Калмыки ворвались в деревню на галопе, пригнувшись к лошадям, пришпоривая их и резко покрикивая. Из-под расстегнутой на всадниках формы виднелась коричневая кожа. Некоторые скакали без седел, кое у кого на боку висели тяжелые сабли.
Деревню охватило дикое смятение. Было уже слишком поздно бежать в лес. Я с острым любопытством рассматривал всадников. У всех были черные, лоснящиеся, блестящие на солнце волосы. Черные до синевы, они, как и глаза, и смуглая кожа всадников, были даже темнее моих. У них были большие белые зубы, высокие скулы и широкие, будто припухшие лица.
Некоторое время я смотрел на них с гордостью и чувством удовлетворения. Ведь эти горячие всадники были черноволосы, черноглазы и смуглокожи. Они отличались от деревенских жителей, как ночь ото дня. Увидев смуглых калмыков, белокурые жители деревни обезумели от страха.
Тем временем всадники рассыпались по деревне. Один из них, коренастый расхристанный человек в офицерской фуражке, выкрикивал приказы. Калмыки спрыгивали с лошадей, привязывали их к изгородям. Из-под седел они доставали мясо, которое готовилось во время езды на тепле от лошади и седока. Они ели серо-голубое мясо и большими глотками запивали из объемистых, сделанных из тыквы, бутылок.
Некоторые из них приехали уже навеселе. Они заходили в дома и вытаскивали не успевших спрятаться женщин. Их мужья, вооружившись косами, пытались защитить их. Ударом сабли калмык зарубил одного из них. Остальные хотели убежать, но их догнали пули.
Калмыки рассыпались по домам. Отовсюду доносились крики. Я забрался в небольшие густые заросли малины прямо в центре площади и распластался там, как червяк.
На моих глазах деревня взорвалась в панике. Мужчины пытались защитить дома, в которых уже хозяйничали калмыки. Еще раздались выстрелы; по площади кругами бегал раненый в голову, ослепленный собственной кровью человек. Его зарубил калмык. В разные стороны, сигая через заборы и ямы, разбегались перепуганные дети. Один мальчик заскочил в малину, но, увидев меня, выбежал назад и попал под лошадь.
Калмыки выволакивали из дома полураздетую женщину. Она вырывалась и кричала, тщетно пытаясь ударить мучителей ногами. Несколько хохочущих всадников кнутами согнали в круг группу женщин и девушек. Их отцы, мужья и братья бегали рядом и просили пощады, но их отогнали кнутами и саблями. По центральной улице бежал крестьянин с отрубленной рукой. Кровь хлестала из культи, а он все разыскивал свою семью.
Неподалеку солдаты повалили женщину на землю. Один солдат держал ее за шею, а остальные силой раздвинули ей ноги. Один из них взобрался на нее. Когда закончил первый, все изнасиловали ее по очереди. Женщина вскоре обмякла и уже не сопротивлялась.
Выволокли еще одну женщину. Она кричала и молила о пощаде, но калмыки сорвали с нее одежду и бросили на землю. Ее одновременно насиловали двое — один из них в рот. Когда она пыталась отвернуться или сомкнуть челюсти, он стегал ее кнутом. В конце концов, она ослабела и покорилась им. Другие насиловали двоих молодых девушек спереди и сзади, передавая их друг другу и заставляя делать непонятные движения. Когда девушки начинали сопротивляться, их стегали и пинали.
Изо всех домов раздавались крики насилуемых женщин. Одной девушке удалось вырваться и, полуголая, завывая как собака, она выбежала из дома. По ее ногам струилась кровь. За ней, хохоча, выбежало два полураздетых солдата. Они долго гонялись за ней по площади под шутки и смех товарищей. Наконец они догнали ее. Дети смотрели на происходящее и плакали.
Все время попадались новые жертвы. Пьяные калмыки возбуждались все больше и больше. Некоторые совокуплялись друг с другом, другие состязались — вдвоем или втроем насиловали одну девушку, быстро передавая ее по кругу. Самые молодые и привлекательные девушки были уже почти растерзаны. Солдаты начали ссориться между собой. Женщины плакали и громко молились. Их запертые в домах мужья и отцы, сыновья и братья, узнавали их голоса и откликались сумасшедшими воплями.
Посредине площади несколько калмыков демонстрировали искусство насиловать женщин верхом на лошади. Один из них разделся, оставив только ботинки на волосатых ногах. Сначала он скакал по кругу, а потом, с земли ему подали обнаженную женщину. Он ловко подхватил ее и усадил впереди, лицом к себе. Лошадь перешла на быструю рысь, ездок уложил женщину спиной на гриву и прижался к ней. Победно покрикивая, он погружался в нее на каждый шаг лошади. Остальные подбадривали его, хлопая в ладоши. Потом седок перевернул женщину лицом вперед. Он слегка приподнял ее и, сжимая ее грудь, еще раз продемонстрировал свою доблесть.
Воодушевленный другими солдатами, еще один калмык вскочил на ту же лошадь, позади женщины, спиной к гриве. Лошадь вздохнула от тяжести и замедлила бег, а двое солдат одновременно насиловали теряющую сознание женщину.
И еще были доблестные поступки. Беспомощных женщин передавали с лошади на лошадь. Один из калмыков попытался совокупиться с кобылицей, другие возбудили жеребца и, держа за ноги девушку, пытались запихнуть ее под него.
Охваченный ужасом и отвращением, я поглубже заполз в кусты. Теперь я все понял. Я понял, почему Бог не слышал моих молитв, почему я висел на крюках, почему Гарбуз избивал меня, почему я лишился дара речи. Я был черным. Мои глаза и волосы были так же черны, как и у этих калмыков. Наверняка, также, как и они, я принадлежал другому миру. К таким, как я не может быть жалости. Ужасная судьба приговорила меня иметь такие же черные глаза и волосы, как эта орда варваров.
Вдруг из одного из амбаров вышел высокий седовласый старик. Крестьяне звали его «Святой» и, возможно, он и сам уверовал в свою неуязвимость. Обеими руками он держал тяжелый деревянный крест, его белая голова была увенчана пожелтевшими дубовыми листьями. Незрячие глаза были подняты к небу. Босые, изуродованные годами и болезнями ноги нащупывали путь. Погребальным гимном звучали печальные слова псалма, который он пел беззубым ртом.
Солдаты на мгновение протрезвели. Даже самые пьяные встревоженно рассматривали его. Потом один из них подбежал к старику и подставил ему ногу. Тот упал и крест вылетел из рук. Калмыки осклабились и ждали. Старик, разыскивая на ощупь крест, неловко пытался подняться. Его костлявые искривленные руки терпеливо шарили по земле а солдат, каждый раз, когда старик приближался к кресту, отталкивал его ногой в сторону. Старик ползал вокруг, постанывая и что-то лопоча. Калмык поднял тяжелый крест и поставил его вертикально. С секунду крест постоял, а потом свалился на лежащее ничком тело. Старик застонал и перестал шевелиться.
Солдат метнул нож в пытавшуюся уползти девушку. Никто не обратил на нее внимание — она осталась в пыли истекать кровью. Пьяные калмыки передавали друг другу окровавленных женщин, избивали их, заставляли делать что-то непонятное. Один из них сбегал в дом и вынес маленькую, лет пяти девочку. Он высоко поднял ее, чтобы показать товарищам. Сорвав с девочки платьице, он ударил ее в живот. Мать девочки ползала у него в ногах, моля о пощаде. Он медленно расстегнулся и спустил штаны, придерживая ребенка одной рукой на уровне пояса. Потом он согнулся и резким толчком насадил пронзительно кричащую девочку. Когда она обмякла, солдат отшвырнул ее в кусты и повернулся к матери.
В дверях одного дома несколько полуголых калмыков схватились с мощно сложенным крестьянином. Стоя на крыльце, он свирепо размахивал топором. Когда солдаты, наконец, справились с ним, они за волосы выволокли из дома его онемевшую от страха жену. Трое солдат сели на него, а остальные измывались над женщиной и насиловали ее.
Потом они вытащили во двор его юных дочерей. Выбрав момент, когда хватка калмыков ослабела, крестьянин вырвался и неожиданно ударил ближайшего к нему солдата. Тот упал, его череп лопнул, как воробьиное яйцо. Кровь и похожие на сердцевину расколотого ореха белые частицы брызнули в воздух. Разъяренные солдаты окружили крестьянина, повалили его и изнасиловали. Потом, на глазах у жены и дочерей, они кастрировали его. Обезумевшая женщина, кусаясь и царапаясь рванулась защитить мужа. Взревев от восторга, калмыки схватили ее, силком раскрыли ей рот и запихнули в горло кровавые лохмотья.
Загорелся один из домов. В возникшей суматохе, несколько крестьян побежали к лесу, таща за собой полуживых жен и спотыкающихся детей. Постреливая наудачу, калмыки верхом догнали их и прямо там начали измываться над ними.
Я прятался в кустах малины. Пьяные калмыки бродили вокруг и я все меньше верил, что останусь незамеченным. Я оцепенел от ужаса и даже не мог думать. Я закрыл глаза.
Открыв глаза, я увидел пробирающегося в моем направлении калмыка. Я еще сильнее прижался к земле и почти перестал дышать. Солдат сорвал несколько ягод и съел их. Он шагнул еще глубже в кусты и наступил на мою вытянутую руку. Каблук и гвозди на подошве вонзились в тело. Боль была нестерпимой, но я не пошевелился. Солдат оперся на винтовку и спокойно помочился. Неожиданно его качнуло, он шагнул вперед и споткнулся о мою голову. Как только я вскочил и попытался убежать, он схватил меня и ударил в грудь прикладом. Что-то хрустнуло внутри меня. Он сбил меня с ног, но мне удалось сделать ему подножку. Пока он падал, я зигзагами помчался к домам. Калмык выстрелил, но пуля рикошетом от земли просвистела мимо. Он снова выстрелил и снова промахнулся. Я оторвал доску от стены чьего-то амбара, забрался вовнутрь и зарылся в солому.
