– Не знаю… мы хотим сегодня ужинать в ресторане? – Крейг повторил вопрос портье. Взгляд у него был одновременно мягким и порочным, его рука многозначительно скользнула по плечу и спине Ангелики.
Прижавшись к нему, Ангелика прошептала:
– Если это не эвфемизм – нет.
Она уткнулась лбом ему в шею, он влюбленно улыбнулся.
Они отправились за коридорным Уолтером в номер, следуя друг за другом, точно ласкающаяся анаконда, хихикая и шепчась, как жизнерадостные подростки, забывшие об окружении, о жаре, обо всем на свете, кроме друг друга и своих срочных змеиных планов. Маленькие водяные змейки.
Уолтер добросовестно показывал им обстановку номера, объяснял, где находятся ванная, шкаф, мини-бар и телевизор, Крейг, состроив честную, заинтересованную физиономию, вроде как с восторгом ловил каждое слово.
– В самом деле? Никогда бы не догадался! Ну, это совсем не похоже на мини-бар, мой друг.
Ангелика изо всех сил старалась не рассмеяться, голова кружилась от желания, они задыхались и падали с крутого холма страсти к неизбежной близости любви. И, пока Уолтер объяснял, как пользоваться джакузи, Крейг, продолжая изображать крайнюю степень заинтересованности, просунул руку в брюки Ангелики, под ее тонкое белье: скоро он туда доберется.
Сьюзан не верила своим глазам, обнаружив, что Тихуана – совершеннейший Третий мир, несмотря на ее близость к Первому миру.
– Если это Третий мир, – она огляделась по сторонам, когда они выбрались из терминала «Мексикоуч», – тогда где же Второй? Не то чтобы я хотела туда отправиться, но мне почему-то кажется, что мы что-то пропустили, а значит, мы небрежные путешественники.
Они сразу же нашли аптеку и купили не только оксиконтин, но даже несколько маленьких лиловых таблеток морфия.
Волоча ее за локоть мимо сувенирных лавок торгующих цветастыми одеялами, майками, статуэтками Человека-Паука, Барта Симпсона и Иисуса – ложными и истинными идолами, – Тони сказал:
– Второй мир – это там, где мы можем войти в наркотическую дверь и имеем на это право. В двух кварталах от зеркала.
Тони потер нос, мимо них по бульвару промчались машины, рыча и громыхая моторами.
Сьюзан серьезно кивнула.
– Не дай сбить себя с толку второй звезде и иди на рассвет. Это прямой путь к безумию. Лежа на спине и сияя в темной безлунной ночи где-то высоко в наших головах.
Они шли мимо бесчисленных баров, бесчисленных магазинов и совсем бесчисленных аптек. Сьюзан стало казаться, что здесь есть только круговорот этих трех видов заведений: ты шляешься по барам со стриптизом и разной выпивкой, где иногда подают еду, затем ходишь по магазинам, торгующим фигурками из «Дня мертвецов», маракасами, вышитыми блузками, цветастыми юбками и детскими столиками, а затем наступает черед аптек. Аптеки были повсюду, в них продавались любые антибиотики, виагра, рогаин[38] и, что самое главное, куча кодеиносодержащих обезболивающих, без рецепта, по силе воздействия – от слабых до смертоубийственных.
Эти контролируемые вещества теперь бесконтрольно правили ею. С их помощью она могла регулировать взлеты и падения внутри. Она выходила сухой из воды и разбрызгивала ее с видом «победитель получает все». Бобы Джека, тридцать джиннов в бутылке, гедонистический коктейль: они были для нее всем и даже больше. Но иметь возможность просто войти и заказать их, нет, это неправильно, так не должно быть, по правилам, нужно найти зарытое в земле сокровище, украсть золотого гуся, отыскать неуловимый Священный Грааль. Неписаные правила гласили, что за горшок с золотом на другом конце радуги надо заплатить некую цену – фунт плоти, душу, своего первенца. Все, кто что-то собой представлял, страстно желали хоть на время стать кем-то другим, хотя и знали правду. Это главный закон наркомана. Или ты принимаешь его, как истину, близко к сердцу, или тебя ждет ранняя смерть, иного не дано.
Доступность наркотиков в Тихуане бросала вызов всему, что Сьюзан знала о поисках входа в измененное состояние. А если этот вход перестает быть тайным, то где же беззаконное волнение, поиски, настойчивость?
Сьюзан покачала головой, удивляясь.
– Поверить не могу, – ее глаза были расширены, даже слегка вытаращены, зрачки сузились до величины игольного ушка, а затем и вовсе перестали быть зрачками, превратившись в пустые точки. – Если бы я знала об этом годы назад, то была бы уже мертва. По-моему, это совершенно неправильно – сделать так, что все это дерьмо так легко можно купить. Если это легко, ну, это неправильно, как… мировая война или не знаю что. Выбери цифру.
– Семь.
Тони всмотрелся в темный дверной проем сомнительного бара, мимо которого они проходили. Сьюзан заглянула внутрь, но не заметила ничего, что могло бы привлечь внимание ее налитых кровью глаз, в которых все двоилось.
– Что? – спросила она его без особого интереса.
Он пожал плечами.
– Ничего. Просто показалось, что я увидел парня, с которым встречался здесь раньше. – Он вынул сигарету и прикурил ее от «Зиппо». – Неважно.
Сьюзан медленно кивнула, отчасти соглашаясь, отчасти в такт своему медленному к югу от границы родившись заново родившись морфий свободна от заботы мира закрой глаза на мир вокруг твои проблемы, это тебя не беспокоит, ты уверена и необычайно свободна быть или не быть тобой или собой, мне снится сон, я грежу о тебе, детка, это не для меня, и если это не для меня, тогда где ты можешь быть, потеряться…
Они шли вниз по улице, где аптекари были еще сговорчивее – или где Тони знал одного парня, который знал одного парня, у которого был друг.
Сьюзан все это ужасно нравилось. Она чувствовала себя причастной, такой крутой, окруженной заботой и в то же время неприкаянной. Она не только сделала татуировку, она стала закадычным другом-наркоманом татуировщика. Разумеется, она понимала, что что-то тут не так, и этот факт слегка пощипывал ее где-то на краю раздувшегося, замедленного сознания. Пощипывало – маленькая девочка. Маленькая девочка, которая говорит: «Тебе папочка нравится больше меня!» Ну, разумеется, посмотрите на нее – какой у нее оставался выбор?
– Нет! – вдруг громко закричала Сьюзан.
Тони замедлил шаг и повернул к ней свою лысую голову.
– В чем дело, малышка? – спросил он без интереса.
Сьюзан застенчиво улыбнулась и покачала головой…
– Ничего, просто я так избавляюсь от плохих мыслей, бросаю шар, чтобы они рассеялись. Не беспокойся, ничего серьезного. – Она улыбнулась своей лучшей улыбкой. – Как ты.
Она выпускала энергию через ступни в глубь земли, сквозь песок и глину обильной струей, сквозь все слои до самого ядра кипящей неукротимой обжигающей магмы, этого хранилища страсти, доисторической, иной. Мудрецы и все великие сопрано, басы, альты и теноры, вот откуда они происходили; арии были освобождены из гигантских печей и прокрались в тишину ничего не подозревающего оперного мира.
Ей пришло в голову, что в какой-то момент она закрыла глаза и преодолела еще одну границу: грубый поцелуй, со вкусом пива и десяти тысяч сигарет. Поцелуй, она это понимала, ожидаемый, но получен он был не тогда, когда нужно. Это случилось слишком поздно и слишком рано – и только в этом смысле вовремя. Она стояла, как хороший солдат, столкнувшийся с незваной армией, пытаясь превратить это в святое причастие оксиконтина, которым сей неортодоксальный священник совсем недавно благословил ее, подняв в небеса своего великолепия. Как она могла не обнять этого мужчину, который так много для нее сделал, так мало ее понимая? Если она неспособна обнять его в порыве страсти, тогда, может быть, хотя бы в знак благодарности?
Но только поцелуй. Он не может рассчитывать на большее. Только не после того, как они притупили в себе все чувства. К тому же они сейчас на улице, среди бела дня. А это отнюдь не афродизиак.
Вдруг она вспомнила, как сказала Дину Брэдбери: «Англодизиак. Мы ведь белые, не забывай?. И рассмеялась: верная смерть для любого сексуального порыва.
Он грубо вырвался.
– Что тут смешного?
Сьюзан попыталась унять хихиканье, и ей это удалось.
– Ничего. К тебе это не имеет никакого отношения. Просто вспомнила, как сказала тому парню… Вообще-то это был Дин Брэдбери. Мы были на похоронах, и он сказал о чем-то, что это не «афродизиак», а я выдала: «Англодизиак. Мы ведь белые, не забывай».
Она ждала реакции Тони, но реакции не последовало, он казался жутко раздраженным. Это именно оно? Раздражение? Она не привыкла раздражать людей или… Дерьмо, может, все приходили в бешенство, а она не замечала? Может, она все разрушила, ничего не понимая, и только теперь до нее дошло?
Черт, она должна уладить это, и поскорее. Pronto, как сказали бы ее приятели-мексиканцы. Так ведь? Чертовски pronto, начать с этого вонючего зэка и все разрулить.
