«Дурень старый! Ну разве не дурень? – думал Макар на ходу.– Нашел, чем баб укорять? И за каким, спрашивается, чертом меня вынесло на них? Отчего было Дуне самой не признаться? И кто ето будет приглядываться к тебе, Дуня, если в голове у тебя мякина? Э-э, хоть и прожила ты, девка, немало, а ума не много припасла. Был бы я твоим отцом, ей-богу, высек бы – вот тебе через ноги, раз недостает в голове. У нас, сколько их ни перебери, ежели надумает которая рожать, то год дома сидит, мужик перед ней на цыпочках ходит, а потом еще за месяц до схваток в роддоме лежит. А ты?..»
Жила Дуня одна. Родители ее – Платон с Платонихой – давно сошли с этого света, тихо, незаметно. Были – и нет... Деревня, может, и не заметила, что поубавилась еще на два человека. Старые люди – они и есть старые: доживают деньки, голоса дальше двора не подают. Поэтому, когда их не станет по закруглении века человеческого, найдется еще и такой, кто удивленно поморгает: «А что, я ж их вроде недавно видел еще?..» Проводят в последний путь, быстро забудут. Обволокут людей, как тиной, другие заботы, они, эти заботы, и мысли их причешут в нужную сторону. Чужие люди. Свои же – помнят, и помнят долго, вечно.
Не раз и не два вспомнила старых, беспомощных родителей и Дуня, та-ких, какими остались в памяти в последние дни своей жизни. Стояли Платон с Платонихой перед глазами, с ними и разговаривала Дуня, советовалась: «Одна я, таточка и мамочка, теперь, одна... И в хатке моей сумно, холодно, тепла не хватает... Как мне дальше жить, а?» Если б кто из деревенских мог услышать эти слова, подивился бы: неужто она, Дуня, может быть такой несчастной, со слезами на глазах? И не поверил бы, потому что каждый знал ее иной – подвижной, неунывающей, слегка грубоватой, по-мужски цепкой в работе и как будто счастливой... Хотя откуда было взяться тому счастью? Непросто, нелегко было заглянуть в душу этой некрасивой с лица молодицы. Высокая, всегда с натруженными руками – вот и вся Дуня. Внешне. Что там, глубже, – загадка, полная таинственность, и заглянуть туда пока никому не удавалось. А с годами и вовсе утратили на это надежду деревенские, потому что она, Дуня, чем дольше жила, тем молчаливее становилась, а женщин вовсе перестала замечать – как и не было вообще их в деревне. Позднее в Искани даже опасаться стали: пропадет девка, пропадет, люди добрые. Когда ни увидишь ее – среди мужчин отирается. Выпивать начала. Может, потому, что перестала верить в свое бабье счастье... А мужчины – те и рады: «Давай, Дуня, рубль » – «Нате...» Ну что ты им скажешь? Бессовестные, одно слово... Если ж по работе брать, то она любого из них могла обставить. Даже конь за ней закреплен в постоянное пользование, в сарае ночует, но куда это годится, чтоб женщина так вросла в мужскую компанию. Да ни в какие ворота! Нет, к своим ее не ревновали деревенские молодицы. Так уже получилось, что все были уверены: она для такого дела, как затащить на вечер или просто днем Ивана или там Петра к себе в постель, не рождена. Были уверены... Да ошибались бабы.
Нет, не одна осталась на белом свете Дуня. Младшая Ульяна съехала после школы куда-то на Север, и бывала она у сестры все реже, а потом и совсем забыла дорогу в родительский дом, отчего Дуне перед людьми было неловко и стыдно. Писала ей: «Пускай бы хоть ты, девка, иногда наведалась, посидели б, про жизнь поговорили? С кем же мне еще поговорить, по-советоваться?» А Ульяна не ехала...
В последний раз она наведалась в деревню, когда выходила замуж. Тогда женщины и приметили – тоже в последний раз – слезы на глазах у Дуни. Свадьбу Ульяна – стежка к отцовской усадьбе еще не казалась ей длинной, пахла родным крупнозернистым песком и ромашковыми лепестками – надумала справлять дома, на своих людях. А может, решила показать деревенским нареченного? Парень был видный, красивый, где б в своей деревне она такого отхватила, а там, на Севере, выпало девке счастье. Да как бы там ни было, а все заботы со свадьбой легли на плечи Дуни. Она и рада стараться! Подавала па стол закуски – сама даже на минуту не подсела к гостям! – и без умолку говорила:
– Ешьте, ешьте на здоровьечко... А я еще поднесу. Еще подам. Нехай Ульянке моей живется хорошо, нехай любится...
Вот тогда и видели люди на ее глазах слезы, и жалели ее, Дуню. А она не стыдилась слез, только смахивала их раз за разом носовым платком, выхватывая его из рукава цветастой блузы – подарка сестры, привезенного издалека, таких тут и не увидишь, – и плакала, плакала. Сдается, тогда, на свадьбе сестры, и выплакала все слезы...
Не скажешь, чтобы и ей не попадались женихи. Сватались. Но это уже позже, когда кавалеры эти успели пожить со своими бывшими женами, кто с одной, кто с двумя, поэтому она не очень чтоб вешалась им на шею. Скоренько выпроваживала за дверь – что первого, что второго, далеко за порог не пуская. Если не выпало счастье, то и с такими охотниками его не наживешь.
И вот – Дуня родила ребенка... От кого? В деревне эта новость подняла всех – от малого до старого – на ноги. Но разве ж грех одинокой женщине заиметь ребенка – пусть бы он наполнил одноголосую хату своим щебетом, смехом, плачем, пусть бы льнул к ней, шептал на ушко нежно и ласково: «Мама... мама...» Не все женщины – тут Макар не ошибся – порадовались услышанной новости, некоторые с ходу начали, правда, не показывая вида, чтобы тем самым не выдать себя, ревновать Дуню к своим мужьям.
Этого, по правде говоря, и следовало ждать...
На следующее утро в сторону местечка направились, держа в руках узелки с гостинцами, две бабули – Макариха и Матруна; последняя, как выяснилось, доводилась дальней родней Дуне по отцовской линии. Макар проводил женщин за деревню, постоял, глядя им вслед с большака. Убедившись, что все идет как надо, повернул назад. Куда ж податься? Дома все досмотрено, прибрано. Тоскливо одному в хате. Да и не время теперь сидеть на печке. Дни бегут, не успеешь оглянуться, как надо будет опять ехать в роддом... А как же люди? Что они думают?.. «Забирать, конечно, поеду сам, – рассуждал старик. – Никаких машин. Раз туда поехала па коне, то и домой доставлю тем же порядком. Василек и без пуги побежит, потому что конь хоть и животина, но разумное существо: затосковал, наверно, по Дуне. А что, хозяйка она заботливая. Без сена, чтоб коня подкормить, никуда не поедет. Ну, а дальше...– Старик представлял, как он привезет Дуню, возьмет у нее из рук дитенка, чтобы первому войти с ним в хату, если, конечно, бабы не перехватят. И все? Нет, не дело, чтобы на этом все и кончилось. Нужно ладить крестины. Может, шум поднимать и не стоит, лучше тихонько собрать людей, посоветоваться: «Пускай Дунина радость станет радостью для всех. Люди должны понять... Не все, известно, но найдутся, кто и поймет. И крестины малому справим на все сто!»
Первая поддержала Макара Егориха:
–Светлая голова у тебя, Макарка, ой и светлая! Добрый ты человек. Его ж правильно, ето ж так вумненько придумал! И я в сторонке не остануся. Прибегу, прибегу. И готовить помогу, и бутылку винца прихвачу. Только где ж мы будем управляться – у Дуни?
– А где же еще? 3намо, у нее. Моя еще утром отправилась с Матруной в родильню, должна принесть ключ. Кому-то ж нужно похозяйничать, пока она там. Ты вот что, Егориха, давай: накажи бабам, кто хочет принять участие в родинах, нехай сбегаются. И мужикам то же самое. Только пьяниц обминай, не нужно их, а то всю компанию испортят. Ясно?
– Ясненько, голубок. Ясненько.
– Спасибо тебе, Егориха.
– За что ж спасибовать, Макарка? Такое дело, такое дело... Дуня ж народила, а не кто другой. Нужно, тут всем нужно...
Макар – хитер! Была ему нужда ходить по всей деревне, про крестины разговоры заводить? Скажи одной Егорихе – и все станет ясно-понятно каждому. А там уж сами пускай решают. Силком тут не заставишь. Но он был убежден, что найдутся люди, которые его поддержат, непременно поддержат, и тогда оживет, загомонит Дунина хата, далеко будут слышны гармонь, песни, топот-грукот.
Забирать Дуню Макар поехал в воскресенье. «Аккурат родины справлять». Денек выдался на славу: солнечно, тепло, тихо. Василек будто знал, ради чего тащит по песку повозку и деда на ней, рысцой бежал. Подустанет – замедлит бег, отдышится и дальше поспешает. Обратно тоже не надо было нокать и показывать кнут – копытил легко, с настроением.
–Тыр-р-р! – Макар натянул вожжи, хотя конь и сам бы остановился во дворе, куда доставил нового жителя Искани.– Тыр-р-р! Стой, Василь.
Макар нарочно говорил громко и тыркал умышленно, чтобы женщины, которые парили-жарили в хате, услышали и выбежали встречать Дуню с ди- тем. Не просчитался. Призыв его был услышан, и бабы уже спешили на- встречу, но подходили несмело, вытирая руки о фартуки, а когда Матруна первая поцеловала молодую мать, то и остальные за ней – чмок да чмок в щеку, Дуня аж растерялась, а Макар, бережно прижимая к груди дитя, сбоку нашептывал ей: «Ну, чего ж ты? Не стесняйся. Наклонися, девка, а то тетка Ганна не дотянется».
