Папа и Нана прогуливались в поисках баров. Они пересекали почти пустынные площади. Время от времени мимо проносился ночной курьер на скутере. На гондолу грузили ящики с авокадо под наблюдением мужчины, отмечавшего что-то шариковой ручкой на обратной стороне накладной. В открытом окне офиса девушка, сидевшая перед полупрозрачным лиловым коконом “iMaca”, подняла голову и задумчиво посмотрела на проходящих Нану и Папу.
Это идиллия. И вся эта глава — идиллия.
К примеру, в баре “Парадизо Пердуто” Нана только что научила Папу, как правильно скручивать и курить косяк. Она познакомила его с марихуаной, потому что волновалась из-за преследовавших его головных болей. Она подумала, что травка может помочь. Это было так идиллически.
— Помнишь тот ресторан, — говорила Нана, — он назывался “Голландская старина”. Ты водил меня туда после стоматолога. Не знаю, почему блины. Не важно. Лизни ее. Лизни бумажку. Та-а-ак. Там были блины такие большие, вот настолько свисали с тарелок. А тарелки были огромные.
— Ты тогда была вегетарианкой, — сказал Папа. — Мне тоже пришлось стать вегетарианцем. Вот что я люблю, подумала Нана. Я люблю вспоминать.
— Отличное было местечко, — сказала она.
Последовала пауза. Паузу трудно передать.
Ее можно передать только описав, что происходит в это время.
Например, эта пауза была достаточно длинной, чтобы Папа оторвал кусочек картона от спичечного коробка “Парадизо Пердуто”, попытался вставить его в косяк вместо мундштука, и потом оторвал от него половину, чтобы сделать поменьше.
— Знаешь, я, может быть, — сказала Нана. — Может быть, перееду к Моше.
Переедет к Моше? Она переедет к Моше?!
Да. Она так решила. Я не рассказал вам об этом раньше, чтобы получился сюрприз. Теперь сравните свою реакцию с Папиной.
Папина реакция была радость. Папа обрадовался. Он был рад за Нану.
Понятное дело, Папа не был свидетелем секса втроем. Он не владел всеми фактами. Он не знал про Нану и Анджали. Он не знал, например, что Нана стала получать удовольствие от фразы “ménage à trois”.
Чтобы отметить Нанино счастье, Папа, ангел-благодетель нашей истории, запалил свой толстый и плохо скрученный косяк и глубоко затянулся.
В рождественский вечер, когда Нана еще была слишком мала для настоящего Рождества, Папа садился на край ее постели и читал вслух. Он читал ей “Ночь перед Рождеством”. Это были стихи. Из этих стихов Нана узнала, как Санта-Клаус в далекой Лапландии готовится к своему путешествию на край ночи, чтобы раздавать рождественские подарки. Нана знала все про оленей Санта-Клауса. Она знала их всех по именам. Когда она выросла, то могла вспомнить только Рудольфа — конечно, Рудольфа — и еще Прыгуна, Топотуна, Доннера и Блитцена. У Санта-Клауса были еще олени, но она могла вспомнить только этих. Когда Папа читал ей стихи, он был очень серьезен. Это была не просто сказка. Он читал так увлеченно и веско. И Нане нравилась Папина серьезность. Ей казалось, что это правильно. Это же самая серьезная вещь на свете — как Санта-Клаус приносит Нане подарки.
Это было самым любимым воспоминанием Наны. Она любила голос Папы, читающего ей стихи.
Ménage à trois традиционно считают сексуально нетрадиционным. В нем есть что-то беспокоящее. Парочка может быть непристойной, но, в конце концов, это просто парочка. Самое обычное дело. Но ménage à trois подразумевает богемный образ жизни. А с богемностью ничего не поделаешь.
Если, по-вашему, это неоспоримое утверждение требует доказательств, вспомните фильм “Кабаре”. Он был снят в Нью-Йорке в начале 70-х и обладает очарованием глэм-роковой трэш-культуры. Действие происходит в Берлине начала 30-х. “Кабаре” рассказывает историю американской певички по имени Сатли (которую играет молодая Лайза Миннелли) и английского писателя по имени Брайан. Салли и Брайан — любовники. Они знакомятся с немецким графом. Его зовут Максимилиан. Остальное можете себе представить. Салли влюбляется в Максимилиана. Брайан влюбляется в Максимилиана. Максимилиан влюбляется в них обоих.
Любовь втроем — главная черта глэм-рокового сюжета. Он не был бы богемным без ménage à trois.
К примеру, самые известные слова в “Кабаре” — “Вдвоем веселее, чем одному / Втроем веселей, чем вдвоем”. Их поет с плотоядной ухмылочкой нарумяненный конферансье клуба “Кит-Кат”, во фрачной паре и с двумя аппетитными дамочками по бокам. Таков традиционный взгляд на любовь втроем. Она заразительно сексуальна. Немецкий декаданс до прихода фашистов. Олицетворение секса.
Знаю, я все это знаю. Я знаю, что большинство людей думают о ménage à trois именно так, если вообще об этом думают. Просто мне кажется, что этот взгляд ошибочен. Он не учитывает столь многого. Была осень. Нана, как и говорила Папе, переехала к Моше. У нее начался новый учебный семестр в Архитектурной ассоциации, и она собиралась приступить к своей диссертации по теории архитектуры. Моше закончил играть Слободана Милошевича в пьесе Ричарда Нортона-Тейлора “Миротворческие силы” в театре “Три колеса” в Килберне. У Анджали закончился годовой контракт на съемки в рекламе присыпки “Джонсонз Бэби”. Анджали тоже в некотором роде переехала к Моше. У нее был свой ключ. Так что она время от времени заходила и уходила. Она оставалась там каждые выходные.
Надеюсь, вы довольны. Надеюсь, теперь вам до конца понятно, кто и где живет.
Моше, Нана и Анджали были современным ménage à trois. Они определенно были ménage à trois. Это было несомненно. Они занимались любовью и вдвоем, и втроем.
Но ménage это не только секс. Это не только немецкий декаданс до прихода фашистов. Это еще и что-то домашнее. Что-то семейное. Конечно, Моше, Нана и Анджали играли друг с другом в занимательные сексуальные игры, но еще они втроем ходили плавать. По утрам в субботу Моше и две его подружки отправлялись в бассейн “Оазис” на Хай-Холборн. Я бы хотел посмотреть, как они плавают. Особенно я хотел бы посмотреть на Моше в бассейне.
Для Моше плавание было чистым блаженством.
Однако были и проблемы. Несколько мелких, и одна серьезная.
Мелкие проблемы были вот какие. Моше обескураживали отдельные раздевалки. Сегрегация по половому признаку казалась ему несправедливой. Он немного ревновал. Спуская с бедер джинсы “Эйч-энд-Эм”, стоя босиком, на носках и ботинках, чтобы не замочить ноги, он пытался представить себе, что происходит в женской раздевалке. Моше угрюмо взирал на мужские члены. Они ему не нравились. Ему нравились женские груди. С осторожностью, притворяясь, что выковыривает серу из ушей ватным тампончиком, чтобы не показаться голубым, он сравнивал свой член с остальными. Он выглядел неплохо. Ничего особенного, но в общем неплохо. Моше натянул темно-синие плавки “Адидас”, погрузил ноги в густой дезинфицирующий раствор, и прошел к бассейну. Он спустился в воду, храбро цепляясь за стальные перекладины. Глубина бассейна в самом глубоком месте достигала трех метров. Это немного пугало Моше. Он не знал в точности свой рост, но предполагал, что три метра — это раза в два больше. По крайней мере, в два раза больше его роста.
Моше огляделся и увидел белую сетку, наполненную гибкими губчатыми поплавками, полосатыми плавучими досками и оранжевыми надувными наручными “браслетами”. Он подумал, как бы хорошо было использовать сейчас весь этот арсенал плавсредств. Но потом решил, что не стоит. В бассейн мог зайти кто угодно. Например, симпатичная шестнадцатилетняя девочка. Моше не хотелось бы сжимать в объятиях полосатый полистироловый поплавок на виду у симпатичной шестнадцатилетней девочки.
Моше пасся в лягушатнике, поглядывая на выход из женской раздевалки. Он вспоминал о девичьих проказах. Однажды Нана и Анджали надели на Моше плавательный пояс для новичков и руками помогали ему держаться на воде. А в другой раз они уплыли на глубину и целовались там, работая ногами в воде. Нана и Анджали плавали гораздо лучше Моше. Они дразнили его. Он представлял себе, как они порнографически намыливают друг другу сиськи в душе перед бассейном. От этого в его тугих плавках случалась эрекция. И он стоял у бортика, уперев локти в скользкие мокрые плитки, с невозмутимой и задумчивой физиономией. Он действительно думал. Он думал о послебассейновом кофе в кафе “Горчичное зерно” в Финзбери. В “Горчичном зерне” Моше мог смазать вазелином свою несчастную, разъеденную хлоркой межпальцевую экзему. “Горчичное зерно” было его тихой гаванью, его городским убежищем.
Пока Моше ожидает, чтобы прошла эрекция, и мечтает о капуччино, давайте поговорим о нем самом. Мы уже говорили о мелочах, которые мешают Моше в его повседневной семейной жизни. Обратимся теперь к любовному нраву. Главной проблемой Моше была его любовная натура.
