Муравьи были облачены в черное, как и те люди внутри церкви, что, надо сказать, не укрылось от Жестянки Бобов. Более того, ему(ей) даже сделалось от этого немного не по себе, однако он(а) нашел(ла) в себе мужество пошутить:
– Не кажется ли вам, что эти муравьи уж слишком чопорны? – спросил(а) он(а) у ближайшего кирпича. – Ведь даже Уильям Бакли, и тот не нацепил бы смокинг, отправляясь на пикник.
Ну а поскольку кирпич был наделен чувством юмора в той же мере, что и муравьи, кирпич одарил Жестянку Бобов равнодушным взглядом, отчего наш(а) герой (иня) предпочел(ла) откатиться на ярд влево. Надо сказать, что эти его(ее) маневры почти не помешали ему(ей) следить за церемонией похорон.
Подобно усопшей матери итальянского семейства, обреченной варить макароны даже для чертей в аду, супруга священника вытягивала из старого, страдающего одышкой органа нити потусторонних спагетти. Борясь с искушением подбросить к ним пару-тройку адских огненных фрикаделек, священник сплетал мишурную гирлянду из бромидов утешения и скорби, которую затем возложил на головы пришедших проститься с телом. И пока, сотрясаемые рыданиями, эти головы подскакивали, как поплавки в излюбленном омуте, он то и дело вплетал такие слова, как «героизм», «самопожертвование» и «вечная память». Затем изуродованный скелет (в глубине костей мечтавший о хорошем рок-н-ролле) вынесли на церковное кладбище, накрыли его американским флагом и выпалили в воздух несколько залпов (словно облака были повинны в том, что парнишка погиб). И пока одинокий горн ранил весеннее утро звуками куда более скорбными, нежели грохот полуночного товарняка, фоб опустили под слой дерна во чрево матери-земли, чтобы со временем он превратился в топливо для реактивных двигателей будущего, которое Вайомингу еще даже не снилось.
Воспринимая в деталях происходящее и одновременно ища спасения от наступающей муравьиной орды, Жестянка Бобов терзался(ась) вопросом, почему человеческие существа словно специально настраивают себя на мучительные переживания и скорбь – ведь большей части их терзаний можно было избежать, причем для этого понадобился бы минимум изобретательности. Почти того не понимая (поскольку не имел(а) возможности познакомиться с тайным смыслом танца Саломеи), Жестянка Бобов тем не менее верно узрел(а) покрывало политических иллюзий – и нежелание человечества выглянуть из-за него хотя бы одним глазом – как истинную причину имевшего место этим утром печального события.
Навсегда потерянный теперь для родных, друзей, подружки, верного пса, общества и самого себя, этот бедный юный морпех погиб – кстати, совсем недалеко от Иерусалима, – практически ничего не понимая в ситуации на Ближнем Востоке. Вероятно, он полагал, что вовлечен в борьбу между правдой и неправдой, между добром и злом, свободой и угнетением. И в этом его вторая ошибка. Третья заключалась в том, что парень свято верил, что, хотя он сам мало что смыслит в ситуации на Ближнем Востоке, зато руководство страны наверняка в ней разбирается. Но его главная – и самая страшная – ошибка была в другом: в том, что он слепо подчинялся приказам. Он ни разу не поставил под сомнение ни методы начальства, ни их мотивы. Он позволил политикам принимать такие решения, которые в конечном итоге привели его к преждевременной гибели.
В конце концов, что такое политика, как не желание распоряжаться собственностью и принимать за других их законные решения? Из чего вытекает, что свобода – этот антипод собственности и угнетению – не может быть результатом политических акций, будь то выборы или баррикады, это скорее продолжение некой личной позиции. Если она и является результатом чего-то, то, пожалуй, легкости.
Неодушевленные объекты, обреченные вести внешне пассивное и покорное существование, вероятно, даже в большей степени, чем люди, осознали, что свобода – это внутреннее состояние, неподконтрольное превратностям политики. Свободой нельзя завладеть. Следовательно, ее нельзя присвоить. Или ею манипулировать. Однако ею можно пожертвовать. Юный солдатик из Вайоминга пожертвовал своей душой задолго до того, как пожертвовал телом. И эта внутренняя смерть – по крайней мере в глазах Жестянки Бобов – была куда более прискорбна, чем последовавшая за ней физическая кончина.
Остается надеяться, что в не таком уж отдаленном будущем, при некоем резком танцевальном па, третье покрывало – то самое, что позволяет политическим выгодам (обычно сиюминутным, часто неумным и, как правило, порочным) маскироваться под вечные и вневременные выражения свободы, добродетели и здравого смысла, – наконец падет. И начиная с того момента, молодые люди будут проявлять большую разборчивость в том, какую «свободу» они готовы защищать, таким образом оберегая свои души; а если они легки еще и на ноги – то и тела.
А пока отдельные личности что есть сил вынуждены дергать за край покрывала. Нет, не только дергать, но и тянуть и тыкать в него, но в конечном итоге, когда им удастся проникнуть на ту сторону, стать хозяевами собственной судьбы. А стать хозяином своей судьбы – это вам не вздремнуть на пляже. Спросите Жестянку Бобов. Обуреваемые желанием полакомиться вытекающим соусом, обуреваемые желанием полакомиться сахаром и кукурузным сиропом в этом соусе (примерно так же, как развитые страны были обуреваемы желанием полакомиться ближневосточной нефтью) муравьи были неумолимы в своем стремлении овладеть Жестянкой. И уже порядком измотали его(ее) силы.
Но точно так же, как один-единственный человек способен перехитрить целое стадо, побитый(ая) и помятый(ая) Жестянка Бобов каким-то только ему(ей) ведомым образом исхитрился(ась) собрать последние силы и совершила) совершенно немыслимый и совершенно неизящный прыжок как раз в середину лужи, возникшей в результате того, что кладбищенский смотритель по окончании похорон переусердствовал с поливкой цветов. Нижняя половина ее этикетки намокла и начала отставать, но, черт возьми, было и в чем обрести утешение. Опешив, преследователи выстроились на берегу, проклиная Создателя, который, сотворив муравьев самыми совершенными существами на всем свете, почему-то забыл или не счел нужным научить их плавать.
* * *
Это комната с обоями Матери Волков; комната, в которой черная богородица упала в дымовую трубу и прожгла дырку в линолеуме. Несть числа копытам антилопы, что проскакали по этому полу. Неудивительно, что линолеум такой изношенный.
Это комната, из которой была похищена черная богородица, которая позднее оказалась в клетке в великой мечети Мекки. Несмотря на то что прошло столько лет, ее все еще продолжают допрашивать относительно истинного местоположения севера.
Ну почему Полярная звезда не стоит на одном месте? – хотят они знать. Это и… еще одну вещь.
Это комната, в которой саламандру раздавили между страниц словаря рифм, тем самым навсегда изменив поэзию. Здесь Саломея бродила, подняв высоко над головой огромную красную рыбу. Папаша отлупил ее балетной туфелькой и отправил спать без молока и меда. Танец тоже стал иным в этой комнате.
Это комната, таким образом, предназначена для постельных утех. Ванна до краев полна орхидей. Шкаф – полон дыма.
А на обоях Матери Волков поблескивают капельки росы.
* * *
Возможно, Эллен Черри и не выглядела на миллион долларов, зато она уж точно выглядела на налог с миллиона долларов – вряд ли кто нашел бы в себе смелость это отрицать. Рауль, швейцар, был сражен наповал.
Вот уже несколько месяцев Рауль наблюдал за тем, как она носится на Верхнему Вестсайду в кроссовках, заляпанных красками футболках, в джинсовых юбках, даже не накрасив губы, которые, кстати, были такие отвисшие, что при желании она могла бы даже не сгибаясь собирать ими с тротуара мелкие монеты. Но вот сегодня, дождливым осенним днем, она появилась в новеньком ярко-красном виниловом дождевике, накинутом на красное облегающее шерстяное платье, приподнятая над грешной землей туфлями на высоком каблуке – Рауль называл такие «иди за мной и трахни меня», – а благодаря жизнерадостным пигментам в ее помаде и тенях для век обычная насупленность сменилась едва ли не счастливым выражением. Дома, в Колониал-Пайнз такая яркая косметика в сочетании с непослушными локонами наверняка привела бы в действие не один детектор по обнаружению Иезавели. А вот Рауль был не против перемен в ее внешности, хотя что-то на подсознательном уровне заставило его машинально потрогать большим пальцем распятие на шее. Заметив этот жест, Эллен Черри улыбнулась, главным образом потому, что под большим пальцем просматривалось крепкое латиноамериканское тело.
– Потрясающе сегодня выглядите, мэм, – сказал Рауль. – Поймать вам такси?
– Нет-нет, спасибо. Босс сказал, что пришлет за мной машину.
– Вот как? Я и не знал, что вы работаете. А кстати, где, если не секрет?
