Сегодня Нойман (после реабилитации) впервые вновь пришел на работу. С непривычной робостью мнет он в руках свою кепочку. Подходит секретарша: господин Нойман, будьте добры, пройдите к господину шефу-младшему. Крупный план. Такой крупный, что можно разглядеть мысли, которые шевелятся у Ноймана в голове. Господин Нойман прекрасно знает, что он тысячу раз заслужил увольнение, он виноват. Настал час расплаты! Прощальным взором окидывает он все, что было создано за последние годы не без его участия. Потом снимает рабочий халат и входит в лифт. Он знает, что его ждет. И он подчинится своему жребию. Он ПОНЯЛ, что был не прав. Как он хотел бы повернуть время вспять! Но ничего уже не исправишь! Он робко стучится в дверь. Молодой голос Михаэля: входите! Господин Нойман переступает порог кабинета. Там — огромный письменный стол, заваленный бумагами и прочим хламом (для человека практического, такого как Нойман, на этом столе много лишнего, ха-ха!). Кроме того, в кабинете Михаэль, секретарша и начальник отдела рекламы, с которым Нойман мало знаком. С этими новомодными штучками, с рекламой этой, тогда, в трудные послевоенные годы, так не носились. А теперь пошло: дорогие плакаты, ролики и так далее. Нойману очень стыдно, что ему придется узнать о своем увольнении в присутствии всех этих людей. Он опускает голову, порывается что-то сказать… Вот, посмотрите-ка на это, Нойман, говорит Михаэль. Рекламщик разворачивает свернутый в трубочку плакат, который он все это время держал в руках. Нойман пугается, он просто онемел. Хорошо видно, как он пугается и немеет. Он съеживается и молча тупо смотрит на плакат. С плаката на него смотрит его же сильно увеличенное лицо! Вот так номер! А рядом надпись: «Это — наш главный эксперт в кофейных делах. Кофе „Кёстер“ всем знаком». Ниже, мелким шрифтом: «Большой розыгрыш призов. Подробности — в ближайшем магазине „Кёстер“». И совсем внизу огромными буквами: «Этому человеку можно доверять». Нойману кажется, что мир перевернулся. Он просто не знает, что и думать. Телезрители не понимают, что он будет сейчас делать: смеяться, плакать или же то и другое вместе. Михаэль ловко делает вид, что он не замечает смятения старого мастера, и говорит: у нас сейчас начинается большой розыгрыш призов. Мы предлагаем нашим клиентам проверить свои упаковки с кофе — нет ли в них зерен-вонючек. Тот, кто купил негодную упаковку и принес ее нам, получает три новые. Правда, гениальная идея? И поскольку Нойман по-прежнему безмолвствует, Михаэль продолжает: так мы убьем сразу двух зайцев. Во-первых, ваша ошибка будет исправлена, во-вторых, мы привлечем новых покупателей. Эта рекламная акция — гарантированный успех, вы сами в этом убедитесь, Нойман. А знаете, кто предложил нам эту идею? Моя мама. А когда Нойман, заикаясь, начинает что-то бормотать и пытается пожать Михаэлю руку, когда из глаз у него уже текут слезы, Михаэль говорит: вот ее вы и должны благодарить, Нойман. Это она была зато, чтобы дать вам еще один шанс. Воспользуйтесь же им! Надеюсь, старое больше не повторится? Оба пристально смотрят друг другу в глаза — старик и юноша. Нойман сейчас способен только в слезах качать головой и трясти руку Михаэля, которая и так уже похожа на желе. А Михаэль, на секунду нахмурившись, тут же снова начинает улыбаться и говорит: тогда приступайте к работе, всё в порядке, не беспокойтесь. И потом шутливо добавляет: интересно, что чувствует человек, когда на каждом углу видит свою физиономию?
Нойман еще не знает пока, что чувствует человек, когда на каждом углу видит свою физиономию, но нет сомнений: это приятное чувство. Ты был никем и вдруг становишься кем-то. Вот сейчас он явится в обжарочный цех и тут же начнет покрикивать на рабочих. И никто ему ничего не скажет, ведь Нойман теперь попал даже в газеты. Но он был скромным — скромным и остался. К тому же он точно знает теперь, что может случиться, если он перестанет быть скромным. И никто его больше не заставит стать таким.
Но портрет получился очень удачный. Просто как в жизни, как в действительности. (Просто как в жизни. Даже еще точнее.)
еще раз здравствуйте, мои дорогие! это опять я. теперь я больше не буду так часто появляться, и вы, наверное, расстроитесь
Вот уж действительно верно сказано: конец — делу венец.
В телевизоре у всех этих историй есть конец. В действительности всегда возникает такое чувство, что они все время начинаются заново. Может быть, потому, что они так долго тянутся.
Может быть, действительность продолжается и тогда, когда вы всё это читаете. Вам не кажется, что для хорошей пьесы она уж как-то чересчур долго тянется? Ни один человек не может так долго быть зрителем — ему уже давно стало очень больно.
конец действительности
В этот моменту Патриции рождается ребенок. Она лежит в клинике, в отдельной палате. Главный врач не отходит от нее. Михаэль нервно вышагивает по коридору & курит одну сигарету за другой. Господин Кёстер, отец Патриции, звонит каждые пятнадцать минут и спрашивает, как там дела. У него важные переговоры, поэтому он никак не может уйти.
Ребенок вот-вот родится. Головка уже показалась. Патриция кричит. Это ведь тоже событие. Событие, от которого сначала очень больно, но потом, когда все удалось вытерпеть, уже никто не вспоминает о боли, все мысли только о радости.
Если родится мальчик, его назовут Саша. Если родится девочка, ее назовут Наташа.
Герду и Ингрид зовут Ингрид и Герда. И всё.
Вот-вот появится весь ребенок. Молодая акушерка работает быстро и ловко. Это мальчик. Прекрасно. Папа обрадуется, думает Патриция. Значит, Саша. Саша ревет как резаный. Здоровый ребенок. Поздравляем. Все сияют. Господин профессор в шутку говорит: он уже требует свою фабрику, этот паренек. Патриция улыбается слегка усталой, но счастливой улыбкой. Ребенок появился на свет, он уже есть.
Как я и предсказывала, боль забыта.
Герде и Ингрид иногда кажется, что ту боль, которую им довелось испытать в шестнадцать лет, они и через сто лет не забудут.
А пока они с нетерпением ждут праздника, который готовится в фирме по случаю этого радостного события. Они помогают украшать офис. Кто-то из сотрудников даже принес цветы из собственного сада. Они очень красивые. Все откладывают деньги на подарок новорожденному. Начинаются обсуждения: что дарить ребенку — что-нибудь полезное, практичное или же что-то особенное, символическое? Все за символическое. Есть еще пара дней на размышление. В последний день рождения Герда получила от мамы в подарок классный браслет для часов. Это — особенное. Но разве младенцу нужен браслет для часов?
Герда целыми днями думает только о подарке. Кое-какие идеи у нее уже есть. Все будут хвалить ее, если именно ей придет в голову самая удачная идея. Она радуется всеобщему вниманию, как ребенок.
Если она будет во время работы чересчур задумываться, ей достанется от господина начальника канцелярии. И если она попытается объяснить, что думает о маленьком ребеночке, ее это не спасет. Потому что господин начальник уверен: она думает только о себе.
добрый день и до свидания, дорогие юные друзья У вас завтра опять трудный день.
Ведь вам с вашей профессией необходима изрядная порция усердия и таланта.
Впрочем, к этому вашему вишневому пирожному не помешает добавить толстый слой взбитых сливок. Бегите скорее за сливками, иначе опоздаете на вечерний детектив!
А то, когда голубой экран погаснет, не факт, что вам удастся так быстро найти нужную мисочку.
Дорогие читатели! Мальчики и девочки, мужчины и женщины — короче говоря, люди! После того языка, которым разговаривала с нами знаменитая писательница, нобелевский лауреат 2004 года, в своем раннем романе, хочется перейти на нормальный человеческий язык. Причем как можно скорее. Ведь говорила она с нами будто с детьми, как с несмышленышами, — задавая вопросы и требуя на них «самостоятельных ответов», которые сама же нам и подсказывала. Нарочито доброжелательным тоном школьной учительницы, которая обожает стандартные ответы. Потому что думать не привыкла.
Читать Эльфриду Елинек и приятно, и противно. Испытываешь циничное наслаждение оттого, что хороших людей в принципе не существует — ведь положительных героев в книгах Елинек не бывает (это мы уже знаем по другим ее романам), а значит, и твои собственные недостатки — вещь вполне естественная и не постыдная. И одновременно ужасаешься оттого, насколько каждый человек — вывернутый писательницей наизнанку в ее замечательной манере, когда внешнее поведение героя незаметно, без всяких швов, перетекает в жизнь его подсознания, — так вот, ужасаешься, насколько каждый человек внутренне мерзок.
Отвратительна актриса Инга Майзе, которая в лепешку разбивается перед своими поклонниками (причем в буквальном смысле слова: показывая «изнанку» своих персонажей, Елинек доводит их поведение до абсурдного гротеска). Мерзок развратник дядюшка Билл, вовлекающий вверенных ему детей в свои сексуальные игры. Но и сами эти дети хороши: оказавшись в доме своего бедного одноклассника, они с упоением измываются над ним. Омерзительна мать Герды в восприятии ее собственной дочери: «Мама очень жирная и похожа на губку. Жир сочится у нее сквозь поры». Но не менее отвратительна и дочь, думающая так о своей матери.
