— Вообще-то я мужа встречаю. Он приедет на следующем поезде. А потом мы все домой.
Я вру с таким видом, будто и не вру вовсе. Даже сама на секунду — вкусную, как шоколадный батончик, — поверила, что это правда. Я представляю симпатичного парня, капельку растрепанного с дороги, но с красивой стрижкой и в дорогом костюме. Он сходит с лондонского поезда после рабочего дня в своей процветающей фирме в Сити, обнимает любимую жену и чудесную дочку и везет семью сначала в ресторан, а только потом — в наш уютный, теплый домик…
— Значит, на том самом, которого я жду. Пара минут до прихода. Пойду, пожалуй. Всего вам доброго, малышу не болеть.
Он уходит. Я хочу его окликнуть — он пакет под стулом забыл, — но молчу. Его поезд подошел и уехал, Руби снова уснула. Только тогда я цепляю носком ботинка пакет и вытаскиваю из-под стула. Там битком всяких продуктов. И я думаю: неужели специально оставил?
Теперь мне еще тяжелее: надо нести и Руби, и пакет. А у меня изнутри вроде что-то вываливается. И разве столько крови должно течь? Но даже если и не должно, в больницу я ни за что не пойду. Они ж меня домой отправят или, чего доброго, полицию вызовут.
На автобусе добираюсь до центра Милтон-Кейнз. Мы сюда за покупками в Рождество ездили, с мамой и тетей Анной. Им не понравилось — только и делали, что ныли про жуткую дороговизну. А мне казалось, я в сказку попала.
Сегодня никакой сказки. Все витрины кричат «Распродажа!!!», и у меня дурацкое чувство, будто я продираюсь сквозь слипшиеся ириски — такая кругом толкучка. Захожу в «Джон Льюис» и иду прямиком в детский отдел. Здесь тепло и весело от всяких вещичек для малышей — абажурчики под цвет простынок и полотенец, яркие стопки мягких комбинезончиков и ползунков. С потолка, правда, свисает потрепанный рождественский «дождик», а елка завалилась набок, вроде по горло сыта праздником и мечтает об отдыхе.
— Чем-нибудь помочь, милая?
Голос приятный, но все равно продавщица, пари держу, следит, чтобы я чего-нибудь не стибрила. Я укладываю Руби на плечо — пусть все видят, что у меня есть ребенок. Имею полное право разгуливать по детскому отделу, так ведь?
— Спасибо, я кое-что подыскиваю.
— Если вам нужно перепеленать малыша — комната матери и ребенка в конце зала. — Улыбается и морщит нос. Я ее понимаю — от Руби воняет. А у меня подгузников нет.
— Руби, солнышко мое! Тебя и вправду нужно переодеть, а мамочка твоя — вот глупая! — забыла сумочку с твоими вещами дома. — Я так в жизни не сюсюкала.
— В комнате матери и ребенка вы найдете все необходимое. За счет заведения.
В комнате никого. Пахнет детской присыпкой и теплым молоком. Положив Руби на пеленальный столик, я трясу руками — совсем затекли и гудят от усталости. Разворачиваю одеяльце. Костюмчик моей девочки промок насквозь, неудивительно, что она хныкала. Кому приятно?
Я стаскиваю с нее все, до самого нижнего байкового комбинезончика с кнопками между ножками.
— Мамочка тебя быстренько вымоет, зайка моя.
Я пощекотала ей попку, но Руби не в настроении. Смотрит на меня сердито, и одна слезинка скатывается из уголка левого глаза. Я надела ей чистый подгузник — неуклюже, кое-как, но все же. А остальные одежки пришлось надеть грязные: у меня не было времени собрать сумку. Удирать нужно было немедленно — или сейчас, или никогда. Вот только что я лежала на кровати, а через секунду — уже в кустах под окном. Какие уж тут сборы теплых вещей.
Пока я кормлю Руби, вдруг понимаю, что нам негде ночевать. Моя подруга Рэйчел как-то убежала из дома. Правда, всего три дня бегала. Так она пошла на ночь в приют для женщин, которых мужья бьют. Ее никто не бил, и вообще ей только тринадцать в то время было, но в приют ее пустили. А потом сообщили в полицию — догадались, что сама сбежала. Вернули, конечно, родителям.
Рэйчел взбунтовалась из-за того, что ей не разрешали завести щенка. Я взбунтовалась из-за того, что мне не разрешили моего собственного ребенка.
В комнату заходит еще одна мама. «Привет», — говорит. Смотрит на меня. Потом на Руби. Кажется, она хотела поболтать, но передумала и занялась своим ребенком. У нее классная коляска — большая, удобная, со специальной сумкой для подгузников, бутылочек и всякой малышовской всячины. Вот бы мне такую, руки бы не отваливались.
Руби вроде как переодета, я ее покормила, завернула в одеяльце и пристроила на левой руке. Пока другая мамаша не видит, напихала подгузников, сколько влезло в пакет с продуктами.
«Счастливо», — говорю. И еще целый час брожу по магазину, глазею на полки с разными прелестными штучками. Честное слово, не хотела, но как-то само вышло — стянула губную помаду. У меня никогда не было губной помады. Из магазина выхожу спокойно, никто меня не хватает за кражу, и вот я уже сижу в «Макдоналдсе», пью чай и смеюсь.
На улице совсем стемнело. Мы с Руби на пару хихикаем — моя девочка довольна, потому что сыта и в сухом подгузнике. А когда я намазала губы ярко-красной помадой, она даже начала пузыри пускать от радости. По-моему, ей нравится ее мамочка.
Никогда не думала, что убегу из дома. Никогда не думала, что это будет так просто. Наверное, это и есть моя самая большая ошибка — я просто не думала. Не думала, что забеременею: кому может настолько понравиться такая серая мышь, как я, чтобы он сделал ей ребенка? Но об этом я и сейчас думать не хочу… поэтому зажмуриваюсь и жду, пока картинка не исчезнет.
Я сижу напротив окна. На улице темным-темно, поэтому в стекле видно мое отражение. Большие дыры вместо глаз, кости, обтянутые кожей, — слишком… костлявые, что ли. К настоящему парикмахеру меня никогда не водили, так что прически никакой, даже челка кривая. Мать считает — нечего у зеркала вертеться. И вообще, мирская суета — зряшное дело. Сколько себя помню, она долбила про немыслимые страдания польского народа в войну, про нацистов, про варшавское гетто, про восстания. Из-за всего этого, говорила она, про мирской вздор в нашей семье и думать забыли. Мол, деды такие тяготы перенесли, чтобы я могла жить на этом свете, а у меня и капли нет мужества, которое понадобилось им, чтобы сбежать из Польши. О чем речь — я никак в толк взять не могла. Про войну я знаю, на истории проходили. Ничего хорошего, конечно, даже ужасно, но я-то ни при чем.
В «Макдоналдсе» я дала себе обещание, что весь мирской вздор будет моим. Война ведь давно кончилась. И матери больше рядом нет.
Я классно справляюсь. Мы с Руби сейчас в «Холидей-Инн». Обязательно нужно было найти где переночевать — у меня ж ребенок, не станешь ведь малыша на ступеньках магазина до утра морозить. Когда я вышла из «Макдоналдса», впереди маяком мигало неоновое название гостиницы. Мне всегда хотелось пожить в настоящем отеле, а мать с отцом, когда мы куда-нибудь уезжали, выискивали что подешевле — какую-нибудь ночлежку с затхлым бельем и задрипанными паласами. А в «Холидей-Инн» просто здорово. Вообще-то видок у меня, наверное, немного подозрительный — старая куртка, штаны тренировочные, — но все-таки губная помада… Надеюсь, с накрашенными губами я выгляжу почти на двадцать. Здесь красивый бар с уютными диванчиками и лампами на каждом столике, и музыка не гремит, а порхает вроде бабочек, хотя какие бабочки посреди зимы? Руби здесь точно нравится. Она вопила во все горло, а как только музыку услышала — притихла сразу же.
Дядя Густав как-то говорил, что добиться можно всего чего твоей душе угодно, главное в этом деле — выглядеть уверенно. А уж он-то всегда получает чего хочет, так что ему виднее. Ну и я нос кверху, улыбаюсь администраторше, а сама мимо стойки топаю. Еще и Руби повыше подняла, головкой на плечо к себе положила. Когда ты с ребенком — я уже заметила, — к тебе доверия больше.
На табличке вверху написано: «К бассейну». Поплавать я бы не прочь. Я дошла до женской раздевалки, где две тетки лет по пятьдесят в купальники втискиваются. Тепло. Пахнет женщинами и хлоркой. Я на скамейку села и возилась с Руби, пока тетки свою одежду в ящички складывали и еще ругались, что монетки замок-автомат не принимает. Не принимает? Я уши навострила. Потом они к бассейну ушли, а по дороге про внуков говорили.
Вместо бассейна мы с Руби в душ пошли. Я ее голенькую к себе одной рукой прижимала, а другой намыливала нас, намыливала, пока мы обе аж скрипеть не стали от чистоты. Очень удобно, что мыло жидкое было, кнопку нажмешь — и полная ладонь. И полотенца такие мягкие, пушистые. Надеюсь, те две бабушки не сильно обиделись, что я кое-что из их вещей взяла. Сами виноваты — надо было шкафчик выбирать, где замок работает.
В их спортивных сумках оказались здоровенные трусы и лифчики, махровый спортивный костюм, пара футболок, юбка размера не меньше восемнадцатого и косметичка со всякими совершенно обалденными штучками. Я на себя свою грязную одежду натянула, а ляльку завернула в махровый костюм — уж больно ее вещички провоняли. Я их постирала в раковине и вместе с продуктами, которые тот дядька на вокзале оставил, сложила в свою новую спортивную сумку. Руби подхватила и пошла по коридорному лабиринту. В гостинице с сумками все ходят, верно ведь? Обычное дело. В коридорах через каждые несколько шагов — двери. Ведут не только в простые номера. На некоторых таблички «Люкс Балморал»[1] или «Люкс Виндзор». Я по пути дергаю дверные ручки — всюду закрыто. Мы с Руби поднимаемся в лифте на следующий этаж и опять идем по коридору. Впереди болтают две горничные. Рядом тележка с бельем постельным и пакетиками разными — с чаем, печеньицами. А комната, куда они все это привезли, похоже, кладовка или что-то в этом роде. Видно, пополняют запасы для гостей отеля.
