И вот они в последнем, девятом, круге, где собраны предатели всякого разбора. Трудно не согласиться, что предательство являет собой довольно мерзкую сферу в богатой гадостями практике человеческих отношений. Обмануть доверившегося — за это положено вмерзание в лед по шею. Но сколь различными оказываются люди, объединенные таким приговором. Вот четверо, о которых Виталик хоть что-то слышал. Ганелон, погубивший Роланда, — с ним все ясно. Типичный предатель военного типа, одна из гнуснейших разновидностей. Не принуждаемый к измене ни пытками, ни угрозами, ведомый одною злобой и завистью. Там ему, в ледяной глыбе, и место. А вот три самых, по мнению правоверного католика и почитателя власти, страшных грешника, терзаемых Люцифером: Брут, Кассий, Иуда. Тут мы, решил Виталик, воспитанный во вполне советской традиции, вступаем в сложные отношения с историей. Брут и Кассий — убийцы? Да. В позднейшей терминологии — террористы? Пожалуй. Но и — тираноборцы. Как тут быть с Якушкиным, который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал»? С Каховским, застрелившим генерала Милорадовича? Каракозовым? Желябовым? Перовской? Много лет спустя изрядно постаревший Виталик уже был склонен считать их злодеями, а в те далекие времена его неразвитый ум в сговоре с еще менее развитой душой чуть ли не приветствовал все эти «убийства с благими намерениями».
С Иудой еще сложнее. От Иуды как символа предательства Виталик смело и холодно отворачивался. Но символ не страдает в преисподней. Там его муки просто обозначены. Иное — Иуда-человек. Молодой фанатичный парень из маленького галилейского городка, глубоко верующий в загробное воздаяние каждому по делам его. И открывающий Иисусу двери в вечное блаженство после короткого страдания, а себя обрекающий на вечные же страшные муки. Абсурдно полагать, что предательство Иуды объясняется жадностью. Да он мог просто уйти с общинной кассой, положив в карман куда больше тридцати сребреников. Вот и приходится задуматься, кто, собственно, искупает вину рода человеческого — учитель или ученик? Похоже, Виталик позаимствовал эту мысль у Борхеса, но забыл об источнике и принял за собственную.
Однако пора вернуться.
И все же, все же, все же. «Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: “вот, оно здесь”, или: “вот, там”. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть». Книга, где такое написано, может себе позволить обойтись без юмора, думал Виталик. Да и толкователи этой книги не всегда слишком строги. «Возлюби Бога и поступай как хочешь», — предлагал Блаженный Августин.
Но настораживающие моменты множились. Он, скажем, был твердо убежден в нравственном превосходстве трудолюбивой Марфы перед Марией. «Дети Марфы», как определил этих тружеников Киплинг, вызывали его участие, и унижение этой женщины отвращало от приятия каждого слова Писания за непреложную истину. Здравый смысл восставал. Тот же здравый смысл и опыт жизни говорили: разве не следует думать о благополучии семьи, детей? Неужто разумная расчетливость дурна? А эти-то в одну дуду: «Не тужи о завтрашнем дне… Кто имеет хлеб в корзине и вопрошает: “Что буду я есть завтра?” — тот принадлежит к маловерным». И это пишут рассудительные евреи в Талмуде! И евангелические птицы как образец для подражанья… Нет, все это не убеждало Виталика. Но, парадоксально, здравый же смысл подталкивал к признанию Верховного Существа: вот обнаружил Эйлер, что Еni = — 1, ну и как же такое может быть? Неужто без Бога обошлось? Или, если попроще, как без высших сил могло возникнуть такое:
1×84-1=9
12×8+2=98
123×8+3=987
1234×8+4=9876
12345×8+5=98765
123456×8+6=987654
1234567×8+7=9876543
12345678×8+8=98765432
123456789×8+9=987654321.
И в то же время — разве верховному существу, творцу подобных чудес красоты, нужны рабы? Это ж унизительно — принимать знаки преданности, облеченные в раболепную форму Или «рабы Божьи» — порождение церковной ритуальной лексики? Иерарх, моющий ноги нищему, — этот символ Виталик принимал, а вот целование рук, туфель и проч. у священников… Коли связь с Богом осуществляется устремлением души к свету, истине и добру, а не движением рук, не изгибанием поясничного отдела позвоночника, не посредством бормотаний, завываний, восклицаний, притоптываний, приплясываний, раздирания одежд и, напротив, облачения в одежды, предписанные уставом (рясы, сутаны, клобуки, талесы, штраймлы, лапсердаки, ермолки, куфии, хиджабы — нужное подчеркнуть), и не постами и унылым воздержанием от природой даруемых наслаждений — то зачем весь этот театр, маскарад, пантомима? К чему похожий на нерест лосося и похороны Сталина хадж? Для чего эта армия профессиональных посредников, которые уже знают, что есть добро и что есть истина, и абсолютно уверены, что их коллеги из соседнего департамента ведут свою паству пагубным путем, ибо их молитвенный балахон застегивается не на ту сторону?
При этом чтение Библии, как выяснил Виталик, может принести немалую практическую пользу, в том числе, по утверждению одного британского офицера, и в военном деле. На дворе 1918 год. Палестина. Английские войска готовятся к атаке на турок под деревней Михмас. Майору Вивиану Джильберту не спится, и он наугад раскрывает Ветхий Завет. Первая Книга Царств, глава четырнадцатая, стих четвертый и далее: «Между переходами, по которым Ионафан искал пробраться к отряду Филистимскому, была острая скала с одной стороны и острая скала с другой; имя одной Боцец, а имя другой Сене. Одна скала выдавалась с севера к Михмасу, другая с юга к Гиве. И сказал Ионафан слуге оруженосцу своему: ступай, перейдем к отряду этих необрезанных; может быть, Господь поможет нам… Вот, мы перейдем к этим людям, и станем на виду у них… Когда оба они стали на виду у отряда Филистимского, то Филистимляне сказали: вот, Евреи выходят из ущелий…» Ну и далее эти двое (с помощью Господа) порубали в капусту вдесятеро больше врагов и обратили их в бегство, а Саул (первый царь израильский и отец геройского Ионафана, если кто забыл) возблагодарил Бога и с основными силами двинулся вперед, когда все уже, по сути дела, было закончено. Майору Джильберту, ясное дело, стало не до сна. Он аж подпрыгнул на койке и помчался к командиру: вот мол, как этот Михмас уже брали евреи две тыщи лет назад. Применив тактику Ионафана, малый отряд англичан прошел между острыми скалами, после чего турки решили, что окружены, и сдали деревню. Можно, конечно, спросить, где тут Божий промысел? А кто для майора открыл Библию на нужной странице?
Нашел Виталик и пример, очень трогательный, благого вмешательства веры в военные действия во время той же Первой мировой. Сочельник 1914 года, позиции немецких войск под бельгийским городком Ипр. Затеплив свечки, прилепленные к веткам, солдаты поют Noel, рождественскую песню, сочиненную за сотню лет до этого в городке Оберндорфе близ Зальцбурга местным органистом Францем Ксавером Грубером и пастором Йозефом Мором:
Stille Nacht, heilige Nacht!
Alles schläft, einsam wacht…
В какой-нибудь сотне метров от них английские солдаты, сидя в своих окопах, расслышали мелодию и подхватили carol:
Silent night, holy night,
All is calm, all is bright…
И вот в морозной ночи плывет:
Ночь тиха, ночь свята,
Люди спят, даль чиста,
Лишь в пещере свеча горит,
Там святая чета не спит,
В яслях дремлет Дитя,
В яслях дремлет Дитя.
А потом солдаты сошлись и начали меняться сигаретами, шоколадом, консервами, зажигалками. Они давали друг другу клочки бумаги с адресами: «Пиши, если уцелеешь — и если выживу я!» После рождественских пели народные песни. Артиллерия молчала, но по-английски и по-немецки звучали слова псалма: «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…» А наутро немцы и англичане сыграли в футбол — между траншеями. И хоронили павших, отдавая им воинские почести. Так началось — и закончилось — рождественское перемирие. Загремели отдохнувшие пушки, а через два года там же, под Ипром, немцы травили англичан и французов горчичным газом…
А по-честному, милая, оглушенный твоей болезнью, я забросил подальше резоны здравомыслящего безбожника и по наущению экстрасенсихи — ну ты ее помнишь, приходила, творила пассы, двигала свечой туда-сюда — отправился в Кусковский парк, чтобы на перекрестье тропинок закопать то ли свечной огарок, то ли еще какой предмет и пробормотать мантру. Да, я тогда был готов уверовать… Но мне показали кукиш.
Вот и сейчас, когда прихожу к тебе — редко, конечно, сама знаешь, — ставлю свечу в часовне, ее там обновили. Верить не верю, а ставлю.
