
— Хороший был человек… — задумчиво проговорил отец Александр. — Но вам не следовало бы ходить к ведуньям, Артур Иванович. Вы православный христианин и помощь должны искать у Христа, а не у них…
Мне захотелось снова напомнить о процедуре угощения меня несъедобными грибами, но я сдержался. Этот вопрос объяснениями уже исчерпан. Священник между тем гладил невыразительную для его сана бороду и говорил:
— Вы бредили во сне, когда лежали в моем доме. И я слышал много страшных вещей… Что вам показалось в том сне самым ужасным?
Я подумал.
— Когда с церкви сорвался крест и он полетел в мою сторону. Вздыбив столб земли метров десять высотой, он вонзился в нескольких метрах от меня…
— Ваша вера пошатнулась — это предупреждение, — заглянув мне в глаза, объяснил священник.
В этот момент лицо мое было бледно — я уверен в этом. Когда к человеку приходит невероятная по силе догадка, подкрепленная фактически, он мгновенно бледнеет. Кровь оттекает от его мозга, чтобы в следующее мгновение обрушиться на мозг с новой силой.
Думай, Бережной, думай…
— Отец Александр… я пришел сюда за Лидой.
Он поднял на меня красные от тяжелых раздумий глаза.
— Я сказал — я пришел за Лидой.
— В каком смысле?
— В прямом. Я люблю ее.
За спиной моей послышался скрип пружин стула, словно на сиденье резко поставили пакет с чем-то тяжелым.
— Я люблю ее и хочу забрать ее с собой. И вам, и ей, и мне известно, что меня ждет. Спасти мою жизнь может только случай и мой ум. Мне нужно ваше благословение, но не священника, а отца. Я люблю ее, и ничего поделать с этим, видимо, нельзя.
За спиной снова раздался скрип стула, но на этот раз уже такой, что представлялся какой-то груз, который сняли с пружин. И я почувствовал на своей спине ладошки девушки.
Священник смотрел на меня широко распахнутыми глазами, и я думал о том, что вот, пожалуй, тот редкий случай, когда церковнослужителю, умнейшему из людей, нечего сказать.
— Она… — Глаза его забегали по моему лицу. — Она молода…
— Это не причина для отказа. Вы стали самым молодым священником в истории России и не считаете это за порок.
— Но я ни разу даже не говорил с нею об этом! — изумленно выдохнул он.
— Я люблю его, — услышал я за своей спиной, и сердце мое потеплело.
— Немыслимо… — прошептал священник.
Через минуту он встал, снял со стены какую-то икону — я плохо разбираюсь в иерархии святых угодников — и заставил нас по очереди поцеловать образ.
— Немыслимо, — повторил он и с сомнением посмотрел на дочь.
— Я все равно бы ушла с ним, — прошептали ее губы.
Я знал, на что шел. Он не мог не отпустить, иначе это был бы не священник, а я сейчас был просто обязан забрать девушку с собой. Пока еще не поздно…
Знай я, что случится через несколько часов, я бы оставил Лиду дома.
— Мы сообщим вам сразу, как остановимся, — пообещал я, и Лида убежала куда-то наверх, еще выше этой комнаты.
Он растерянно посмотрел на меня и тоже засуетился.
— Артур Иванович… Вы должны понять, что Лида… Я вам говорил о ее матери… Она — единственное, что есть у меня… Боже правый… — Он окончательно потерял над собой контроль. — Подождите…
Метнувшись к бюро, он отомкнул ключом, найденным на поясе, один из ящиков.
— Вам понадобятся средства… Возьмите сколько есть, — и он протянул мне пук денежных купюр. Священники не умеют обращаться с деньгами, они хранят их в том виде, в котором они к ним поступают, — ворох поверх вороха.
— Вы, видимо, невнимательно слушали свою пленку, отец Александр, — сказал я, пряча руки за спину. — Иначе обязательно заострили бы внимание на том, что в километре от северной окраины города есть рощица, в ста метрах от которой стоит корявая береза. В шаге от ствола есть присыпанная землей ямка, а в ней — кое-какие деньги. Мне очень жаль, что придется воспользоваться средствами, нажитыми предосудительной торговлей, но я не вижу иного способа уйти и увести за собой того, кого я привел.
— Как вы дадите мне знать, где находитесь? — глухо поинтересовался убитый горем расставания отец, теперь совсем не святой.
— Я изыщу способ.
Уходя из этого дома, я чувствовал, как в груди моей трепещет ливер. Это было невыносимо, и единственное, что меня грело и сдерживало от желания схватить девушку за руку и убежать, была сама девушка. Она оставляла здесь отца, которого, по всей видимости, очень любила. И уйти просто так, сойдя с крыльца, не могла.
То, что меня теперь не оставят в покое, я знал точно. Я ушел бы из города сразу после беседы с мясниками Бронислава, но я не мог уйти без Лиды. Эта девушка свела меня с ума быстрее отравы, и каждый час без нее казался мне пыткой. Куда идти теперь — я не знал. За Брониславом дело не станет: поняв, что я выкрутился из истории, он не отступится, а, напротив, пошлет таких, уйти от которых будет вдесятеро сложнее.
Я выходил из церкви, едва волоча ноги. Все казалось мне нереальным и диким. Казалось, выйди я на улицу, — и тотчас взору моему предстанут и разрушенный мост, и дымящиеся остовы зданий, и тысячи, сотни тысяч торчащих вертикально колов, на которых корчатся убежденные грешники, и среди них, в первом ряду, — кандидат медицинских наук Костомаров, усаженный на дреколье за прелюбодеяния с персоналом…
Я рассказал отцу Александру все, о чем он просил.
Еще месяц назад я при тех же обстоятельствах и в лучших традициях маркетинга продал бы ему товар, вручив в качестве подарка от фирмы еще одну историю, не востребованную оптовиками, и еще одну с истекшим сроком годности, и оставил бы его со счастливым лицом и в недостаточно ясном понимании того, за что же он мне так приглянулся. И потом он ходил бы ко мне за этими историями снова и снова в надежде, что я ему еще что-нибудь расскажу из того, чем не интересуется разборчивый покупатель, но ему забесплатно пойдет и такое. Но сегодня был не тот случай. Я сдавал товар по отпускной цене или сбрасывал ее вовсе, когда обнаруживались дефекты. И об оставленной под присмотр домового квартиры на Кутузовском рассказал, и о полутора миллионах долларов на счете, и о домике в Серебряном Бору, и о проданном «Кайене». Теперь священник знал и о моих кривотолках с распоясавшимся инженером, и кто ждал своей очереди в туалет в поезде. Мой ангел-хранитель не знал обо мне, верно, столько, сколько теперь знал отец девочки, в которую я был… да чего уж там — влюблен!
